Литмир - Электронная Библиотека

Андрей Кокоулин

Прынцик

Принц на белом коне снился Галке с неполных шести лет.

Началось все с книжки. Называлась она "Сказки", и на обложке у нее вверху были нарисованы яблоневые ветви с красными и желтыми яблоками, а внизу переплеталась трава и росли грибы; слева, кажется, были мухоморы, а справа — боровики.

Тот июль вообще намертво отпечатался в Галкиной памяти.

Он был солнечным и насквозь синим. Детали, удивительные для разума пятилетнего ребенка, всплывали в нем вдруг и вставали на предназначенные для них места. Галка помнила, как качалась во дворе на низких, скрипучих качелях. Дома расходились, солнце било в глаза. Качели шли вперед и вверх, и тонкие Галкины ножки в белых с голубой полоской носочках взлетали к слепяще-желтому небу. Словно птицы-чайки. Сандалики, соскочившие с ног в траву, будто усики вытягивали красные ремешки. Соседский мальчик, большеголовый, коротко стриженный, вроде бы из второго подъезда, закусив губу, наблюдал за Галкой из песочницы, щурился, ладонью в песке прорывал какие-то ходы. Наконец прокричал: "Девочка, ты, когда накачаешься, ты скажи!"…

Потом она разбила коленку, и кожа на ней еще долгое-долгое время была твердой, шершавой и чесалась. Ей даже сделали ужасно неудобную противочесательную повязку.

Потом была прихожая. В прихожей на крючках висел велосипед дяди Коли. Поблескивали спицы и цепь. Сам дядя Коля стучал на кухне кастрюлями и тарелками. Он был брат мамы и турист. Мама говорила, что он женился на своем велосипеде. И — заодно — на рюкзаке. А Галка стояла в углу, темном из-за распахнутой до упора двери в гостиную, сцарапывала с мелких обойных цветиков белесые лепестки и ревела в голос.

За что ее тогда наказали — выветрилось напрочь. Во всяком случае, за дело. Но это же было обиднее всего. И когда в замке весело заплясал ключ, она в десятый, наверное, раз, глотая слезы, тянула: "Уй-ду-ууу от ва-ас!". Возникший будто бы из ниоткуда папа Галку, конечно, спас, из темницы вызволил и, осушая мокрые щечки ладонью, поинтересовался, хочет ли она в отпуск. Галка, всхлипывая, утвердительно тряхнула косичками. "Тогда, — щекотно зашептал в ухо папа, — поедем в деревню. Я тут выгрыз у начальника две недели…".

Разумеется, маленькой радостной ракетой умчавшись в родительскую спальню, Галка под прерывистый стрекот швейной машинки сообщила маме свою версию. Версия получилась кровожадная и этим вошла в семейные анналы. Господи, не дай соврать, звучала она, кажется, так: "Папа загрыз начальника, мы срочно уезжаем к дедушке!".

Думайте что хотите. Папа-убийца, дочка-сообщница…

Мама даже не переспросила, она упала руками и головой на ушиваемое платье (темные, с рыжинкой волосы на бледно-голубом), и плечи у нее заходили, завздрагивали, легонько затряслись от беззвучного смеха.

Нет, не с книжки. С этого все и началось.

А затем продолжилось.

Как кусочки смальты формировали мозаику, так складывалось одно к другому: сборы. Галка в одних трусиках носилась с игрушечным набором посуды и пыталась куда-то его пристроить. Все остальное смутно, смазано, беготня и беззлобный голос дяди Коли: "Брысь, шмакодявка, из рюкзака!".

Автобус же назывался ПАЗ…

…Приехали…

Двор был незнакомый. То есть, даже не соседний. Бетонная площадка, бетонная же плита, положенная набок и изображающая стенку, громоздкий мусорный контейнер. Через дорожку кренилась детская горка. Жестяной язык ее краем вонзался в дерн. Чахлая трава вокруг была усыпана фантиками и окурками. Фальшивыми монетками блестели бутылочные пробки. Автомобильное стадо грудилось у молоденьких тополей.

Галка растерянно крутнулась на каблучках.

Десятиэтажка. Правое крыло. Левое крыло. Узкая, разделяющая щель арки.

