Утром, когда Николай собирался в штаб, Фрума спросила:
— В качестве кого мне представляться?
— Как кого… Жены. Этого мало?
— Нет, не мало…
Во взгляде ее было такое, от чего он оставил дверную ручку.
— Конечно, сидеть без дела, чувствовать себя чужой среди моего окружения… Подив задыхается без людей. Залевский да Коцар. Пойдешь секретарем к ним. Издадим приказ. Поговорю с Исаковичем.
Он привлек ее за хрупкие плечи.
Завертели Николая тыловые будни. Подив один забирал уйму времени. На третий день своего существования провели съезд политкомов. Собрали всех, кого достали коннонарочные и телеграфные провода; кое-кто явился даже из наступающих частей, с Горыни. Спешно создавались комячейки в полках. Удачнее сложилось в Богунской бригаде, стоявшей резервом в окрестностях Житомира. Торжественно открыли клуб в одном из красивых зданий на городской площади. Клуб предназначался в первую очередь для курсантов; политотдельцы тотчас взялись за устройство библиотеки, читальни. Все свободные помещения приспосабливали под культурно-просветительные кружки. Встал вопрос об учителях. Дошло дело до приказа войскам об укомплектовании школ грамотности в частях дивизии преподавательским составом. Учителя должны набираться из среды красноармейцев. Добровольцы. В случае невозможности брать профессионалов через местные биржи труда. Установили и жалованье, временно, впредь до получения ставок из центра.
Там, где стояли войска, инструкторы-политотдельцы укрепляли Советскую власть — создавали комячейки; местным коммунистам помогали при сельисполкомах открывать народные дома, избы-читальни, делились литературой. Инструкторов, обосновавшихся в селах, начали называть крестработниками. Победное шествие дивизии каждый день прибавляло забот; крестработники пробирались в самые глухие и отдаленные села и посады, куда никогда не проникал светлый лучик. Не только читать — газет селяне не видят.
Начподив, измотавшийся, приставал с ножом к горлу. Газет! Газет! Брошюр! Новых революционных пьес, песен. Исакович с усмешкой разводил руками:
— Сам газетчик, знаешь возможности типографии…
— Ничего я не знаю! — кипятился Залевский, ища взглядом поддержки у начдива. — Сколько освобождаем сел!.. Невежество, темнота. Хоть бы дивизионку нашу! Люди печатного слова не видали сроду.
— А бумага?
— Вагон-типографию оставил нам Симон Петлюра, — пояснил Николай. — Сегодня-завтра подгонят. Разжились и бумагой. Тысяч до тридцати увеличим тираж газеты. Выход ежедневный. Рассчитывай и на брошюры, воззвания, листовки. Пьес не обещаю.
— Писать их еще надо, революционные, — поддержал Исакович.
Школе краскомов Николай отдавал всего себя. Не поскупился на лучших людей в дивизии. Взоры всех остановились на Фатееве, бывшем начштадиве, а ныне помогающем Кассэру. Толковый начальник. Видный, бравый, подтянутый; старогвардейская гусарская выправка будет образцом для курсантов. В помощники ему выделили Кирпаноса, молодого, боевого командира. Ломали голову над комиссаром. Свободных политкомов нет. Обещает все политуправление армии. Исакович, обив телеграфные аппараты и телефоны, связывающие с Бердичевом (штабом армии), махнул с досадой рукой.
Николай склонен был ослабить на время политотдел — перекинуть Коцара или Залевского, — не поворачивался язык. Политком сам пришел к такому выводу:
— Кроме некого, Залевского или Никиту…
Выбор пал на Залевского; Коцар возглавит подив.
— Чур, Николай Александрович, — не скрывая огорчения на бритом худом лице, попросил Исакович. — Не подгоняй. Откроем школу и без комиссара. Народу там достаточно. Срамота: Коцар один останется в подиве… Смотаюсь в Бердичев, выколочу хоть парочку подходящих людей.
Подолгу засиживались над составлением учебных программ, боевой и политической. К этому делу привлекались как штабисты, так и политкомы. Предметы ни у кого не вызывали возражений. Николай, помня программу ускоренного курса Виленского военного училища, предложил четыре предмета: стрельба, фортификация, топография, тактика.
— Конечно, и политзанятия, — глянул он предупредительно на Исаковича, сделавшего было свой излюбленный жест — сжал кулак. — Политическим занятиям и культпросвету отводим все вечера.
