— Обещайте, монсиньор, что никто из ваших гостей не узнает, куда вы направляетесь и ради кого покидаете застолье!

— Ручаюсь моим словом.

— И дайте слово, что пойдете окольным путем, чтобы сбить с толку тех, кто увидит вас выходящим.

— Считай, ты его получил.

— А вы не забудете, что клятвенно обязались в этом?

— Мой милый! — возвысил голос герцог.

— Молчу, молчу, — отозвался Лоренцино. — По-моему, два обещания верней одного. Значит, слово дворянина, монсиньор?

— Слово дворянина!

— Тогда все в порядке.

— Да что это с тобой, Лоренцино? — спросил вдруг герцог.

— Со мной? — переспросил молодой человек.

— Ты бледней мертвеца, однако лоб у тебя весь в поту.

— Я думаю! У вас тут задохнуться можно, — ответил Лоренцино, утираясь вышитым батистовым платочком, вроде тех, какими пользуются женщины.

И он поспешно вышел.

Лоренцино ступил на виа Ларга в тот момент, когда башенные часы собора били полночь.

Эта зимняя ночь, с 5 на 6 января, выдалась холодной и темной: уже за десять шагов перед собой ничего нельзя было различить.

Лоренцино медленно шагал, поглядывая то и дело по сторонам, как тот, кто кого-то разыскивает.

На углу виа делле Ланчи перед ним словно из-под земли вырос человек.

Схватившись за кинжал, Лоренцино отпрянул.

— Это я, монсиньор, — послышался голос.

— Ах, это ты, Микеле! — узнал Лоренцино сбира.

— Разве не вы сами велели мне поджидать вашу милость на виа Ларга, с одиннадцати до часу ночи?

— В самом деле, велел и рад убедиться, что ты не опаздываешь на встречи… Ты готов?

— Да.

— Тогда следуй за мной.

— Вы, видно, собрались-таки отомстить? — поинтересовался сбир.

— Надеюсь, через час со всем этим будет покончено, Микеле!

— Счастливчик вы, монсиньор!

Не ответив, Лоренцино пошел вперед, углубился в виа Ларга и открыл дверцу в стене.

— А-а! Это произойдет в вашем доме? — спросил Микеле.

— Да, в моем.

— А вы не боитесь, что звон клинков и крики услышат в герцогском дворце?

— За год соседи наслушались криков и бряцания оружия у меня, так что не придадут этому значения, будь спокоен, — сказал Лоренцино.

Поднявшись во второй этаж, он открыл одну из комнат и впустил Микеле.

Он уже готов был оставить там сбира одного, но тот удержал его за рукав.

— Монсиньор, — сказал он, — сейчас я принадлежу вам, но, со своей стороны, вы тоже дали мне обещание.

— Напомни-ка мне его.

— После расправы с вашим личным недругом вы не воспрепятствуете мне разделаться с герцогом.

— Так ты по-прежнему упорствуешь в этом намерении?

— Больше чем когда-либо.

— И ни серебром, ни золотом, ни уговорами, ни угрозами не склонить тебя отказаться от этого замысла?

— Я дал клятву, что от меня ему не будет ни жалости, ни помилования в смертный час.

— Значит, все, что ты тут рассказывал, — правда?

— Чистая правда, от начала и до конца.

— Не верится.

— Отчего же?

— Да оттого, что не сыщется человека, способного на такую жестокость.

— Герцог Алессандро — не человек!

— Эта девушка была хороша собой?

— О! Мила, как ангел!

— Я забыл ее имя. Как, ты сказал, ее звали?

— Нелла.

— Сколько же ей было лет, когда она умерла?

— Восемнадцать.

— Так рано!

— Слишком поздно — для той, в чью жизнь вот уже два года как вошли несчастье и позор!

— И ты говоришь, что, потешив тебя надеждой стать ее мужем, герцог Алессандро…

— О! Не продолжайте, монсиньор! — взмолился сбир, не вынеся воспоминаний, которые разбередил в нем Лоренцино. — Не продолжайте, а то я обезумею, чего доброго! Сейчас ведь дело не во мне, а в вас, верно?.. Вы привели меня, чтоб помочь вам убить кое-кого… Ну, так кто же он таков, этот человек, от которого Небо отвернулось настолько, что ценой его крови мне приходится покупать право на мое отмщение?.. Назовите мне его, я готов.

— Мне незачем его называть, ты сам его увидишь.

— Стало быть, я его знаю?

