— «Если б остановился!..»
— «О, если бы!..»
— «И, о, если бы выслушал!..»
Но печальный и длинный, не глядя, не останавливаясь, уж прошел.
Отчетливо удалялся звук его шага; этот отчетливый звук происходил оттого, что ноги прохожего не были, как у прочих, обуты в калоши. Александр Иванович обернулся и тихо хотел ему что-то такое сказать; тихо хотел он позвать какого-то неизвестного Мишу…
Но то место, куда Миша уже ушел безвозвратно, — то место пустело теперь в светлом колеблемом круге; и не было — ничего, никого, кроме ветра да слякоти.
И оттуда мигал желтый огненный язык фонаря.
Тем не менее он опять позвонился. Петербургский петух на звонок ответствовал снова: в скважинах просвистал сыроватый ветер морской; ветер стонал в подворотне и напротив с размаху ударился о железную вывеску «Дешевой столовой»; и железо грохнуло в темноту.
Матвей Моржов
Наконец заскрипели ворота.
Бородатый дворник, Матвей Моржов, давнишний приятель Александра Ивановича, пропустил его за домовый порог: отступление было отрезано; и замкнулись ворота.
— «Што позненько?»
— «Все дела…»
— «Изволите искать себе места?»
— «Да, места…»
— «Натурально: местов таперича нет… Разве вот, ежели аслабанится в Участке…»
— «Да в Участок меня, Матвей, не возьмут…»
— «Натурально: куда вам в Участок…»
— «Вот видишь?»
— «А местов таперича нет…»
Бородатый дворник, Матвей Моржов, иногда засылал к Александру Ивановичу свою дебелую бабу, все болевшую ушною болезнью, то с куском пирога, а то с приглашением в гости; так, они выпивали по праздникам, в дворницкой: с домовою полицией Александру Ивановичу, как нелегальному человеку, надлежало сохранять теснейшую дружбу.
Да и кроме того.
Представлялся лишь выгодный случай безопасно сойти с своего холодного чердака (свой чердак, как видели мы, Александр Иванович ненавидел, а, бывало, неделями он безвыходно в нем сидел, когда выход казался рискован).
Иногда к их компании прибавлялись: участковый писец Воронков да сапожник Бессмертный. А в последнее время все в дворницкой сиживал Степка: Степка же был безработный.
Александр Иванович, очутившись на дворике, явственно слышал, как из дворницкой долетала до слуха его та же все песенка:
Кто канторшыка
Ни любит, —
А я стала бы
Любить…
Абразованные
Люди
Знают,
Што пагаварить…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— «Опять гости?»
Матвей Моржов с свирепой задумчивостью почесал свой затылок:
— «Маненечка забавляемся…»
Александр Иванович улыбнулся:
— «Небось, участковый писарь?..»
— «А то кто же… Он самый…»
Вдруг Александр Иванович вспомнил, что имя писца Воронкова почему-то было настойчиво упомянуто— там, особою; почему особа знала и писца Воронкова, и о писце Воронкове, и об этих сидениях их? Он тогда удивился, да спросить позабыл.
Купи маминька
На платье
Жиганету
Серава:
Уважать топерь
Я буду
Васютку
Ликсеева!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дворник Моржов, видя какую-то нерешительность Александра Ивановича, посопел носом, да и мрачно отрезал:
— «Штош… В дворницкую-то… Захаживайте…»
И зашел бы Александр Иванович: в дворницкой и тепло, и людно, и хмельно; на чердаке же одиноко и холодно. И — нет, нет: там писец Воронков; о писце Воронкове двусмысленно говорила особа; и — черт его знает! Но главное: заход в дворницкую был бы решительной трусостью: был бы бегством от собственных стен.
Александр Иванович со вздохом ответил:
— «Нет, Матвей: спать пора…»
— «Натуральное дело: как знаете!..»
А как там распевали:
Купи маминька
На платье
Жиганету
Синева:
Уважать топерь
Я буду
Сыночка
Васильева!..
— «А то выпили б водки?»
И просто с каким-то отчаянием, просто с какою-то злостью он выкрикнул:
— «Нет, нет, нет!»
И пустился бежать к серебристым саженям дров.
Уж Матвей Моржов, уходя, распахнул на минуту дверь дворницкой: белый пар, сноп световой, гам голосов и запах согретой грязи, занесенной с улицы сапожищами, выхватился на мгновенье оттуда; и — бац: захлопнулась за Матвеем Моржовым дверь.
Вторично отступление было отрезано.
Луна опять озаряла четкий дворик квадратный и серебристые сажени осиновых дров, меж которых юркнул Александр Иванович, направляясь к черному подъездному входу. В спину ему из дворницкой долетали слова; верно, пел сапожник Бессмертный.
Железнодорожные рельсы!..
И насыпь!.. И стрелки сигнал!
Как в глину размытую поезд
Слетел, низвергаясь со шпал.
Картина разбитых вагонов!..
Картина несчастных людей!..
Дальше не было слышно.
Александр Иванович остановился: так, так, так — начиналось; еще он не успел заключиться в темно-желтый свой куб, как уже: начиналась, возникла — неотвратимая, еженощная пытка. И на этот раз она началась у черных входных дверей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дело было все в том же: Александра Ивановича они стерегли… Началось это так: как-то раз, возвращаясь домой, он увидел сходящего с лестницы неизвестного человека, который сказал ему:
— «Вы с Ним связаны…»
Кто был подлинно сходящий с лестницы человек, кто был Он (с большой буквы), Кто связует с Собой, Александр Иванович не пожелал разузнать, но порывисто бросился от неизвестного вверх по лестнице. Неизвестный его не преследовал.
И вторично с Дудкиным — было: встретил на улице он человека в глубоко на глаза надвинутом картузе и со столь ужасным лицом (неизъяснимо ужасным), что какая-то проходящая тут незнакомая дама в перепуге схватила Александра Ивановича за рукав:
— «Видели? Это — ужас, ведь ужас… Этого не бывает!.. О, что это?..»
Человек же прошел.
Но вечером, на площадке третьего этажа Александра Ивановича схватили какие-то руки и толкали к перилам, явно пытаясь столкнуть — туда, вниз. Александр Иваныч отбился, чиркнул спичкою, и… на лестнице не было никого: ни сбегающих, ни восходящих шагов. Было пусто.
Наконец в последнее время по ночам Александр Иванович слышал нечеловеческий крик… с лестницы: как вскрикнет!.. Вскрикнет, и более не кричит.
Но жильцы, как вскрикнет, — не слышали.
Только раз слышал он на улице этот крик — там, у Медного Всадника: точь-в-точь так кричало. Но то был автомобиль, освещенный рефлекторами. Только раз иногда коротавший с ним ночи безработный Степан слышал, как… крикнуло. Но на все приставания к нему Александра Ивановича лишь угрюмо сказал:
— «Это вас они ищут…»
Кто они, на это Степка — молчок. И больше ни слова. Только стал Александра Ивановича этот Степка чуждаться, реже к нему заходить; ночевать же — ни-ни… И ни дворнику, ни писцу Воронкову, ни сапожнику Степка — ни слова. Александр Иванович — тоже ни слова…
Но каково быть насильственно вбитым вовсе это, ни с кем не делиться!
— «Это вас они ищут…»
Кто они, и почему они — ищут?..
