— Вы клевещете на себя. Впрочем, можете клеветать сколько вам угодно. Вы не измените моего образа мыслей, а мое восхищение вами достигло теперь такой слепоты, что если бы по какому-нибудь невероятному волшебству вы сделались противоположностью того, что вы есть, я продолжал бы упрямо находить вас совершенством.
— Это уже фетишизм, — сказала, смеясь, молодая женщина.
— Нет, обожание.
Она протянула ему руку с очаровательной непринужденностью.
— Хорошо, так обожайте меня, если не можете иначе, несмотря на мои запрещения. Конечно, приятно быть любимой, иметь возле себя кого-нибудь, кто думает о вас, радуется вашим счастьем, печалится вашим горем. Но будьте рассудительны, не злоупотребляйте моей снисходительностью… Слушайтесь меня постоянно… и не мучьте меня никогда.
Госпожа Леглиз отняла руку, которую Томье страстно прижал к губам. Чьи-то шаги и стук отворяемой двери заставили молодых людей опомниться.
— Как некстати! — проворчал влюбленный, но тотчас изменил выражение лица и позу.
В комнату вошел муж.
— Ну, чем же вы тут занимаетесь? — с игривой беззаботностью спросил Леглиз.
— Ожидаем тебя, как водится, — весело подхватил приятель. — Мы заказали обед.
— А шляпу?
— И шляпу также.
— Черт возьми! Кажется, я пришел в отель в одно время с какой-то личностью, которая принесла этот драгоценный предмет, потому что в бюро мне попалась навстречу молодая женщина с картонкой. Да вот и она…
Мадемуазель Сесиль вошла в сопровождении лакея. Она поклонилась и, положив в угол свой зонтик и ватерпруф, направилась к своей хорошенькой заказчице.
— Надеюсь, сударыня, что мы не заставили вас слишком долго ждать… Мы очень спешили.
— Посмотрим-ка ваш шедевр, — произнес Томье.
Госпожа Леглиз надевала шляпу и смотрелась в зеркало кабинета. Наконец она, улыбаясь, обернулась к модистке.
— Ну что ж, это премило! Я готова быть вашей заказчицей. Почему не переедете вы в Париж?
— Потому что там не прожить так дешево, как в Блуа… Кроме того, у моей товарки есть причина оставаться в провинции.
— Она может работать здесь, не боясь пересудов, не так ли? Тут ее никто не знает, тогда как в Париже…
Мадемуазель Сесиль обнаружила некоторое удивление. Она покраснела и пробормотала:
— Но, сударыня…
— Не смущайтесь, — кротко продолжала госпожа Леглиз, — я не хочу быть нескромной. Я случайно узнала вашу фамилию: и некоторые интересные сведения о вашей товарке. Если я могу быть вам полезной в чем-нибудь…
Молодая женщина, не докончив фразы, обратилась к мужу.
— Мадемуазель Сесиль, дочь господина Компаньона, бывшего кассира вашего отца.
— Как, старика Компаньона? Что с ним случилось? Он был славный малый.
— Он жив, сударь, но совсем не может больше ходить и ведет наши счетные книги… Это его развлекает!
— Давно ли вы живете в Блуа?
— Два года.
— Но ведь Компаньон оставил службу в нашем заведении, по крайней мере, шесть лет тому назад; он был уж немного утомлен.
— В этот промежуток времени мой отец служил у господина Превенкьера, одного банкира, который обращался с ним скорее как с другом, чем как с наемным служащим.
— Ах, у Превенкьера! Теперь я вспомнила! — воскликнула госпожа Леглиз. — Я знаю, где встречалась с вашей товаркой, мадемуазель Розой. Ее лицо поразило меня, и я искала в своих воспоминаниях… Ведь она-то и есть дочь банкира. Он, кажется, разорился в неудачных операциях?
— Совершенно верно, три года тому назад, — подтвердил Леглиз. — Он страшно прогорел на золотых приисках. Смерть Бартано, крупного английского спекулятора, погубила его в несколько дней. Владелец многих миллионов накануне, он проснулся на другой день нищим… Так это его дочь делает шляпы в Блуа? Чего только не бывает в жизни! А куда же он девался, этот Превенкьер?
— Он отправился в Капскую колонию, сударь, — сказала мадемуазель Сесиль, — с намерением оставаться в Африке до полной поправки дел.