— У тебя скверная память, Микеле; ты назвал мне имена четверых мужчин, которые были в зеленой комнате в ту злополучную ночь, и я тебе сказал, что тот, кому я должен отомстить, — один из этой четверки.

— Правда ваша, монсиньор, большего не требуется.

— Ну, то-то же!.. Я оставляю тебя в этой комнате; держись наготове… думай о герцоге… лелей свою месть… а когда я приду за тобой, пусть я найду тебя со шпагой в руке.

— Будьте покойны, монсиньор.

Лоренцо запер за Микеле дверь и вошел в комнату, приготовленную для герцога.

Кроме отблесков большого огня, разведенного в камине другого освещения в спальне не было.

Молодой человек не успел даже оглядеться, как на лестнице послышались шаги.

Он прислушался: поднимались двое, мужчина и женщина.

Можно было расслышать шелест складок шелкового платья.

Он проскользнул в коридор и, метнувшись в одну из дверей, затворил ее за собой.

Мгновением позже Луиза, предшествуемая не расстававшимся с маской Венгерцем, прошла мимо этой двери и вошла в какую-то комнату.

Комната была незнакома девушке: кабинет, в который ее провели утром, находился в противоположном конце покоев.

Но она получила записку Лоренцино, узнала почерк Лоренцино, и этого ей было более чем достаточно.

— Мы пришли, здесь вам следует обождать, — сказал ей Венгерец.

— Благодарю, — ответила Луиза, присаживаясь.

— Не желаете ли чего-нибудь? — спросил сбир.

— Нет. Передайте только пославшему вас, что я пришла и жду его, — ответила девушка.

— Слушаю, госпожа, — сказал Венгерец и вышел, затворив дверь комнаты, где он оставил девушку.

Он не сделал и двух шагов по коридору, как его остановил Лоренцино.

— Она здесь? — понизив голос, осведомился юноша.

— Да, монсиньор.

— Ступай же сказать герцогу, что мы его ждем; но пусть он помнит, что, кроме тебя, никто не должен увидеть его входящим сюда.

Венгерец отвесил поклон и хотел вернуть Лоренцино ключ от входной двери, но тот оттолкнул его руку.

— А герцог? — напомнил он. — Как, по-твоему, он войдет?

— И то верно, — спохватился сбир.

И он вышел, унеся с собой ключ.

Герцог даром времени не терял, и, войдя в залу в разгар пира, Венгерец нашел хозяина изрядно пьяным.

Но, заметив его кивок, герцог поднялся с кресла и подошел.

— Ну что? — спросил он сбира.

— Она ждет вас, монсиньор, — ответил Венгерец.

— Воистину, — продолжал герцог, — Лоренцино просто неоценим. Кажется, возжелай я Мадонну, так он и ее ухитрится мне добыть.

И, пройдя в туалетную комнату, он облачился в длинный атласный плащ, отделанный собольим мехом.

— Какие перчатки мне надеть — те, что для войны, или те, что для любви? — задал он вопрос Венгерцу.

— Те, что для любви, монсиньор, — отвечал сбир.

На столике и в самом деле лежали две пары перчаток: одни — кольчужные, другие — надушенные.

Герцог взял и натянул на руки надушенные перчатки.

Вслед за тем, распахнув дверь в залу, он объявил:

— Доброго вечера и веселой ночи всем вам, мессеры; пируйте сколько душе угодно. В погребах хватит вин, а в покоях — кроватей. Не являйтесь засвидетельствовать мне свое почтение раньше полудня: я буду еще спать.

— Погодите, я с вами, монсиньор, — вызвался один из гостей.

— Нет, останьтесь, Джустиниано, я обойдусь без провожатых, — ответил герцог.

Но Джустиниано да Чезена, капитан герцога, с пьяным упрямством стоял на своем.

— Ну хорошо, пошли, пропойца! — сдался герцог.

И незаметно шепнул Джакопо:

— Добром или силой, но на площади Сан Марко уведешь его от нас: мне хватит Венгерца.

Вчетвером они вышли из дворца. Памятуя о своем обещании Лоренцино отвести возможные подозрения, герцог свернул на виа деи Кальдераи, прошел по виа де Джинори, сделал несколько шагов по виа Сан Галло, повернул на виа дельи Арацциери, подтолкнул Джустиниано на площадь Сан Марко, приказав Джакопо вести его домой, и в сопровождении Венгерца направился на виа Ларга.