Разговор перекинулся на политику Петлюры и Винниченко. Начдив Локатош выразил удивление по поводу того, как они умудряются находить еще поддержку в среде трудового народа.

— Какого народа! — предупредительно поднял палец его сосед, член Реввоенсовета фронта Щаденко.

Николай знал, Локатош и Щаденко оба «царичане», в конце ноября, не то в декабре они появились у них целой группой вместе с бывшим командующим 10-й армией Ворошиловым. Из их разговоров, Ворошилов отошел якобы от военных дел и сейчас в составе Временного украинского правительства.

После ужина вернулись в штабную комнату. Прикуривая от лампы, Щаденко обнаружил ленту. Николай готов был сгореть. Помнит, сам засунул ее в ящик стола. Пройдоха этот Гофман подсунул высокому начальству не без умысла.

— Владимир Александрович, читайте! — Щаденко выставил над головой широкую алую ленту с текстом, написанным белыми масляными буквами: «За храбрость товарищу Щорсу от товарищей красноармейцев 8-й роты 12 января 1919 г.». — Во! Бойцы награждают своих командиров… Знаете, знаменательно. У нас в Царицыне такое считалось высокой наградой. Иван Семенович, подтверди.

Локатош возился с портсигаром, не ответил. Антонов-Овсеенко, ощупывая тонкими длинными пальцами прохладный шелк, мягко усмехался:

— Да, награда. Двенадцатое. За Чернигов, выходит.

Не хотелось Николаю поднимать разговор, но вызвал Щаденко — поинтересовался жизнью бригады.

— Хвалиться нечем, товарищ член Реввоенсовета.

— Обмундирование?

— На то жаловаться не намерен. Утром сами посмотрите.

— А что? — повернул голову Антонов-Овсеенко.

— Неуютно чувствую себя в качестве командира бригады. Бригада на бумаге. Фактически два самостоятельных полка. Тут в Броварах нас свела боевая обстановка. Нет штаба бригады, нет политорганов.

— Думается, товарищ Щорс, — комфронта перевел взгляд на Локатоша, — это временное явление, период организационного роста. Так, Иван Семенович?

— Да, да, — закивал начдив.

Николай умолчал о своем «временном» назначении на бригаду и об изъятии наименований полков.

Днем в Бровары прибыла из Киева делегация от подпольного комитета. Петлюровские войска эвакуируются; опасаются, сечевики могут учинить погром. Комфронта дал свое согласие к выступлению. Утром 5 февраля богунцы и таращанцы начали входить в оставленный город. В тот же день командование Украинского фронта послало представление о награждении 1-го Украинского советского полка, на что был незамедлительно дан ответ:

«Постановлением Временного украинского правительства от 7 февраля Богунскому и Таращанскому полкам за геройски-доблестные действия против врагов рабочих и крестьян вручаются Почетные Красные знамена. Командирам названных полков тов. Щорсу и тов. Боженко за умелое руководство и поддержание революционной дисциплины во вверенных им частях вручается почетное золотое оружие. Богунскому и Таращанскому полкам сохраняется их наименование».

Локатош был назначен начальником гарнизона Киева, Щорс — комендантом.

Войска входили в Киев. Февральское солнце радовало, слепило; потеплевший ветер трепал флаги, далеко разносил звуки духового оркестра. Киевляне вышли на улицы. От Подола, пристанища бедноты, народ шел сплошной стеной. На Крещатике — Царской площади — состоялся митинг. С балкона думы, увитого кумачом, кромсал кулаком ростепельный воздух Андрей Бубнов. Прибыл в город он раньше войск, еще ночью, своими хожеными путями; тотчас вывел из подполья исполком Совета. Сиплый от волнения и важности момента голос его не доставал края площади, забитой до отказа. Разгоряченный, после речи обнимал тут же на балконе Боженко и Щорса.

Не имел еще пристанища, крыши над головой, а комендантские обязанности уже навалились на Николая. Обступили у здания думы какие-то гражданские и военные, тыча бумажки, на кои нужны немедленно печать и подпись коменданта города.

В этот же день горластые мальчишки размахивали на всех перекрестках свежей газетой «Киевский коммунист», изнудившейся в долгом подполье. На самом видном месте — приказы от имени Временного Советского правительства Украины.

