– Были.

– Были?

– Лукреция с мальчиками проводили лето на итальянской вилле. Она была итальянкой до мозга костей. Испанское лето было слишком жарким для нее, а бельгийское слишком холодным.

– Что случилось? Война?

– Нет. Брюшной тиф. В тот год умирали сотнями. Я не успел даже на похороны.

– Мне так жаль. Простите, что я затронула эту неприятную для вас тему.

– Почему же неприятную? Воспоминания о жене и детях согревают мою душу по сей день.

– А вам не больно их вспоминать?

– Ничего страшного. Это было давно. Боль притупилась, тоска осталась. Многие из нас потеряли близких. Война же еще больше пополнила этот список.

– Вы правы, – прошептала Лилианна, надолго уйдя в себя.

Однажды вечером Лилианна так не дождалась дона Айседора к ужину. Это было очень не похоже на пожилого человека и девушка начала волноваться. Ее беспокойство усилилось. После каждого часа ожидания ее воображение рисовало все более жуткие картины. Арест, тюрьма, смерть.

Лишь ближе к полуночи девушка услышала, как хлопнула тяжелая входная дверь. Накинув на плечи легкий шелковый халатик, Лилианна поспешила вниз. Она нашла дона Айседора в просторном кабинете. Славу богу он был жив и здоров. Хозяин дома укладывал какие-то бумаги в большой кожаный саквояж. Заметив девушку, он остановился.

– А, Лилианна! Хорошо, что ты встала. Я уже собирался просить донью Кончиту тебя будить.

– Что случилось? Вас хотят арестовать? – побелевшими от страха губами спросила девушка.

– Ну, что ты. У них нет ни одной ниточки, которая привязала бы меня к заговору. Кроме старинной дружбы с вашим мужем у них ни чего на меня нет. Дела срочно призывают меня в провинцию и я бы очень порекомендовал тебе, девочка моя, отправиться со мной.

– Зачем?

– Да за компанию. Развлекательного путешествия я тебе не обещаю, но предоставить комфорт и безопасность смогу.

– Но через два дня последнее заседание суда. Как я могу уехать?

– Я понимаю твои сомнения. Однако как говориться: «береженого Бог бережет». Я думаю, что ты уже догадалась, что дона Диего не выпустят на свободу. Он слишком весомая политическая фигура, даже, несмотря на свой недуг.

– Какая там весомость, когда он и из дома то не выезжал! – всплеснула руками Лилианна. Дон Айседор никогда еще не касался темы ее мужа столь открыто.

– Это и не нужно. Жозеф его боится и весьма обоснованно. За короткое время твой муж смог сколотить вокруг себя большое количество единомышленников. Связанные одной целью – освобождением родины от захватчиков, люди становятся реальной силой только, тогда кто-то сможет если уж не повести их за собой, то хотя бы объединить. Твой муж человек неординарный: умный упрямый настырный. Впервые в жизни Диего бросил все свои выдающиеся способности на благо не себе самому, а чему-то большому, общему, благому. Пожалуй, ни кто, даже он сам, не ожидал что небольшое движение сопротивления, зародившихся в умах скучающих аристократов наберет такие обороты. На борьбу с французами стали все. Даже бывшие враги соединяют силы для борьбы с оккупантами. И твой муж сыграл во всем этом не последнюю роль.

– Я не понимаю! Да, пусть к нам часто приходили гости. Они что-то обсуждали. Но как это могло повлиять на ход борьбы? У нас и оружия то в доме не было!

– Диего не нужно было брать оружие в руки. Он придумал и воплотил в жизнь хитроумную схему, позволяющую практически анонимно организовывать большие группы людей. Он боролся не руками, а головой. Он по-прежнему опасен для властей. Поэтому его вряд ли отпустят на свободу.

– Но он серьезно болен. И вы сами говорили, что его здоровье в тюрьме ухудшилось. Возможно, власти и Жозеф Бонапарт смилостивятся над ним и проявят сострадание? Как я могу уехать в самый ответственный момент? Ведь есть еще надежда? – с мольбой в голосе спросила Лилианна.

Дон Айседор посмотрев в эти полные слез, умоляющие глаза не осмелился возразить. Человек жив пока есть надежда. Пусть надеется на лучшее. Кто знает, что ждет нас впереди?