— Коль собираемся выпускать взводных и ротных командиров, я полагаю, курс обучения рассчитывать четырехмесячный? — уточнил начальник штаба Кассэр.
— Дай-то бог, Сергей Васильевич, — Николай поправил повлажневшие от духоты волосы. — Планируйте. В сентябре где-то сделаем первый выпуск.
Подобрали преподавателей. Усадив в легковой автомобиль, Николай возил их за город — наметили подходящие полигоны для стрельбы, строевой и тактической подготовки. Хлопот доставили и снабженцы. Гонял по каждой малости — мыло, полотенца, простыни, матрацы, белье. Со всех богатых домов свезли кровати, столы, тумбочки, зеркала, даже фикусы и герани в кадках. Перешивали новехонькое обмундирование, подгоняя на курсантах. Сам прикидывал Николай на бумаге выкройки «разговоров», петлиц и нарукавных нашивок; Фрума вечерами активно помогала ему: никак швея. Гордостью его было новшество — пилотки. Сбитые к правому уху, они лихо сидели на ребячьих подстриженных головах.
Просматривая списки, присланные из полков, Николай наткнулся на знакомую фамилию: Воробьев, Сергей Максимович. Вызвал в штаб. Да, сновский; дворы их напротив. Этот младший. Дружил-то сам с Никитой, одним из средних братьев. Как и все Воробьи, Сергей рыжий крепыш с насупленным взглядом. Чаи распивать недосуг; пожелав успехов в учебе, отпустил засмущавшегося парня.
Передышка оборвалась. 1-я Украинская дивизия, обновленная, увеличенная вполовину, в начале июня встала по старой русско-австрийской границе.
Весенними боями была освобождена от петлюровцев почти вся Правобережная Украина. Оставался крошечный клочок в районе города Каменец-Подольского, где нашла приют в вагонах Директория. В народе ходила злая насмешка: «В вагоне Директория, а под вагоном территория».
Не такими мирными, как виделись издали, оказались синие гребни Карпат.
Выступил польский корпус генерала Галлера. Формировался он во Франции, со времен мировой войны, из пленных поляков; в нем до 50 тысяч штыков. Солдаты хорошо обучены, одеты, обуты.
Поднял голову и Петлюра…
Штабной вестовой застал в губкоме. Член Волынского губернского комитета партии, Николай, помимо военных и политических, разрешал вороха вопросов хозяйственных. В разгаре весна; с окончанием сева навалились заботы иные. Отнимали много времени комиссии по наделу земли; приходилось выезжать и в села, помогать местным властям налаживать новую жизнь.
Записка от Кассэра. Всего десяток слов. У Николая они вызвали больше недоумение, нежели тревогу. На рассвете петлюровцы прорвали фронт у Проскурова. Почему у Проскурова? Откуда у «головного атамана» свежие войска? Не удивил бы прорыв на реке Стыри. Генерал Галлер готов к активным действиям. Есть чем ему ударить. Но Петлюра… Разбитый, выброшенный за Збруч вместе со своей Директорией. Послал записку председателю губкома; переняв его взгляд, покинул зал заседаний.
В штабе многолюдно. Кассэр успел собрать уже комсостав Богунской бригады; по его мнению, формированию ее пришел конец. Перебирая телеграфную ленту, Николай еще не был настроен выводить из резерва все три полка богунцев. 1-й — ладно, но два других еще слабые. У сел Ямполь, Лановцы петлюровцы теснят Нежинский полк; отступает из-под Кременца Особая кавбригада.
— Дыру ту можно заткнуть и одним полком, Сергей Васильевич, — тыча в карту карандашом, Николай мучительно морщит лоб. — Пока не вижу причин срывать всю бригаду. Другое меня мучает… Что случилось? Почему отступают нежинцы? Как они отступают?!
— Николай Александрович, мы не знаем, что делается на Стыри… Молчит Боженко, молчит Черняк…
Стучать долго не пришлось. Одно тревожнее другого пробивались в Житомир сообщения. Причин для тревог оказалось более чем достаточно. Северо-западнее Проскурова, в районе Шумск — Ямполь — Теофиполь, крупные силы Петлюры взломали фронт. Сечевики и запорожцы, соединяясь с кулацкими бандами в горыньских лесах, продвигаются на Изяслав, Шепетовку, Староконстантинов. Неожиданный удар не только создал серьезную угрозу Проскурову — петлюровцы вышли в тыл Таращанской и Новгород-Северской бригадам, находившимся у Дубно и Ровно.
