— Не знаю. Теперь она часто ночует в госпитале.
Девушка молчала и ждала, ждала мучительно, тревожно и с надеждой.
— Я могу остаться здесь с тобой в эту ночь, — прошептала Аннабель.
Кристиан обнял девушку за плечи, привлек к себе и поцеловал. Шанталь замерла. Вероятно, ей придется незаметно уйти и вернуться в госпиталь. Однако мгновение спустя молодой человек отстранился и спокойно промолвил:
— Давай подождем до первой брачной ночи. Так будет разумнее. Главное, ты дала мне согласие.
— Когда мы поженимся? — капризно произнесла девушка.
— Сразу после войны. Полагаю, теперь недолго ждать, — сказал Кристиан и прибавил, словно в качестве оправдания: — Мне не хочется, чтобы воспоминания о нашей свадьбе были связаны с воспоминаниями об этих страшных временах.
— Ты правда думаешь, что война скоро закончится?
— Да, — ответил Кристиан, но Шанталь не уловила в его голосе особой уверенности. Потом он сказал: — Уже поздно. Будет лучше, если я провожу тебя домой.
Они с Аннабель направились к выходу, а женщина укрылась в полутьме коридора.
Когда они вышли, Шанталь прошла в комнату и села, не зажигая свет и не снимая верхней одежды. Было холодно, следовало затопить камин, но она не двигалась. Пелена снега за окном колыхалась, как мантия. Сколько людей замерзнет сегодня на улицах Парижа? Среди них могла оказаться и Мари, и память о ней была бы погребена в сумраке холодной ночи.
Значит, Кристиан все-таки сделал предложение Аннабель, и она его приняла. Отец девушки, месье Роншар, был не только главным редактором, но и совладельцем газеты. Аннабель его единственная дочь, он воспитал ее без матери, во всем ей потакал и не стал бы возражать против ее выбора. Аннабель могла сделать и более выгодную партию, тогда как Кристиану с его происхождением и отсутствием средств было трудно рассчитывать на удачный брак.
Шанталь подошла к окну. Комнату заливал отражавшийся от снега белый свет. В небе носились белоснежные хлопья, снег лежал на мостовых площадей и на крышах домов, на завитушках чугунных оград, на статуях и ветках деревьев.
«О, Мари! — подумала Шанталь. — Почему ты не умерла!»
Когда Кристиан вернулся, женщина озабоченно перебирала свои вещи.
— Добрый вечер, мама, — привычно произнес он. — Ты что-то ищешь?
— Да. Думаю, что бы продать… Сегодня в госпиталь принесли крайне истощенную девушку. Ей нужна хорошая еда. Хочу завтра купить продукты.
— Лучше возьми что-нибудь из моих вещей!
Шанталь пристально посмотрела на сына:
— Ты считаешь, я поступаю правильно?
— О чем разговор, мама! Половина Парижа голодает. Мы просто обязаны помогать людям.
«Он добрый, — подумала Шанталь. — Он не бросит эту Мари. Он сможет отказаться от Аннабель. Но как на это посмотрит месье Роншар? А если — прощай место в газете, достойный заработок и надежды на будущее?»
Чуть позже, за чашкой чая, она осторожно спросила сына:
— Ты провожал Аннабель?
— Да.
— О чем вы говорили?
— Так, ни о чем. Я предложил ей выйти за меня замуж. — Он произнес это так, точно говорил о каких-то далеких и посторонних вещах.
— Она согласилась?
Кристиан кивнул.
— Аннабель замечательная девушка, — заметила женщина.
— Я знаю, — сказал Кристиан. — Потому и хочу на ней жениться.
Оба замолчали. Прошло несколько минут, прежде чем Шанталь тихо спросила:
— Ты еще вспоминаешь Мари?
— Да. Теперь я думаю о ней как о случайно встреченной незнакомке, которую хотел бы увидеть еще раз. Как о мечте, которая так и не осуществилась. Признаться, у меня была мысль съездить на остров, где она жила, но… война…
— Да. — Шанталь старалась, чтобы голос звучал спокойно. — Полагаю, Мари там нет. Не стоит охотиться за призраками, Кристиан.
— Наверное, ты права, мама, — произнес молодой человек, вставая из-за стола. — Я не поеду. А после войны женюсь на Аннабель.
— Ты не говорил ей… о нашем прошлом?
— Нет. И не скажу.
— Я тоже не могу сказать Александру, — вздохнула Шанталь.
