— Что?

Он не расслышал последнего слова.

— На Землю, — сказала Вера. — Я очень-очень хочу на Землю. Я же не видела ее никогда.

— Вы… ты уже здесь родилась?

— Да.

Виктор прислушался к себе. Внутри молчали. Внутри, видимо, были не против. Может, внутри это считали прелюдией.

Странно.

— А мне было восемь, когда мы грузились на корабль-ковчег, — сказал он. — Я очень мало помню земного. Помню, трава была зеленая.

— Трава бурая и красная, — глухо произнесла Вера.

— Знаю. Я и сам уже не могу ее представить другой. Закрываю глаза, как кисточкой крашу в зеленый цвет, а она облезает.

— А еще что?

В проеме раскрытого окна темнели крыши, выцветшие в пепельно-серое облачные нити над ними тянулись едва видными пучками.

— Еще, смутно, помню дом, — сказал Виктор. — Это была такая башня в шестьдесят этажей. Мы жили вроде бы на сорок первом. Или на тридцать первом. Я помню, как лифт нес нас наверх, и сквозь прозрачную стенку было видно, как люди внизу превращаются в точки, а ролеры в палочки. Ролеры — это такие…

— Не надо, это из кино, — сказала Вера.

Она чуть двинула ногой. Платье смялось, открыв царапины и пятна синяков выше колена.

— Мы же умрем здесь, да?

Виктор вздохнул.

— Все умирают. Везде. Даже на Земле.

— Почему то, что в нас, не хочет сделать нас бессмертными?

— Не знаю. Может, оно пытается.

— Мне кажется, мы ему не нужны. Оно играет, оно скрещивает…

Укол боли заставил Виктора промолчать. Я рад, безумно рад, подумал он, я ежесекундно ощущаю свою нужность.

И легонько отлепил Веру от себя.

— Ты лучше скажи мне, есть кто-нибудь в городе, участвовавший в следствиях по Неграшу? Кто-нибудь, кто в курсе?

Несколько секунд Вера смотрела Виктору в переносицу.

— Пустынников, наверное. Он живет на Центральной, рядом с вокзалом. У него кондитерский, с заквасками.

— Видел, — кивнул Виктор.

— Вот он…

Вера, не договорив, потянулась к нему. Ее губы коснулись его губ. Поймали. Дохнули травяной горечью. Поползли по лицу, от щеки к щеке.

Закрытые глаза, подрагивающие ресницы.

— Виктор…

Он не ответил.

Ни в душе, ни в паху не было никакого шевеления. Виктор сидел и ждал, пока женщина отстранится. По коже лица, казалось, перекатывалось липкое пумпышье семечко.

Почему, думалось ему.

Это же было мое желание. Я хотел. Я представлял. Или желание не было моим? Или это ее желание проецировалось на меня тогда?

Или это…

Хрустнул колено. Словно железными пальцами стиснуло правую икру.

Ах, я рад! Рад. Ничего не хочу. Ни о чем не думаю.

— Извини, — Виктор с трудом поднялся, — извини, я сейчас…

— Ты куда? — упавшим голосом произнесла Вера.

— Подышу.

Он что-то изобразил руками.

В глазах на секунду задержалось: Вера смотрит на него, закусив губу, плечико красного платья сползло, открывая грудь, кропит пол мутная вода из опрокинутого стаканчика.

— Душно, — сказал Виктор.

Спустившись вниз, он вышел на крыльцо, рванул комбинезон. Заколотило. Скрючило и выпрямило.

Почему? Почему?!

Я же пытаюсь. Я слушаюсь. Я ищу. Я завтра пойду к Провалу. Разве это ничего не значит? Кто мы для тебя?!

Хрипя, он привалился к стене.

Ни ответа, ни привета. Как ожидаемо.

Ночь плотной угольной ватой выложила улицу. Словно рядом и не было домов, не было людей, не было вообще ничего.

Почти космос.

Тау Кита. Двенадцать световых лет.

— Виктор? — донеслось сверху.

Боль обманутой женщины — вот она вся.

— Я сейчас поднимусь, — выровняв дыхание, сказал он.

И обнаружил вдруг, что стоит в носках. Зачем-то потер ладони. Усмехнулся. И, соскочив с крыльца, канул во тьму.

Проснулся Виктор от того, что кто-то ходил рядом.

То слева, то справа. Шуршал одеждой, дышал. Чем-то звякал. Вера?

Он рывком сел.

