Состав из станции не выпустили. К дружной стрельбе деповских подключились фронтовики с ближних улиц, у кого имелась винтовка; отчаянно палили из маузеров и матросы, сбежавшиеся на шум. Обнаружив огненный заслон, гайдамаки, отстреливаясь, так задом и выкатились; орудие даже не расчехлили. Помогли ко времени пущенные кем-то слухи: из Гомеля, мол, прибыл бронепоезд, остановился перед мостом. Потом у Табельчуков об этом бое со смехом рассказывал Костя, тоже шатавшийся туда.

К вечеру следующего дня из Гомеля подошел первый эшелон, набитый вооруженными солдатами, без погон и кокард на смушковых папахах. Революционный отряд вел бородатый латыш, Рейнгольд Берзин; в него входили два пехотных полка и рабочие-красногвардейцы из Минска. Берзин — член Военно-революционного комитета 2-й армии Западного фронта. Незадолго до того они заняли в Могилеве ставку; вместо генерала Духонина, временщика, Советское правительство на пост верховного командующего назначило прапорщика Крыленко. Теперь Берзин спешил на подмогу революционным украинским войскам в борьбе с петлюровцами.

Вскоре провода доставили радостную весть — в Киеве взвился красный флаг. Рада бежала в Житомир. К концу января почти на всей Украине была установлена Советская власть. Кровь не пролилась меж украинским и русским народами, как того жаждали местные буржуазные националисты.

Сновский Совет, наскучав в подполье, размахнулся широко. Возни и хлопот требовали школа, больница, народный дом, лавки, пекарни. Нашлось дело и вновь введенной милиции. Николай одним из первых ощутил на себе ее присутствие в поселке.

Среди ночи вбежал к Табельчукам Константин. Без шапки, без шинели, с ремнем в руках, раскрасневшийся на морозе, не отдышавшись, выпалил с порога:

— За тобой, Николай… Из милиции! Трое с винтовками. Как царского офицера… Сказал им, ты где-то у дружков задержался. Детвора гам просыпается, могут указать…

— Что за чертовщина! — возмутился Казимир Михайлович, сбрасывая ногами на пол одеяло. — К Михайловскому пойду. Как офицера, говоришь? Идиотство! Гм, офицера нашли… Тебя-то почему не взяли?

— Черт их знает, — растерянно пожал плечами Константин.

— Ну да, ты же бегал с ними в ту ночь… Пугал гайдамаков. А Николаю, может… В постели вон валяется, с горячим утюгом у лап. Порошки глотает, чтоб кровь унять из горла.

— Успокойся, дядя Казя, — холодно сказал Николай. — Явное недоразумение. Сейчас выясним… Костя что-то путает.

Константин, мотая головой, так и вцепился в дверные косяки. Он понял намерения брата.

— Нет, нет. Не вздумай… Чрезвычайка! Разговор там короткий. Приезжие. Шепнул один из них… Потому я и прибежал. Уходи. До чужих, к своим нельзя…

Остаток ночи Николай провел в церкви. Отводил дед Михайло. Окоченевший, светом перебрался огородами в сад к Плющам. Двое, не то трое суток обитал у дружка; днем в тепле, а на ночь лез на чердак. Митька надолго не отлучался; через него держал связь с внешним миром. Угнетала нелепость, в какую попал, но он понимал и логику. Офицерство в общей массе не приняло революцию, поднялось против Советов. Из России, центральных губерний, оно бежит на юг, сюда, на Украину, стекается на Дону; в Ростове и Новочеркасске собралась вся верхушка — бывший верховный главнокомандующий генерал Корнилов, начальник штаба ставки генерал Алексеев. Словом, самый цвет. Туда и бегут, тайком, переодетые, под чужими именами. По всему, там в этот час дым коромыслом…

А почему Советы должны верить ему, офицеру? Почем знать им, что он не глядит на Дон, как другие? В конце концов, ведь он списан со службы за непригодностью, он кашляет кровью и нуждается только в теплом месте под крышей… Нет, дни горячие, времени разбираться с каждым в отдельности не отведено. Костя показал себя в деле. Единственно приемлемая рекомендация.

Встречаясь ночами с братом, Николай сумел убедить его, чтобы они с дядькой не мотались там, не добивались ни у кого заступничества.

