КОНЦЕРТ ДЛЯ ФЛЕЙТЫ С БАЯНОМ
«Жизнь не перестаёт быть забавной, когда люди умирают, так же, как она не перестаёт быть серьезной, когда люди смеются». Бернард Шоу
Когда Алексей представлял себе свои последние минуты, ему казалось, что с высоты он увидит мир как огромную мозаику с переливами сверкающих подвижных цветных осколков, потоками света, обтекающими сероватые глыбы, и мрачным небом над этим китчевым полотном. Но реальность и разочаровала, и захватила дух новизной. Неожиданным шармом. Заставила замереть и осмыслить.
Ветер ударил в легкие, вынудил их захлебнуться на мгновение, сбиться не успевшим развернуться парусом. Спружинил под ногами гулкий металл и распрямился с неуместно громким хлопком, подобным звуку выстрела. Еще одна фальшивка – звук без выстрела. Наклон не пугал, а словно подталкивал к кромке. Обманывал иллюзорной безопасностью градусов. На самом краю крыши Алексей замер у смятых прутьев ограждения. Нарушенный железный орнамент как-то жалобно торчал из тусклого покрытия, беспомощно растопырив сплющенные изломы.
Вокруг были только крыши. Это был мир крыш. И правили им крыши. Тускло отсвечивающие на закатном солнце желтизной, полосатыми скатами. Прорезанные битыми окошками. Прорастающие неуклюжими кирпичными ростками труб и псевдобашенками, увенчанными в свою очередь собственными крошечными крышами. Утыканные нелепыми остовами антенн и неуместными «тарелками». Стекающие одна на другую. Резко обрывающиеся, чтобы продолжиться намного ниже. Слепленные друг с другом в замысловатом рисунке. Разлучённые легко угадывающейся рекой оживлённого проспекта впереди и глянцевым полотном канала слева. Подсвеченные снизу. Затенённые более высокими крышами. Интегральные и частичные, дочерние половинки. Изогнутые и прицельно прямые. Завораживающие.
Серый вечер смешивался с густым сиропом электрического света. Вызревал закат. Сталь воды мерцала, лениво кокетничая. Людской поток отсюда едва заметен. Люди почти перестали быть. Уединение под небом. Над миром. От мира. И казалось, что если сейчас прыгнуть, то не упадешь, а полетишь. Будешь медленно планировать между крышами, долго не покидая границ их мира. Как сухой лист на ветру.
- Hey, Lillebror!1 - вдруг прошептал совсем рядом незнакомый голос. Голос был мужским, на редкость приятным, глубоким, с легкой, шершаво ласкающей слух хрипотцой. Но в этом месте, в такую минуту казался зловещим и потусторонним, как голос древнего вампира. Алексей подпрыгнул и чьи-то сильные руки поймали его, жестко прижали к мощному торсу и потянули назад. Показалось, что одна из огромных теней соскользнула с крыши и напала на него со спины.
- А?! Что?!
- Wer mit Ungeheuern kämpft, mag zusehn, dass er nicht dabei zum Ungeheuer wird. Und wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein2, - сварливо пробурчал незнакомец, усаживаясь у разрисованной стены башенки с выходом на крышу и устраивая ошарашенного Алексея между своих ног.
Крепкий захват так и не разжался, а разница в силе и комплекции была велика, и явно в пользу захватчика. Тот действительно был огромен. Или так только казалось. Крупные сильные руки легко обхватывали Алексея, словно игрушку. Ноги по обеим сторонам от парня казались монументальными. Пах ночной монстр крепким табаком и пивом. К этим запахам примешивались ещё какие-то незнакомые, трудноразличимые.
- Не понял… - слегка запаниковал парень
- Я говорю, если долго пялиться в бездну, у неё нервы не выдержат, чудовище.
Некоторое время Алексей всерьёз обдумывал полученную информацию и пытался её анализировать. Потом до него дошло, что не на том сосредоточился.
- Пусти, - твёрдо и уверенно высказался, наконец, пленник.
Требование молча проигнорировали. Парень попытался вырваться, но добился только того, что захват стал жёстче. Настолько, что рёбра жалобно заныли под хилой бронёй слабых мышц. Попытался ударить нахала локтем, но тщетно. Довольно скоро пришло осознание глупости и бессмысленности попыток спастись от неведомой, неклассифицированной, ещё не вполне осознанной опасности, в то время как сам только что пытался покончить с собой.