Похоже, обратно выбираться как раз через нее. А время… Галка бросила взгляд на часы. Четыре сорок две. Что ж, с паспортным столом на сегодня все. Прощай, прощай, паспортный стол. Девушка, видишь ли, заблудилась. Вывернув шею, она еще раз, с прищуром, пристально оглядела двор. Нет, решительно непонятно. Никаких ассоциаций. С горки не каталась. Под тополями не сидела. В контейнере, если уж на то пошло, не рылась. Получается…

Обиженно квакнул клаксон.

Галка отступила, и четырехколесный монстр, угловатый, серебристо-черный, с рассекающей капот фиолетовой молнией, фыркнув, вывернул к арке. Галка пошла следом.

А получается какой-то топографический кретинизм.

Шла себе на Комсомольцев, а очнулась… Галка хихикнула. Интересно, а город-то вообще мой? Вдруг, Пицунда какая-нибудь… Хотя Пицунда это хорошо, море… Никогда не была в Пицунде.

У самой арки на колесе от "Камаза", приспособленном под клумбу, расслаблялась молодежь.

Стаканчики. Сигаретки. Сухарики. Полуторалитровая бутыль пива стояла в обрамлении рюкзаков и учебников. Уже ополовиненная.

— Не, бля, она точно дура, — услышала Галка, приближаясь, — или сука…

На первом были широкие серые брюки с нашлепанными по всей длине карманами и черная футболка, простроченная мелким английским текстом. "Why, even in that was heaven ordinant. I had my fathers…". Надо же, "Гамлет". Принц Датский. Как начнешь вспоминать принцев, так они просто косяками, косяками, один за другим…

Ого, у нас усики, прыщи и нам не больше четырнадцати.

Тогда нет, не Гамлет, в лучшем случае — Ромео. С челкой. А Джульетта, соответственно, дура.

Соскользнувшая с колеса нога в "вареной" джинсе — это был второй.

Целиком Галке его видно не было. Нога и все. Плюс словно сам по себе воспарял из-за спины носителя шекспировских строчек разворот глянцевого журнала. Разворот был замечательный. Две трети его занимало изображение голой бабищи в завитом парике. Мощный афедрон светил в мир. Свисали какие-то ленты. Лаково блестел столик. А оставшуюся треть чернили ненормально крупные буквы. "О любвеобильности Екатерины Второй еще при жизни складывали…"

Ну да, складывали. При жизни.

Третий, упираясь разношенными кроссовками в близкую стену, посылал в небо колечки сигаретного дыма. Острое лицо, сосульки волос.

— Извините, — сказала Галка.

В ответ сбили пепел, перелистнули страницу на ту, где афедрон царствовал уже в гордом одиночестве, и пробормотали вовсе к Галке не относящееся: "…или не знаю, бля, кто…".

Собственно, можно было поворачиваться и уходить.

Девушке дали понять, что общаться с ней не желают, и мягко указали на… скажем, на ту же арку и указали. Конечно, в каком-нибудь дамском романе голубых кровей героиня посчитала бы ниже собственного достоинства переспрашивать. Ах-ах, как можно! "Леди Элизабет уничтожающе посмотрела на молчащего графа и, вскинув голову, вышла вон. Голая спина ее выражала презрение. Служка-арапчонок, показав язык, выбежал следом. Граф скорчился и зарыдал".

Галка вздохнула. Нет, честное слово, злости не хватает. Сидят тут… "I`m dead, Horatio"… А она — не героиня. И бежать вокруг дома в поисках таблички с адресом сил никаких нет.

— Извините, улицу не подскажете…

На этот раз на нее все же взглянули. Наискосок и навылет. По маршруту: правое бедро — живот — левая грудь — окна второго этажа. К своему удивлению, Галка так и не уловила, кто. Слишком быстро взгляд отвели в сторону.

Что ж, понятно. Ваш выход мадам Сердюк! Ваш выход!

В облачную прореху словно одобрением этому решению прыгнуло солнце. Молодежь на свету зашевелилась. Сползлась, щурясь, в кружок. Переговариваясь басками: "А ты бы с Екатериной переспал?" — "С какой это?" — "С царицей" — "Да ну, нахрен!" — "А за деньги?" — "А мне похрен!" — "А я бы переспал!" — "Ну-ну, маньячино", разделила пиво по стаканчикам.

Захрустели на зубах сухарики. Заходили кадыки.

1
{"b":"222782","o":1}