— Не говори. Ему незачем об этом знать. Ты не должна стыдиться себя, — сказал Кристиан, беря ее за руку. — Что было, то было, важен итог. Знаешь, мама, вычеркнуть из книги судеб страницы нельзя, это все равно что вырвать частичку сердца или перекроить душу.
— Да, — сказала Шанталь и повторила: — Важен итог…
Утро выдалось ясным. И в его свете город казался беззащитным и в то же время неподвластным разрушению с его домами в кольце неподвижных деревьев, с изящными мостами и горделивой Сеной.
Шанталь купила продукты; а вернувшись домой, вынула из гардероба платье, новую шляпку и шаль. Подумав, прихватила гребень, зеркало, шпильки и щетку для волос.
Мари не спала, она лежала, глядя в потолок затуманенным, то ли сонным, то ли равнодушным взглядом. Ее плечи были укрыты одеялом, длинные волосы струились по подушке.
— Кристиан с вами? — вдруг спросила девушка.
«Первый вопрос — о Кристиане, — отметила для себя Шанталь. — Значит, она думает о нем».
— Да, — отвечала она, твердо и немного жестко, словно проводя какую-то грань. — У него все хорошо. Он теперь видит. И я хочу сказать тебе…
— Я знаю, — перебила Мари, — что у нас с Кристианом не может быть ничего общего. Когда война закончится, я уеду из Парижа к себе на родину. Там моя дочь.
— У Кристиана есть невеста, они поженятся сразу после войны, — сочла нужным сообщить Шанталь.
Мари ничего не сказала. Она не заплакала, хотя в ее глазах блеснуло что-то похожее на растаявшие льдинки. Шанталь стало жаль девушку, но она сдержалась. Сердце — не океан, оно не способно вместить в себя много чужого горя.
Узнав о том, что у Мари есть ребенок, Шанталь успокоилась. Это маленький, но верный огонек, он выведет из мрака и успокоит душу. А Кристиан пойдет своим путем, и она, Люси Делорм, сделает все для того, чтобы их с Мари пути никогда не пересеклись. Потому что она его мать и желает ему счастья.
23 января 1871 года было заключено соглашение о сдаче Парижа. Все форты города заняли оккупанты, и с конца января на них развевались германские флаги. Солдаты парижского гарнизона были объявлены военнопленными. В течение пятнадцати дней Париж должен был уплатить Германии двести миллионов франков контрибуции.
1 марта оккупанты вошли в столицу. Город был молчалив и пуст. Кафе и магазины не работали, газеты не выходили. Жители попрятались по своим домам; лишь некоторые испуганно выглядывали из-за занавесок.
Пруссаки вступили в Париж без особого триумфа. Разрушений не было. Немецкие войска заняли район Елисейских Полей; они расположились между Сеной, площадью Согласия и предместьем Сент-Оноре.
Мари глядела на пруссаков, гулко печатающих шаг по пустынным улицам Парижа. Их вид не вызывал в душе у девушки таких чувств, как вид разбитой французской армии: толпы подавленных, измученных, оборванных, обросших людей, сгибавшихся под тяжестью ружей и сознания своего поражения.
Мари не получила разрешения на выезд и все же знала, что не останется в Париже. Мать Кристиана устроила ее в госпитале до весны: она мыла полы и посуду, ухаживала за ранеными. Теперь у нее была крыша над головой и она получала кое-какое питание, да еще Шанталь регулярно приносила ей еду.
Хотя об этом не было сказано вслух, они заключили молчаливое соглашение: Шанталь помогла Мари встать на ноги в обмен на обещание не тревожить ее сына. Девушка старалась не думать о том, справедливо ли это. Сейчас она хотела только одного — уехать к своему ребенку.
Мари знала, что с появлением пруссаков многие парижские проститутки воспряли духом. Немецкие солдаты и офицеры не скрывали своего интереса к француженкам, и в отличие от обнищавших парижан они могли и были готовы платить. Но Мари не считала возможным связываться с ними. У всякой грязи есть дно. Дна нет только у неба.
Довольно быстро жители Парижа привыкли к присутствию иноземцев. Гордость отступила на второй план, на первый вышло беспокойство за свою жизнь и имущество. Немцев впускали в дома, сажали за стол, вели с ними беседы. Многие радовались концу блокады и жили надеждой на то, что голод скоро отступит. Во всяком случае, прекратился обстрел города и завершилась страшная и суровая, порою казавшаяся бесконечной зима.