Фиг с ним. Что он теряет, жизнь? Алексей попытался сдержать неуместный смешок и в результате неприлично хрюкнул. Это неожиданно развеселило.
- Ты чего? – спросили над ухом.
- Ничего, - сквозь глупую улыбку ответил он.
Вот и поговорили.
Этот дом Алексей выбрал давно. Недалеко от проспекта. Почти в центре. Почти. На границе между кажущейся жизнью и реальной. Между вылизанными фасадами и загаженными дворами. Между тем, что показывают туристам, и тем, чего стыдятся. Между красивым, издревле мертвым, и грязным живым. Между суетой и снами. Между Городом и городом.
Всего пять этажей, но ведь этого достаточно? Пять обшарпанных этажей, крыша с небольшим уклоном и дырки окон. Уже не поэтические глазницы в опушке цветочных горшков, рамках поддельного сырого уюта, но ещё не яркие провалы оазисов в бетонной душной темноте беспамятства, безвременья. За каждым из них своя жизнь, свои беды и радости, своя боль и свое легкомыслие. Такие любопытные, тянущие заглянуть, и такие скучно-обыденные на поверку для постороннего взгляда. Приятнее придумывать, что делается там, за плотными шторами и воздушными тюлями, в светлых и теплых аквариумах квартир, чем знать наверняка.
Но какое, в сущности, дело до них всех тому, до кого им самим нет никакого интереса? Пусть продолжают существовать, раз могут. У них есть то, чего нет у этого случайного прохожего. Желание жить. Нет, у них просто есть эта жизнь, а у него нет. У него эту жизнь отняли. Ту самую, которая так тяготила и тянула в районе солнечного сплетения извечным неотделимым, как казалось, грузом. Пустую и суетливую. Напрягающую и отнимающую мечты о большем. Но без неё стало совсем пусто, и собственная ненужность, до поры поджидавшая своего часа, внезапно обрушилась на ослабленную потерей соломинку души вязкой удушливой массой. Раздавила. Остановила дыхание. Сомкнулась. Застыла янтарем.
Алексей ещё долго пытался трепыхаться. Мучительно долго. Неподвижно бился, напрягая остывающие мышцы и замерзающие нервы. Беззвучно кричал, срывая связки. А потом всё для себя решил, и стало легче. Нет, не удалось снова вдохнуть. Просто отпала надобность в дыхании. Отпала надобность хоть в чем-нибудь. Пришла притупляющая боль обречённость. Та, что привела его к разлому, к смятому ограждению чужой крыши.
Ветер приливно окатывал город. Двое сидели молча, любуясь миром крыш и заревом заходящего солнца. Словно в открытом храме неведомого или старательно забытого божества служили вечернюю службу неподвижностью и тишиной. Тишиной и неподвижностью янтаря.
Алексею стало не по себе от такого сравнения. Подступило удушье. Накатил внезапный приступ паники. Остро и неудержимо. Всё, что угодно, только не это. Любое движение. Любой шаг. Рывок. Куда угодно. В никуда. Он дёрнулся с новой силой. Видимо, его похититель не ожидал уже сопротивления, расслабился, выпустил добычу. Парень откатился на полметра и застыл, прихваченный цепкой рукой за ткань плаща и спрятанного под ним пиджака.
- Тихо ты, попрыгун, - голос был тихий и даже ласковый.
- Пусти… не могу… Не могу я!!! Понимаешь?!! Не могу… - голос самого Алексея срывался то в крик, то в еле слышный шепот.
К глазам подступили отчаянные злые слезы, и он запрокинул голову, пытаясь их остановить, высушить, вернуть обратно. Что угодно, лишь бы они прекратились. Лишь бы не унижать себя перед этим незнакомцем. Чужим. Чуждым. Перед этим равнодушным огромным миром. Слишком огромным для него одного. Слишком пустынным в своей многолюдности. Боль, ранее приглушенная смиренной обречённостью, рвалась наружу. Билась о стенки сосудов. Стучала в висках. Разрывала грудную клетку. Выползло запрятанное, отодвинутое в дальние закутки и чуланы. Навалилось отсроченное, отложенное на потом, обманутое. А сверху придавило тяжелым мужским телом. Вжало в остывающий металл, в рубцы стыков между плотными чешуйками чудовищной крыши - спины городского монстра.