Приказ № 1

Объявляется гражданам г. Киева, что вся власть в Киеве принадлежит исполнительному комитету Совета рабочих депутатов. Органы прежней власти упраздняются. Все приказы и постановления исполкома беспрекословно должны исполняться.

Виновные в неисполнении таковых подлежат суду военно-революционного трибунала.

Приказ № 2

Г. Киев объявляется на осадном положении. Хождение по городу разрешается до 7 час. вечера. Предлагаем гражданам сдать все имеющееся оружие, бинокли, военное снаряжение и т. п. коменданту города в 24 часа. Виновные в неисполнении данного распоряжения подлежат суду военно-революционного трибунала.

Приказ № 3

Приказываю всем солдатам и офицерам войск гетмана и Петлюры немедленно явиться для регистрации к коменданту.

За укрывательство такие виновные подлежат суду.

Приказ № 4

Обыски, выемки, реквизиции, аресты и т. п. будут производиться по ордерам чрезвычайной комиссии.

Лица, пытающиеся произвести обыски, реквизиции и т. п. без ордеров или по ордерам, выданным не чрезвычайной комиссией, должны быть задержаны и доставлены в чрезвычайную комиссию для привлечения к законной ответственности.

Приказ № 5

Приказываем караульным частям по охране революционного порядка г. Киева грабителей беспощадно расстреливать на месте преступления.

Приказ № 6

Продажа спиртных напитков безусловно воспрещается. Винные склады, магазины и распивочные должны быть закрыты. Граждан в нетрезвом виде арестовывать. Продающие спиртные напитки будут преданы военнореволюционному суду, а имущество конфисковано.

Начальник гарнизона г. Киева И. Локатош

Комендант г. Киева Н. Щорс.

Всеведущий комендант полка Гофман предложил разместиться штабу в бывшей резиденции Петлюры.

— Я все там осмотрел. Нас ждут.

Данилюк, переняв построжавший взгляд Щорса, поддержал хозяйственника.

— Николай Александрович, все одно дворец тот охранять нам. Ценности, хоть и царские…

— Бывшие, — обрадовался Гофман. — А теперь наши.

Николай молча потянул с вешалки шинель.

Мрачный на вид дворец занимал целый квартал в аристократической части города — Липках. Не один десяток лет он служил царствующей фамилии резиденцией в Киеве. Недолго довелось «царствовать» в нем Скоропадскому, а еще меньше — Симону Петлюре. Вошли в парадный подъезд. В большом зале, по-видимому приемной, уже выстроилась длинная шеренга людей, одетых в одинаковые темно-синего цвета фраки с блестящими пуговицами. От шеренги отделился осанистый седой человек.

— Я дворецкий, — с поклоном сказал он. — Являюсь старшим из прислуги. Всех нас сорок человек. Мы много лет обслуживаем дворец и его хозяев. Петлюровские молодцы хотели вывезти отсюда ценности, но мы их прятали и отстояли. Во дворце все цело и в порядке. Надеемся, что и вы останетесь нами довольны. Все ключи у меня. Какие будут от вас распоряжения?

Николай усмехнулся.

— То, что вы бережете дворец и его ценности, — правильно. Теперь этот дворец со всем, что в нем имеется, принадлежит трудовому народу. Нам же никакой прислуги не нужно, обслуживаем себя мы сами. Мы осмотрим дворец и займем три-четыре комнаты. Все остальные помещения заприте. За их целость вы отвечаете.

— А как же с нами? — оторопело спросил дворецкий. — Ведь мы все здесь живем.

— Ну и живите пока, как жили. Советская власть обеспечит вас жильем и работой.

День и ночь Николай пропадал в комендатуре. Редко появлялся в царских хоромах. Норовил к обеду. Штабисты собирались в дворцовой столовой — просторном зале, отделанном мореным дубом и цветным мрамором, с лепным потолком. Сидя небольшой кучкой за огромным столом — вместит до роты, — ели борщ и кашу из походной кухни комендантской команды полка. Со стен, казалось, с неудовольствием, как на дворовых людей, глядели на них из богатых рам все украинские гетманы, Портрет последнего — Скоропадского — у всех вызывал усмешку: к его губам какой-то шутник-богунец прилепил махорочный окурок.