Эмили Дикинсон
Страшно…
Страшно снова полюбить.
Снова полюбить мужчину, который отчалит на своем корабле, оставив меня плакать на берегу…
И если мне еще суждено испытать любовь, пусть у моего избранника будут сильные руки и мощный торс, пусть он твердо стоит на ногах, говорит просто и ясно, смеется громко и звонко, пусть не стремится достать с небес луну, сажает деревья, рубит дрова, пашет землю, водит комбайн, строит дома, а вечером залезает ко мне под одеяло: рядом с таким мужчиной, я избавлюсь от старых страхов, он не поднимется посреди ночи и не ускользнет прочь…
Я безумно любила одного человека, а он ушел…
Без единого слова, без малейшей попытки объясниться, даже не обернувшись.
Он был остроумным, образованным, утонченным, соблазнительным, стремительным, сильным. Он хотел быть королем мирозданья и всем диктовать свою волю.
Свою мужскую волю.
А я-то надеялась стать его королевой, всю жизнь провести с ним вместе…
Я никогда больше не полюблю такого, Джонатан. Никогда.
Почему я признаюсь в этом именно Вам?
Почему я осмелилась излить Вам душу? Сделать шаг Вам навстречу? Переиграть привычный сценарий? Удариться в хитросплетение вопросов и ответов? Терпеливо распутывать клубок любви?
Просто Вас я не боюсь.
И тут на сцену вновь выходит Натали.
Натали, подобная конфиденткам Расина и служанкам Мариво.
Натали с сухими от частых стирок руками, желтоватой кожей (она не равнодушна к спиртному), высветленными волосами, черными в корнях. Натали в обтягивающих лосинах и футболках с изображением Микки Мауса. Натали, которая приходит «с» магазина, интересуется «в какую цену» товар, умело матерится и читает только детективы. Натали, которая знает меня и любит, со всей своей нежностью и добротой.
От нее не укрылось, с каким нетерпением я жду Ваших писем. Она заметила, что я украдкой открываю их прямо за кассой и читаю по несколько раз. Она молча наблюдала, как я, мечтательно сложив письмо вчетверо, отправляю его в карман, а потом достаю и вновь перечитываю. Она чистила яблоки для пирога, смазывала форму маслом, а сама потихоньку за мной следила…
Вот уже три года, как мы работаем вместе. Она, кстати, тоже приглашала меня провести сочельник вместе со своей семьей: Рике, детьми, родителями…
В рождественский вечер, перед самым уходом, она, ничуть не смущаясь, спросила: «А что же это Вы не открываете подарочек американца?» Я сказала: «Еще успею». Она переспросила: «Что, боитесь?» Я ответила, что она просто с ума сошла, вообразила себе невесть что, а посылку я не открыла, потому что времени не было, только и всего. Она улыбнулась. А я тогда стала ей говорить, что дешевые романы до добра не доведут, вся жизнь покажется дамским чтивом! Она снова улыбнулась. Тут я окончательно вышла из себя и принялась твердить, что мужчины меня больше не интересуют, что мне и так не плохо! А переживать из-за посылки какого-то американца, который в нетрезвом виде кочует по дорогам Франции, я и вовсе не собираюсь! Она ответила: «Ну, хорошо, если так… Я рада, что это у вас несерьезно, потому что американец-то ваш давно не мальчик. Он в отцы вам годится, если не в деды!»
И при этих ее словах страх и беспокойство как рукой сняло, и лихорадочное состояние, в котором я пребывала последние недели, само собой улетучилось. И мне сразу стало так легко, будто я, войдя в натопленный дом, сбросила с плеч тяжелое пальто…
Теперь мне не страшно.
Я могу беседовать с Вами совершенно спокойно…
Теперь я понимаю, что именно возраст, жизненный опыт и знание людей подсказали Вам, что преподнести мне на рождество, понимаю, почему Ваши подарки показались мне столь пугающе личными…
Теперь я все понимаю.
Это объясняет Ваш выбор книг и занятий, Ваш взгляд на нас, французов…
Итак, Джонатан, я раскрыла Вам свою женскую тайну.