Лилианна стояла, прижавшись плечом к углу дома. Девушка была растеряна, напугана. Сегодня она впервые за несколько месяцев ушла из дома на улицу. Убежала тайком, как вор или как маленький несмышленый ребенок, сбежавший на улицу от няни. Лилианна до сих пор чувствовала вину перед доньей Кончитой, ведь именно ее дон Айседор попросил приглядывать за гостьей. Но поступить по-другому девушка не могла. Наутро было назначено последнее заседание суда. А после обеда на площади перед зданием Правительства обещали обнародовать приговор, однако почти до самого вечера Лилианне, уставшей и голодной пришлось дожидаться этого часа, вместе с сотнями других людей. О кирпичном здании Правительства девушке рассказывал еще дон Айседор. Построено оно было в 1760-е гг. при Карлосе III. Конная статуя которого была установлена тут же на площади как почтамт. Затем его занимало Министерство внутренних дел. А во времена Бонапарта здесь была оборудована штаб-квартира полиции и иногда проводился суд. В толпе ходило много неприятных историй и жутких легенд об этом сооружении. Лишь час назад одна кумушка, собравшая вокруг себя толпу любопытных душещипательным шепотом рассказывала об ужасах, творимых во время следствия за стенами этого здания. Сидя в уютном доме дона Айседора и жалея себя девушка и представить себе не могла, что в такой же непростой ситуации оказалось так много мужчин, женщин. Постояв несколько часов в толпе, она поняла, что помимо любопытных зевак, праздно шатающихся по городу и несколько десятков сочувствующих, основная часть людей, с утра ожидающих на площади, были именно друзья и родственники осужденных. Было много мужчин, большинство из которых, судя по одежде, совсем недавно приехали из провинции. Здесь были и знатные доны, и ремесленники и фермеры. Общая беда и беспокойство за близких стерли различия. В толпе то и дело слышались тихие разговоры, иногда споры. Рядом с мужчинами стояли женщины с испуганными, растерянными глазами, прижимавшие к юбкам детей. Детей и вовсе было много. Сначала Лилианна не могла понять, зачем на подобное нерадостное событие брать детей, тем более маленьких, но потом догадалась. Ведь для многих из этих семей сегодняшний день был последней возможностью увидеть близкого человека. Лилианна с горечью рассматривала одетых в черные и темные платья женщин. Каждая из них, даже бедно одетая была на площади не одна. И дородную мамашу, окруженную ребятишками, словно курица цыплятами и сморщенную, пригнувшуюся к земле старуху, сопровождали мужчины. Хотя если быть более точной именно женщины сопровождали своих мужчин. За те несколько лет, что Лилианна провела в Испании она давно привыкла к строгим, а подчас даже нелепым традициям этой страны. Сначала девушка была шокирована теми жесткими рамками, в которых жили испанские женщины. Лишь позднее Лилианна поняла, что в некоторых случаях именно эти рамки, усвоенные с детства, защищают женщин от мужчин или от самих себя. Как отличались эти горячие, несдержанные люди, от чопорных, неизменно вежливых англичан. Вот и сейчас одиноко стоящая фигурка приковывала к себе нескромные мужские взгляды и любопытные взгляды женщин. Лилианна чувствуя молчаливое осуждение, так и не осмелилась подойти ближе, влиться в эту разношерстную толпу, спросить, поговорить, она лишь опасливо прижималась к нагретой весенним солнцем стене здания, вслушивалась, пытаясь уловить обрывки разговоров и внимательно наблюдая за происходящим. За громогласным фермером, чей бас раздавался по площади, заглушая шум голосов, за толстой, высокой, как гренадер матроной, которая весь день безуспешно пыталась собрать в кучу свой непослушный выводок, состоящий из почти десятка разновозрастных малышей. Но особенно часто взгляд девушки останавливался на группе хорошо одетых людей, ожидавших приговора чуть в отдалении, в тени двух дорогих крытых карет. Четверо мужчин, явно очень состоятельных прибыли на площадь еще до обеда. Через час подъехала карета с двумя женщинами. По почтительному, даже раболепному отношению знатных донов можно было предположить, что одна из них была очень, очень важной птицей. Впрочем, пожилая, в глубоком трауре дама мало интересовала Лилианну, девушка с любопытством наблюдала за ее юной спутницей. Тоненькая, изящная, одетая в такое не соответствующее месту ярко желтое, почти лимонное платье, девушка была изумительно хороша собой. И даже не яркое платье и прелестное личико притягивали к ней взгляд, а какая-то озорная живость, непосредственность, детская непоседливость. Казалось, и минуты она не могла посидеть на месте. Девушка то и дело то залезала в карету, то стремительно выпархивала из нее, то возилась со смешным пухленьким карапузом, цепляющимся за юбку матери, то бежала кормить бездомную хромую собачонку, кидая ей куски свежей, покрытой глазурью булки. Прошла минута и вот уже озорница, не слыша окликов сопровождающих их мужчин, неслась к торговцу выпечкой или к разносчику воды. Лилианна с завистью поглядывала на желтое пятно, без устали снующее по кромке толпы. Ни смотря на несносное поведение на девушку никто, кроме пожилых старух не смотрел с осуждением, да и те почтительно опускали глаза, стоило девушке остановить на них взгляд. Даже нагловатый, ухмыляющийся молодой щеголь осмелился лишь проводить тоненькую фигурку быстрым взглядом, чувствуя за ее спиной мощную несокрушимую силу семьи. Увы, за спиной Лилианны была только стена, которую ей уже дважды пришлось покинуть, дабы избежать назойливого внимания этого наглеца. Но даже не эта разница в отношениях огорчила Лилианну. Просто девушка была такой непосредственной, жизнерадостной. Она как желтый лучик солнца сверкала в толпе. Сама же Лилианна давно растратившаяся юношеский задор, казалась себе почти старухой в темном платье и черной кружевной мантилье, нахлобученной до самого носа. Жизнь с мужем давно разбила все ее радужные мечты, научив осторожности и скрытности.