Ее же привлек ум торговца. Она была знакома с таким складом ума. Ей нравились такие умы. Ум, пригодный для торговли пирожками из ночного кошмара, без труда справится с торговлей грезами.

Она рванулась ввысь.

А на далеком холме легкий ветерок игрался с остывшим серым пеплом.

Ниже по склону, во впадине, где из трещины в камне тянулся вверх крохотный кустик можжевельника, заструилась тонкая струйка песка.

Бддыщщ.

Известковая пыль тонким слоем припорошила стол Наверна Чудакулли, аркканцлера Незримого Университета, и случилось это как раз в ту минуту, когда он трудился над какой-то особенно затейливой мухой для рыбалки.

Он выглянул из окна с цветными стеклами. Дымное облако поднималось над окраиной Морпорка.

– Казначе-е-ей!

Запыхавшийся казначей появился через несколько секунд. Он терпеть не мог взрывов.

– Это алхимики, мэтр, – едва выговорил он, пересиливая одышку.

– Уже третий раз за эту неделю. Проклятые пиротехники, – пробурчал аркканцлер.

– Боюсь, что так, господин, – ответил казначей.

– Чем они там думают?

– Не могу сказать, господин. – Казначей наконец перевел дыхание. – Алхимия меня никогда не привлекала. Слишком уж она… слишком…

– Опасна, – твердо заключил аркканцлер. – Вечно они что-то смешивают, приговаривая: «А что, интересно, будет, если добавить сюда каплю этой желтой бурды?» После чего неделями ходят без бровей.

– Я хотел сказать – непрактична, – поправил казначей. – Алхимики массу времени и сил тратят на то, чего можно добиться с помощью самой примитивной магии.

– Я думал, они пытаются гранить философские камни или что-нибудь в этом роде, – заметил аркканцлер. – Чушь все это, скажу я тебе. Ладно, меня уже нет.

Увидев, что аркканцлер начал бочком отступать к двери, казначей быстро устремился наперерез, протягивая пачку бумаг.

– Пока ты не ушел, аркканцлер, – предпринял он отчаянную попытку, – может быть, подпишешь несколько…

– Не сейчас, дружище, – прервал его аркканцлер. – Пора бежать. Надо повидать одного знатока лошадей – как ты на это смотришь?

– Как я смотрю?

– Вот и я так же.

Дверь за ним закрылась.

Казначей посмотрел на дверь и вздохнул. За долгие годы своего существования Незримый Университет знавал всяких аркканцлеров – больших и малых, хитрых, полоумных и вовсе безумных. Они приходили, занимали свой пост (правда, иногда пребывали на нем так недолго, что художник даже не успевал дописать парадный портрет для Главного зала) и умирали. Волшебники редко когда задерживаются на высоких магических постах – здесь перспективы примерно такие же, как у испытателя пружинных ходулей на минном поле.

Казначей, впрочем, большой беды в том не усматривал. Имена могут время от времени меняться, считал казначей, лишь бы всегда был какой-нибудь аркканцлер, который бы исправно подписывал бумаги – и предпочтительнее, с точки зрения казначея, подписывал не читая.

Но этот аркканцлер был редким экземпляром. Во-первых, он почти всегда отсутствовал, появляясь лишь затем, чтобы сменить перепачканную одежду. А во-вторых, у него была привычка орать на людей. В частности, на казначея.

А ведь в свое время мысль эта многим показалась очень здравой – избрать аркканцлером волшебника, который сорок лет не переступал порог Университета.

Между различными орденами волшебников шла вечная грызня, и в кои-то веки старшие волшебники пришли к единому мнению: Университету нужен период стабильности, чтобы хотя бы несколько месяцев его сотрудники могли со спокойной душой строить свои козни и интриги. Именно тогда в университетских архивах обнаружили имя Чудакулли из рода Коричневых, который добрался до седьмой степени магии в небывало раннем возрасте двадцати семи лет, после чего оставил Университет, удалившись в свои семейные владения где-то в глубинке.

Его сочли идеальной кандидатурой.