Время бежит… Сегодня вечером я ужинаю с подругой Жозефой (благо сочельник уже позади). Сейчас напудрю нос, намажу губы блеском, вставлю сережки и пойду к Жозефе красоваться, в надежде встретить самого обыкновенного мужчину, который прирос корнями к земле и никуда уже не денется.
С Новым годом, Джонатан…
Я полна восторга и благодарности,
Кей
P.S. Забыла Вам сказать, что у меня нет ни телевизора, ни компьютера, ни видеомагнитофона! Надо будет все это купить… впрочем, я не уверена! Предпочитаю книги. И вообще, мне не хотелось бы наводнять свое жилище аппаратурой, всякими шнурами и пультами… «Дикую реку» я посмотрю у Жозефы, она-то экипирована по полной программе! Каждое утро читает «Джерусалем Пост» прямо с экрана и страшно злится! Родная земля (она по происхождению израильтянка, дочь страшно консервативного раввина!) не дает ей покоя. Ее бесит непримиримость, безвыходность ситуации, она мечтает, чтобы мирный диалог стал реальностью, а участь палестинцев — более завидной[17]. Она говорит: «Там бы меня за такие слова пристрелили!» Милая, добрая Жозефа. Как я тебя люблю, моя соседка!
Кей Бартольди
«Дикие Пальмы»
Фекамп
Распрошу
28 декабря 1997.
Краткая справка: известно ли Вам, что Ги де Мопассан всегда проводил летние каникулы в Фекампе? Он дружил с Жаном Лорреном… Я представляю их мальчишками, сидящими рядом на скамейке в порту. Они разглядывают корабли, говорят о литературе, два школьника, худенький и полненький, в полосатых матросских майках и больших грубых ботинках. Позднее они поругались… Вроде бы один изобразил другого в книге, а тому не понравилось! Все писатели страшно обидчивы. Они считают, что все должны любить только их, постоянно твердить, что они блистательны, гениальны, уникальны! Классический пример — Жан Жене, этакая принцесса на горошине в образе супермена! Он вечно ссорился с друзьями, потому что требовал от них невозможного, хотел проверить, насколько сильно они его любят!
Луи Буйе тоже жил неподалеку от Фекампа. Он был дружен с Флобером, наводил для него справки. Флобер все время давал ему задания: «Не мог бы ты узнать, как обстоят дела в местных больницах? Как там рожают? А как выглядят сельскохозяйственные выставки? Сколько времени отводится на выступления? Какие животные лучше продаются? Какие ценятся рога, какие шеи и суставы должны быть у породистой лошади? Записывай, все записывай и посылай мне…» И Луи бежал добывать информацию для мэтра, и был страшно горд, что тот использует его записи в своих романах. Бедный, бедный Луи Буйе! Он умер в сорок восемь лет. Флобер был безутешен!
Я люблю этот город. Сама не знаю почему. Я не могла бы составить его описание для вашего путеводителя. Я вообще терпеть не могу путеводители, никогда их не читаю! Просто здесь какой-то особый воздух, пропитанный запахом рыбы и морского порта. Маленькие домики из красного кирпича и черного кремня, скромные, почти одинаковые, тесно прижаты друг к другу. Чайки вопят. Нормандские хозяйки пахнут маслом и сливками и, собравшись кучками, спорят о чем-то в базарные дни. Люблю узкие мощеные улочки, соленые брызги моря, лица местных жителей кирпичного цвета под стать домам…
Здесь из поколения в поколение передаются страшные истории о пропавших рыбаках, которых проглотило море. Я знала одну старенькую горожанку по прозвищу «Мамаша Три Флажка». Когда на большой столб в порту вешали три флага, местные жители сразу понимали, что в море выходить опасно. И только «Мамаша Три Флажка» отправляла мужа и сыновей рыбачить в шторм! Не сгибаясь под шквальным ветром, подвязав подбородок черным платком, с фартуком вкруг полных ягодиц, она стояла на набережной до тех пор, пока ее мужчины, трясясь от страха, не отчаливали в неизвестность! Они не смели ей перечить! Сейчас рыбацких лодок почти не осталось… не больше дюжины на весь порт. Зато здесь торгуют лесом и песком…
