И вдруг они услышали сквозь какую-то невидимую для них отдушину приглушенный голос Аспатаны:

— Харн! Сдавайся, иначе — смерть.

— Сдаться?! — взвыл Драконт. — Я тебе сдамся, предатель, нож тебе в глотку, сарматская вонючка! Дай только выбраться отсюда… Как потолок, Фиамид?

— Прочный. Не доски — отесанные бревна. Не разломать.

— Разломаем! Веселей, братья! Мы еще выйдем с вами в родное море. Видите этот столб? А ну, навались! Он послужит нам вместо тарана.

Пираты поднатужились, опрокинули прямой и толстый дубовый столб, подпиравший балку.

— Двадцать человек ко мне! — распоряжался Драконт, раскрасневшийся от возбуждения. — Несите к стене всякий хлам — солому, пифосы, тюки. Стройте откос, вроде лестницы. Что там за горшок, Диоклид? Нефть? Тащи сюда, пригодится! Разожги хороший факел, да поживей. Вон пакля. Остальным — опутать таран веревками, вот они, свисают с балок. Волоките таран по откосу!

Моряки, задыхаясь от спешки, волнения и страха, быстро и точно выполняли приказания вожака.

— Ойе-е-е… — протяжно скомандовал Драконт. Пираты, разместившись на откосе двойной цепью, попарно, плечо к плечу, откачнули таран вниз. — Раз!!!

Таран грузно нырнул косо вверх, в потолок обрушился сокрушительный удар.

— Ойе — раз! Ойе — два! — выкрикивал Драконт, и мощные удары все чаще и круче долбили перекрытие. — Ойе-е! — завопил Драконт, когда сверху затрещало и на пиратов посыпались щепки. — Бей!!

…Трах!!! Середина потолка разлетелась вдребезги. Послышались испуганные голоса херсонеситов.

— Нефть! — завизжал Драконт.

Вспыхнула в горшке темная жидкость. Тяжелый сосуд, разбрызгивая огненные струи, стремительно промелькнул над головой Драконта и нырнул в отверстие. До пиратов донесся чей-то душераздирающий крик.

— Ха-ха-ха! — заревел Драконт злорадно. — Что, жарко? Вперед, молодцы!

Прикрывшись щитом и стиснув меч, он ринулся по откосу.

Как выходцы из тартара, как магма из вулкана, бешеным потоком вырвались пираты из подвала, и дом Ламаха огласился утробными воплями и стонами избиваемых людей.

Первым им подвернулся Аспатана. Пираты кинулись на бывшего раба, словно волчья стая на буйвола. Как ни сопротивлялся могучий привратник, его в три мгновенья зарубили, растерзали, разнесли на куски.

По комнатам и двору катился устрашающий визг:

— Стрела и солнце!

— Сжечь! — сказала Гикия. — Сжечь всех, никого не выпускать!

Рядом с нею стояли Ламах, Клеариста, мачеха, братья. Тут же извивались на земле крепко связанные Коттал, Кастор и Полидевк.

По всему городу сверкали гирлянды огней. Они кружились в темноте, как рои светляков. Казалось, звезды упали на город и мечутся, заплутавшись в тесных переулках.

С улиц и площадей доносился гул — не праздничный шум радостных толп, как днем, а тревожный грохот ночного сражения. Крики гнева, ярости и страха раздавались внизу, в гавани, и на башнях цитадели, и у западной стены города, недалеко от того места, где стоял Ламахов дом.

Херсонеситы, спустив на воду десяток галер, обошли мыс с севера, внезапно напали на триеры боспорян, одну потопили, оставшиеся обратили в бегство.

Другой отряд устроил засаду на южных подступах к городу и неожиданным ударом опрокинул и рассеял в темноте солдат Протогена, торопливо двигавшихся со стороны бухты Символов.

Зиф и Ксанф во главе народного ополчения добивали в темных переулках и домах последних приверженцев Коттала.

Но решающая схватка произошла у жилища первого архонта.

Пираты, пробив дорогу наверх, захватили дом, но, к их удивлению, он был пуст.

Опьяненные первой удачей, они рыскали по комнатам и хранилищам, точно степные хищники в овчарне, но ничего путного им добыть не пришлось. Самое ценное исчезло до того, как разбойники вырвались из подвала. Только и успел Драконт, что убить несколько задержавшихся во дворе херсонеситов.

Дом пылал.

Опасно выпустить на свободу Драконта и его сподвижников — они вернутся, чтобы отомстить.