«Именно то, что надо, – решили все. – Чисто выметет. Новая, так сказать, метла. Волшебник из захолустья. Вернемся к этим… как их бишь?.. к корням волшебства. Хотим старого добряка с трубочкой и лукавыми глазками. Чтобы любую травинку по имени знал, чтоб бродил по дремучим лесам, где ему всякий зверь как брат родной, и все такое. Чтобы спал под звездами, слышал, о чем шумит в листве ветер, знал всякое дерево.

И чтобы с птицами умел разговаривать».

Послали гонца. Чудакулли Коричневый повздыхал, ругнулся раз-другой, отыскал в огороде свой посох, где тот подпирал пугало, и отправился в путь.

«А если и выйдут с ним какие-нибудь загвоздки, – отмечали про себя волшебники, – то устранить этого чревовещателя от сохи будет нетрудно».

Потом он явился, и оказалось, что он и впрямь общается с птицами, но только совсем не щебечет. Наоборот, орет во всю глотку: «Подстрелил тебя, паскуда!»

Звери лесные и птицы небесные и впрямь знали Чудакулли Коричневого. Они так хорошо научились распознавать его силуэт, что в радиусе примерно двадцати миль от имения Чудакулли они спасались бегством, прятались и совсем уж в отчаянных случаях яростно нападали, едва завидев его остроконечную шляпу.

В первые же двенадцать часов по приезде Чудакулли разместил в буфетной свору охотничьих драконов, перестрелял из своего жуткого арбалета воронов на древней Башне Искусства, осушил дюжину бутылок красного вина и завалился в постель в два часа ночи, горланя песню с такими словами, что волшебникам постарше и позабывчивее пришлось копаться в словарях, чтобы узнать их значение.

На следующее утро он поднялся в пять и отправился охотиться на уток в приречные болота.

Потом Чудакулли вернулся, громко выражая недовольство тем, что на мили вокруг негде ловить форель. (В реке Анк рыбалка была невозможна в принципе – крючки не уходили под воду, хоть прыгай на них.)

А еще он требовал к завтраку пива.

А еще – рассказывал анекдоты.

С другой стороны, думал казначей, он хотя бы не вмешивается в управление делами Университета. Управлять Чудакулли Коричневый вообще не стремился, разве что сворой гончих. Все, что нельзя было поразить стрелой, затравить собаками или поймать на крючок, не могло рассчитывать на его внимание.

Но пиво к завтраку! Казначея прошиб пот. В первой половине дня волшебники, как правило, пребывают не в лучшем виде, и обычно за завтраком в Главном зале царили безмолвие и всеобщая расслабленность – тишину нарушали только покашливание, негромкое шарканье прислуги и время от времени чей-нибудь стон. Громкие требования печенки, кровяной колбасы и пива были здесь в новинку.

Не боялся этого ужасного человека один только Ветром Сдумс, глухой старикашка ста тридцати лет от роду. Блестяще разбираясь в древних магических письменах, Сдумс всегда нуждался в предуведомлении и долгой подготовке, чтобы совладать с очередным, новым для него обстоятельством современной жизни. Прослышав где-то и умудрившись сохранить в памяти тот факт, что новый аркканцлер – сельский житель и дитя природы, он лишь недели через две осознал происходящие перемены, а до тех пор вел с Чудакулли любезные и вежливые беседы, основываясь на том немногом, что знал о природе и ее созданиях.

Развивались эти беседы примерно так: «Вам, верно, м-м, непривычно, м-м, спать в настоящей постели, а не под, э-э… звездами?» Или: «Эти предметы, м-м… носят названия соответственно… ножи и, м-м… вилки». Или: «Эта… м-м, зелень, которой посыпают омлет, должно быть, петрушка, м-м, как вы полагаете?»

Но поскольку во время еды новый аркканцлер никогда никого не слушал, а Сдумс не замечал, что не получает ответа, они вполне ладили друг с другом.

Впрочем, у казначея хватало других забот.

Алхимики, например. Алхимикам доверять нельзя. Очень уж они ревностно относятся к своему делу.

Бддыщщ.

Однако это был последний взрыв. Все последующие дни текли абсолютно спокойно, не отмеченные чередой взрывов. Город вновь угомонился, что с его стороны было верхом глупости.

Только казначей упустил из виду простую вещь: отсутствие взрывов вовсе не означает, что алхимики забросили свои занятия. Наоборот, это означает, что они двинулись в верном направлении.