— Ах, и тут Трансвааль! Чудесная земля, где стоит лишь наклониться, чтобы собрать миллионы. Сколько людей отправилось на завоевание золотого руна в эту страну, где они нашли только нищету, болезнь и смерть! Некоторые действительно разбогатели, что и погубило других. Люди видели только успех и закрывали глаза на опасность, труды и неудачи. Давно ли работает там господин Превенкьер?
— Два года.
— Он пишет сюда? — Раз в месяц.
— И доволен своими делами?
— Он надеется достичь своей цели.
— Имеет прииск?
— Нет, сударь, он открыл банк.
— Ах, хитрец! Он дает деньги за бумагу, а потом перепродает бумагу за золото. Вот человек, который, по-моему, понял африканскую спекуляцию… Но, позвольте, разве у него остался капитал?
— Триста тысяч франков, говорила мне дочь. Он увез все, что приходилось на долю мадемуазель Розы из состояния матери. И вот, не имея ничего, кроме иголки, для своего пропитания, мадемуазель Превенкьер вступила в товарищество со мною, чтобы делать шляпы. Отец мой, сильно привязанный к хозяину, предложил взять его дочь в наш скромный дом. Не имея больше занятий в Париже, он находил лишним там оставаться и удалился в Блуа, свой родной город, где ему живется очень хорошо. Мой отец ухаживает за розовыми кустами в нашем садике и ведет нашу корреспонденцию. Все это очень просто, сударь, как вы сами видите.
— Ну нет, я не согласна с вами, совсем не согласна, — возразила госпожа Леглиз. — Похоронить себя в провинции, перейти в один день с блестящей, роскошной жизни к скромному существованию труженицы — это кажется очень удивительным и очень интересным в светской молодой девушке, способной на такое мужественное самоотречение. Ведь она, кажется, довольна своей судьбой?
— Мадемуазель Роза, по крайней мере, уверяет в этом.
— И она не жалеет о прошлом?
— Нисколько. По ее словам, она никогда не была так счастлива, и если бы не разлука с отцом, ей ничего не оставалось бы желать.
— И с такой наружностью, как у мадемуазель Превенкьер, она остается незамеченной у вас в Блуа? Здешние молодые люди не бродят мимо вашего модного магазина? У нее нет ни женихов, ни поклонников?
— Нет, сударыня, ни поклонников, ни женихов. Возле нас нет ни единого мужчины, кроме моего отца и брата. Да и брат приезжает к нам редко, потому что он работает на фабрике химических продуктов в Шиноне и мало пользуется отпуском.
— Ах, так у вас есть брат? — продолжала госпожа Леглиз, которой как будто хотелось основательно вникнуть в проблему этого существования, доблестная простота которого имела в ее глазах романический интерес. — Он старше вас?
— Да, сударыня; брат мой инженер, выпущенный из Центральной школы, замечательный химик.
— Он вместе с вами покинул Париж?
— Нет, раньше нас.
— Вот как.
Леглиз постоял минуту в задумчивости и наконец спросил:
— Если ваш брат химик и его фамилия Компаньон, так, значит, это он изобрел новый способ отделения золота с помощью чрезвычайно сильных и дешевых реактивов?
— Да, сударь, это он. Я, слава Богу, довольно наслушалась о его изобретении, пока он производил опыты в Шиноне… Мой брат ожидал от них самых блестящих результатов, но на деле оказалось иное.
— Да, верно! Процесс еще не совсем выработан… Мне говорили о произведенных опытах. Но, во всяком случае, это не безделица. Ваш брат получает хорошее содержание?
— Он достаточно зарабатывает для самого себя.
— Ну да, я понимаю. Он получает двести пятьдесят франков в месяц, но заслуживает больше, чем ему дают. Когда вы его увидите, скажите, чтоб он завернул в Париж потолковать со мной. Господин Компаньон не пожалеет об этой поездке.
— Я исполню ваше поручение, сударь, Но отец мой будет в большом горе, что не знал о вашем приезде в город, так как ему хотелось бы засвидетельствовать вам свое почтение.
— Хорошо, хорошо, — равнодушным тоном произнес Леглиз, — Передайте ему от меня поклон. Ведь вашему отцу, по крайней мере, семьдесят лет?..
