– Совершенно верно, – согласился Страшилин. – Что ж, спасибо вам за помощь следствию.

– Скажите, а кто его убил? Воры? – тревожно спросила Балашова. – Я тут целый день одна в доме с нянькой, с детьми… Поневоле станет страшно. Или его этот убил, кого я видела вчера?

– Мы его найдем, – пообещал Страшилин. – Балет-то вам с мужем понравился?

– «Сон в летнюю ночь». Замысловато. Мне понравился, а муж, простите, зевал.

– Вот так и случается в жизни, что самые интересные события мы порой пропускаем.

– Интересные события? – Балашова нахмурилась.

– Убийство соседа.

Кате показалось, что Страшилин пояснил это свидетельнице довольно цинично.

Катя не задавала никаких вопросов. Она и не надеялась, что Страшилин станет подробно объяснять ей все – не тот, кажется, человек.

Она просто молча слушала и не строила пока ни версий, ни выводов. Слишком мало информации.

Когда шли обратно к коттеджу, Страшилин разговаривал с участковым. Тот объяснял: в поселке немало пожилых. Дети работают в столице, а в коттеджах живут их «дедки и бабки», некоторые с прислугой, с сиделками. Пенсионеры в основном сидят на своих участках, но многие гуляют – до речки и обратно, до магазина и обратно. Это такой традиционный моцион. Магазин местный – вообще магнит притяжения. Многим старикам там и не надо-то ничего, дети, родственники все на машинах привозят. Но поход в магазин – это как лекарство от постылой загородной скуки – делать-то в поселке особо нечего. Вот «стародежь» и бредет в центр поселка – там магазин, там поселковая администрация, там сплетни, новости, встречи, разговоры.

Насчет пожилого мужчины в зеленой куртке и серой кепке надо поспрашивать именно там. Туда также любят приходить и отдыхающие из муниципального санатория для пожилых и ветеранов «Соловьево». Среди отдыхающих поискать тоже стоит.

Участковый распрощался со Страшилиным у калитки и вместе с сотрудниками ОВД отправился на поиск незнакомца. А Страшилин даже в дом не стал входить – вызвал эксперта-криминалиста. Сиваков уже уехал, и в доме остались лишь его подчиненные.

Эксперт, молодой, чрезвычайно деловитый, вышел на крыльцо покурить. Страшилин протянул ему свою пачку сигарет. Они закурили оба. Страшилин выпустил дым колечками.

На смирную Катю он, кажется, вообще не обращал внимания. Ан нет, поглядывал.

– Прошу прощения, сигарету?

– Нет, спасибо, я не курю, – сказала Катя.

– Я дважды бросал, неудачно, – сообщил Страшилин и повернулся к эксперту. – Что у нас со следами?

– Два фрагмента, особо на этом не разбежишься.

– Идентичные?

– Нет, разные, – сказал эксперт. – По крайней мере, тут в доме помимо хозяина побывало еще два человека.

– Мужчина и…

– Нет. Мужских следов мы не нашли. Оба фрагмента следов женских, – сказал эксперт. – Передняя часть – носок. Все признаки указывают на то, что это женская обувь.

– То есть две женщины приходили к Уфимцеву? – переспросил Страшилин.

– Именно.

– Ну, одну-то из них мы, возможно, знаем.

Катя проследила взгляд – Страшилин смотрел на дом напротив. Маленький одноэтажный особняк из силикатного кирпича под зеленой железной крышей. Участок весь зарос. У невысокого забора-сетки теснились рябины. Их алые грозди полыхали, как факелы.

– Мадам Глазова восьмидесяти двух лет, – изрек Страшилин. – Вы умеете разговаривать со стариками?

Катя поняла, что это вопрос к ней.

– Умею. Они любят, чтобы их слушали до конца, как бы длинно они ни излагали суть происшедшего.

– А, вот даже как. – Страшилин снова выпустил дым колечками и смял сигарету. – Ну тогда поможете мне сделать этот допрос покороче.

Сестра Пинна убиралась на монастырской кухне одна. Сегодня ее очередь, в паре с ней на кухне должна убираться сестра Агафья, но у той неожиданно высоко подскочило давление. Она приняла капотен и ушла к себе в келью.