Свет от окна полосой лежал в ногах. Утро? День? Утро. Свет неверный, серый, дымчатый. Днем свет ярче.

Пустая квадратная комната. Дверной проем.

Виктор спустил ноги. Голый. Совсем голый. Что было? Было ли что-то? Он поискал глазами комбинезон, одновременно щупая себя в паху.

Пальцы вдруг сжали мошонку.

Он не удержался от болезненного вскрика. Зачем? — пронеслось в голове. Я же не думал ни о чем. Я просто не понимаю…

Пальцы разжались.

— Ой! Виктор, вы проснулись!

Голая женщина встала в проеме.

Высокая, с вислыми грудями, полными бедрами и складками на животе. Не Вера. Полотенце через плечо. Перчатки на руках.

Виктор разглядывал ее, мучительно вспоминая, как ее зовут. Она же вроде бы говорила ему. Или нет?

— Здравствуйте. А где?…

Женщина улыбнулась, показывая мелкие зубы.

— Если вы про комбинезон, то я его вам постирала.

— Там же планшет! — опрокидываясь на спину, простонал Виктор.

— Нет-нет, — быстро произнесла женщина, — я выложила.

Нисколько не стесняясь своей наготы, она прошла в комнату, совсем отдернула занавеску с единственного окна.

Полоса света расширилась, уперлась в стену, протекла в коридор.

— Виктор, — женщина опустилась на широкий спальник, — мне очень понравилось, как вы… как мы вчера…

Ее взгляд стал лукавым.

Некрасивое лицо с невыразительными чертами расцвело румянцем и сделалось едва ли не симпатичным. Она придвинулась.

Маленькие, жадные глаза.

— Мой бравый инспектор…

Виктор перехватил ее руку.

— Настя. — Имя сорвалось с языка, и он понял, что вовсе его не забывал. — Настя, я, конечно, все понимаю, но вчера…

— Да, — женщина игриво закинула ногу на его живот.

Он спихнул ее.

— Вчера это был не я.

Маленькие, жадные глаза сузились.

— А кто же?

И пока он молчал, пока это молчание распространялось по комнате, по дому, пока оно текло из него, женщина словно съеживалась, отстранялась, бледнела. В конце концов она отвернулась, пряча лицо в перчатках.

Глухо произнесла:

— Я думала…

У нее остро выступили лопатки.

— Это все обман, — сказал Виктор. — Извините.

— Вы были так… естественны. Вы пришли такой веселый, обаятельный… — женщина обернулась. — Шутили. Скажете, что вы этого не помните?

— Не помню.

— Но почему?! — С надрывом произнесла она.

— Наверное, это было ваше желание.

— Да пропади оно! — вскрикнула женщина. — Я же надеялась. Я же хотела совсем другого. Я думала, если слушаешься…

Она зарыдала.

Коротко стриженные волосы вздрагивали на затылке.

Рука у Виктора не поднялась ее погладить.

Что там с Верой? — подумалось ему. Там бросил, здесь… здесь тоже. Он поднялся.

— Настя, я пойду.

— Идите уже! — прорвалось сквозь рыдания.

Женщина содрогалась всем телом.

Виктор смотрел, как прыгают складки немолодой кожи, как колышется видимая часть груди, как проступают ребра.

Было ли ему жалко? Было.

Вот так, да? — крикнул он в себя. Зачем? Хоть раз можно же объяснить, зачем? Мне будет лучше с ней? А было ли хорошо?

Или это наказание мое здесь?

Он скрипнул зубами, злясь на безответную пустоту внутри.

Верить ей было нельзя. Никогда. Ни за что. Пустота в одно мгновение могла обернуться болью, повелением, смутной угрозой.

Проходили. Обманывались.

Он стукнул бы в пластик косяка, но вот же, вот же — нельзя. Недвусмысленно. Нельзя! Проклюнулось, проросло мыслью в голове.

Я рад.

— Настя, комбинезон…

— Висит!

Взмах руки указал в стену.

Совсем не туда, конечно, где комбинезон по-настоящему был.

Женщине почему-то было позволено плакать.

Виктор не знал, почему. Ей можно, ему нельзя. Стоит ли думать об этом? Последовательны только наказания.

За наказания можно сказать одно — я рад.

Заслужил. Мысли гаденькие, дела темные, шрам на подбородке. С таким шрамом — и не заслужил? Заслужил.

Комбинезон сох на поручне в ванной.

Рукава и концы штанин были темные от влаги. Еще в подмышке, где живой аккумулятор, краснело пятно.