Гикия велела обложить усадьбу связками хвороста, сена, облить нефтью и поджечь. Так будет верней. Вдобавок к этому присоединился пожар, вспыхнувший внутри дома от горшка с горючей жидкостью.

Шайка очутилась в огненном кольце.

— К воротам! — закричал Драконт. — Поднимем катаракту, пробьемся сквозь стадо трусливых баранов, а там — пусть ловят нас, если догонят!

Шайка ринулась к воротам, но поднять решетку пиратам не удалось — десятки стрел и метательных копий ударили разбойникам в лоб сквозь железные прутья.

— Бейте их! — исступленно кричала Гикия, размахивая пикой.

Пираты бросились к скотному двору. Они лезли на стены и крыши, прятались за углами, прыгали в цистерну с водой, карабкались по колоннам, но всюду их настигало пламя и сверкающие, как пламя, стрелы, копья и мечи. Шайка редела на глазах.

Наконец их осталось трое — Драконт, Лисандр и косоплечий Фиамид,

Они вновь побежали к воротам.

Лисандр схватился за живот, пробитый длинной скифской стрелой шерстобита Дато, споткнулся и ткнулся головой в землю.

Фиамид, пораженный прямо в лицо копьем, брошенным рукой тавра Кунхаса, опрокинулся навзничь.

Драконт вцепился в прутья катаракты и завопил от ярости.

— Не стреляйте, это Харн! — предупреждающе крикнула Гикия.

Херсонеситы опустили копья и луки.

Наступила тишина, если не считать гула пламени да грохота обрушивавшихся балок.

Харн перестал трясти решетку и впился сумасшедшими глазами в лица херсонеситов.

Отблески пламени ложились на них алыми пятнами, и в мутнеющем сознании пирата мелькнула жуткая мысль: неужели все люди, которых он зарезал за свою не слишком долгую жизнь, явились сюда, истекая кровью, чтобы судить его за преступления?

Он передернулся от страха.

Сзади и с боков к пирату подбирался бушующий огонь. Тлеющая одежда обжигала спину. Трещали всклокоченные волосы. Харн задыхался, горячий воздух раздирал ему больные легкие. На губах пузырилась кровавая пена. Ноги подгибались от слабости.

— Конец! — прохрипел Харн, чувствуя за плечами дыхание смерти.

Странно — оно вовсе не отдавало ледяным холодом, как принято думать. Оно палило, испепеляло, и Харн корчился в огне, как скорпион. Солнце Херсонеса сожгло черную стрелу пирата. Конец!

Это было так несовместимо со свежим ветром, что задорно веял сейчас где-то в горах, с шипучим плеском соленых волн, которые он совсем недавно бороздил в ладье с шайкой близких сердцу друзей, столь не вязалось с прежними думами и намерениями, что Харн, преисполнившись ужаса перед неотвратимым, запрокинул голову и завыл — протяжно и глухо, точно одинокий волк.

Он надсадно оборвал вопль души, упал на колени, просунул обожженные руки меж прутьев катаракты:

— Спасите! Братья, сестры, пощадите меня.

Толпа не шелохнулась.

— Спасите!! — надрывно застонал Харн, брызгая кровавой слюной. — Я достаточно наказан. Простите меня.

Толпа зловеще молчала.

— А-а, будьте вы пррокляты! — зарычал Харн, роняя голову.

И тогда в толпе прозвенел, словно крик буревестника над волнами, гневный женский голос:

— Смерть тебе, убийца!

Ревущее пламя настигало. Харн наскреб остатки сил. поднялся, отступил назад, разбежался и ударил дымящимся телом о железную решетку.

Огненный вихрь легко подхватил изгоя и жадно пожрал на глазах у толпы, дышащей местью.

В пламенеющем мозгу пирата обозначилось в последний миг с ледяной холодностью и четкостью: вся эта затея была заранее обречена на провал.

Не трудно зарезать Ламаха.

Можно истребить двух, трех, сто Ламахов.

Но разве уничтожишь народ? Народ, который жив не Ламахом, а самим собой, который, потеряв одного вождя, способен тут же выдвинуть двух, грех, сто вождей?

— Боже, какую страшную ошибку я совершил… — это было последней мыслью Харна.

К утру на месте, где еще вчера возвышался дом Ламаха, осталась груда пылающих развалин. Утих ветер. Дождь, поливший к рассвету, прекратился. Из-за туч выглянуло веселое солнце.