Сестра Пинна не огорчилась и не расстроилась. Она мыла большие кастрюли, чистила противни, драила плиту и оба духовых шкафа. Затем развела в ведре средство для мытья полов и взялась за швабру. Их тут не сто человек, в Высоко-Кесарийском монастыре. Монахинь мало. Много очень пожилых – гораздо старше по возрасту, чем даже игуменья Евсевия.

Что ж, убраться за всеми, поработать ради всех – это достойный труд. А сестра Пинна не боялась физической работы. Она была крепкой.

Да, она слыла сильной. Всегда. И сейчас, и в прошлом.

Особенно в прошлом.

В монастырской кухне широко открыты все форточки. Пахнет свежим хлебом. Слышны отдаленные детские голоса. Это в детском приюте, который патронирует Высоко-Кесарийский монастырь, у девочек-воспитанниц кончились уроки.

В ясные дни уроки физкультуры проводят на спортивной площадке приюта – девочки играют в волейбол и баскетбол. Сестра Пинна предлагала для уроков спорта свои услуги. Но настоятельница Евсевия… да… а особенно сестра Римма это не одобрили. Да и маленькая сестра Инна – самая младшая из них – сказала: «Зачем тебе это? Нам не об этом надо думать. О приюте есть кому позаботиться, ты сама знаешь».

Сестра Пинна с усилием и великой тщательностью мыла кухонный пол. Швабра в ее сильных руках – что пушинка.

Свежий октябрьский холодный воздух льется в окно кухни.

Детский смех…

Это все как-то оживляет.

Некоторые вещи действуют ободряюще, как чашка хорошего крепкого кофе, который сестра Пинна, наверное, не пила целую вечность.

А раньше она без кофе не могла и дня… Что дня – даже глубокой ночью, особенно после соревнований, когда болело все тело, руки, костяшки пальцев, она вставала и варила себе в кофеварке крепчайший эспрессо.

Но все это в той, прежней, жизни, которая отринута.

Костяшки пальцев разбиты… это все, что осталось в напоминание о тех яростных, ярких, славных, проклятых днях, которых нет.

Но которые невозможно, немыслимо забыть. Сколько ни молись. Сколько ни проси.

На трибунах – ни одного свободного места. Стадион полон.

Где же это? Мюнхен? Или Гамбург? Нет, это Загреб. На трибунах – сплошь мужчины. Женщин мало – это в основном «подруги» – блондинки в розовом, с крохотными собачками на руках. Псинки испуганно таращатся на происходящее и даже не лают, не скулят.

Потому что крики с трибун, оглушительный рев на всех языках грохочет, как море о скалы.

Чемпионат Европы по женскому боксу. Яблоку негде упасть. Все билеты раскуплены. Финал соревнований.

Она в финале… еще один бой, и она…

Запах едкого пота.

Ринг.

Тело как тугой узел мускулов. Словно свитые веревки под кожей… Руки… Руки – это лучшее оружие на все времена.

Это не драка двух женщин на ринге, за которой с ревом, свистом, хохотом и бранью наблюдает весь стадион. Это бой за чемпионский титул.

Сестра Пинна аккуратно прислонила швабру к стене. Выпрямилась. Глянула на свои руки – крупные, с мозолями, с разбитыми костяшками пальцев.

Кости снова болели, мозжили. Она потерла кулак о кулак, как всегда делала раньше.

Потом открыла настежь окно в кухне, чтобы сырой пол просох. И долго стояла на сквозняке. Не молилась, ничего не просила, просто смотрела из монастырского окна на мир.

Как там, в миру, ветер срывает желтые листья с деревьев.

Как они летят и падают.

Падают, чтобы сгинуть, умереть на земле, словно ненужный сор.

Домик из силикатного кирпича под зеленой крышей казался необитаемым, но ровно до тех пор, пока Страшилин громко не постучал в калитку. «Тоже нет сплошного забора, – отметила про себя Катя, – в «Маяке» они друг от друга не отгораживаются».

– Откройте, пожалуйста! Это полиция, – оповестил домик из силикатного кирпича Страшилин громко и внятно.

Тишина. Долгая пауза. У Кати сложилось впечатление, что их разглядывали из окна – во-о-он там справа, украдкой из-за шторы.