— Бесполезно, уверяю вас, — настаивал он. — Время решит само…

— Так говорит и чекист тот. Пускай, мол, не высовывается покуда.

— Спасибо надо сказать неизвестному покровителю моему. Уж он-то лучше нашего понимает… Подумайте о другом месте. Можем людей подвести, Плющей. Да и мерзну ночами… Кожух не спасает.

На другую ночь пришел за ним зять, Петро Бондарович. Развязывая узел, пояснял:

— Переоденься, из моих обносков, железнодорожных. Паровоз возле электростанции, в тупике. Сброшу на разъезде, у дружка.

Через сутки вернулся Петро. От порога заметно, что доставил добрые вести.

— Сбирайся обратно, Николай. Утряс Казимир Михайлович в Совете… Какой-то начальник высокий из чекистов побывал вчера в Сновске, разобрались.

В паровозе, в грохоте, копотной духоте, Петро вынул из кармана сложенную газетку: почитай, мол. Заголовок насторожил. Новость! Австро-германские войска движутся на Украину. Как? Почему? С какой целью?

Ответы Николай получал уже дома. Не сразу, правда; искал их в официальной прессе, в слухах, в бесконечных разговорах с дядей Казей. Тот измотался меж Советом и депо. Его опыту, чутью Николай доверял; понимал и сам, что несет с собой вторжение немцев на Советскую Украину. Быть крови… Какой еще! Забыв о своей личной беде, болезни, в мучительных раздумьях, он отчетливо увидал свое место в надвигающихся кровавых событиях. До времени сам себя вывел из строя, уложил в постель умирать.

Собственно, ничего еще им не достигнуто; палец о палец не стукнул, чтобы быть нужным людям. Одни ищут применения своим молодым силам в науке, другие — в революции, в борьбе. Жить этим только в мыслях… Нет, нет. Хватит! Пришла пора и его. Завтра может быть поздно. В двадцать два года помереть в постели…

Клокотало все внутри. Не мог он сидеть за закрытой дверью сложа руки. Подступал к дяде Казе с ножом к горлу. Тот, дивясь перемене в племяннике, радовался и в то же время терялся.

— Советская Россия подписала соглашение о временном перемирии с Германией… — задыхался Николай. — В этом здравый смысл. Большевикам нужен как воздух мир. По миру наскучала армия. Пять-шесть миллионов мужиков в серых шинелях! Но Рада эта, недобитая, прости господи… Ей ничего не стоит лечь в постель к любому. Вчера валялась с французами, а нынче плюхнулась к немцам. Кто больше заплатит. Она все делает, чтобы оторвать Украину от России.

— Не кипятись, — вяло протестовал Казимир Михайлович. — Декабрьское перемирие нарушили сами немцы, а не Россия… Но мы не знаем до тонкости другого. Именно советская делегация тогда во время мирных переговоров в Брест-Литовске признала назначенную Радой делегацию Украины правомочной.

— Не нам с тобой, дядя, гадать о тех тонкостях. Разберутся потом, может, и без нас… Сей момент решается… Быть народу Украины свободным, советским или пасть в рабство. Рада бросила его под сапог врага. Пятьсот тысяч голодных австрийцев и пруссаков посадила на шею селянину. Цель-то как на ладони — убрать Советы. А это значит залить республику кровью. Кровью народа. И крови той быть!

Вот он, тот племянник, каким Казимир Михайлович хотел его видеть задолго до нынешнего дня. Смалу чувствовал в нем скрытую силу, оттого так тянулся к нему душой; редко проявляла она себя, сила та, но всегда как-то кстати. Кажись, теперь то самое время.

— Смотришь так… — переняв его взгляд, Николай опустился опять на стул. — По-твоему, несу чушь?

— Так я… Не обращай внимания.

Кроме них, в горнице Костя с Митькой Плющом; еще раньше пришел к дяде его давний приятель, Кузьма Науменко. Они с ним вот уже зиму в кровь бьются со всяким эсеровско-меньшевистским сбродом, окружившим тесным кольцом председателя, старика Михайловского. Их два голоса тонут в гаме. Дядя все жалуется, а сделать ничего не может. Николай советовал ему плюнуть на ту горластую компанию. Нынче в Совете тоже обсуждался вопрос — немцы. Большинство признало не вторжением — спасением Украины. На этот раз, кажись, дядя прислушался к его совету — плюнул.