— А позор? Вся деревня узнала бы, что указка была у меня.
— Вы Антоху не выдавайте, — попросил цветастый.
Потом все вместе растащили деревья с шоссе, и «Жигули» двинулись в свой путь.
— Главное, что они честные, — говорил Гоша, перетаскивая мотоцикл через заросшую канаву, чтобы вместе с велосипедистами ехать по утоптанной неширокой тропе. — Я ведь всё время смотрел на них и думал, что же в них необычное? Но разве мог догадаться, что это — замаскированный Антоха!
Утром Сашу разбудила Евдокия Егоровна. Она приехала с ранним фургоном и два часа ходила по своему дому бесшумно, стараясь не тревожить племянника, но в это время с почты принесли две телеграммы.
«От Николая Павловича!» — радовался Саша, когда расписывался за них огрызком карандаша.
«Встречаемся восьмого вокзале шестнадцать тридцать касса Леонов».
— Дай-ка мне, — забеспокоилась Евдокия Егоровна, прочитала и сразу всё поняла. — Твой провожатый, назад тебя повезёт.
И так не захотелось Саше уезжать… Он развернул вторую телеграмму:
«Читай майский «Огонёк». Помни Крым».
— Шутки с тобой кто-то шутит? — удивилась Евдокия Егоровна.
Зато Саша понял эту телеграмму сразу.
— Где бы «Огонёк» найти?
— В школе имеется. Туда почтальон возит.
Когда Саша пришёл к учителю Ильину, тот работал на огороде.
— А-а! Доброе утро! — повернулся учитель к нему. — Весьма наслышан о таинственной вашей ночной поездке. Смею думать, что она связана с нашим музеем.
Саша не стал ему рассказывать об Антохе Гэ, а показал телеграмму.
— «Огонёк» в школе есть. Вы думаете, там что-то важное?
— Очень важное, — подтвердил Саша, — раз пришла телеграмма, значит, надо читать журнал.
На холме у белого здания с колокольней Саша увидел Свету. Света писала очередной этюд. Саша помахал ей, чтобы она спускалась к ним, так что к школе они пришли втроём.
Ильин открыл учительскую — просторную комнату с высоким деревянным потолком. На стене они увидели большой портрет Елизаветы Антоновны.
— В Русском музее почти такой же! — удивилась Света, — И те же платье и причёска! Это же моя любимая картина, помнишь? — повернулась она к Саше.
— Вот как? — смущённо проговорил учитель Ильин. — Надо сказать, что в Русском музее я был не раз, но подробно чтобы изучать каждый зал, — не приходилось. — Он порылся в стопе газет, журналов и вытащил «Огонёк».
— Видимо, вас интересует как раз этот номер? Осторожно! Это памятное кресло — в нём любила сидеть Елизавета Антоновна!
Журнал сам открылся на нужной странице. «Удивительная находка» — так называлась небольшая статья.
«Несколько месяцев назад при продаже итальянской виллы Сан-Паоло, напоминающей средневековый замок и долгое время принадлежавшей семейству Прудолинни, в чердачном помещении было обнаружено свыше двадцати шедевров живописи. Особенно интересно то, что неизвестный мастер, как считают специалисты, близкий к русской живописной школе, изобразил одно и то же лицо молодой женщины при разном освещении. Картины хорошо сохранились. Изображённое лицо дышит обаянием, глаза отражают внутренний свет души. Картины после изучения специалистами будут переданы в знаменитый музей города Флоренции „Уффици”».
А с небольшой цветной фотографии, напечатанной в журнале рядом со статьёй, смотрело лицо Елизаветы Антоновны Гаврииловой. И ни с чьим другим задумчивое это лицо, полное тайной печали, нельзя было спутать.
— Мне кажется, мы с вами обнаружили непознанную страницу в истории нашего искусства, — сказал учитель Ильин и от волнения сел в памятное старинное кресло, которое так любила Елизавета Антоновна.
Через час в парке за школой собрались деревенские жители. Кто их позвал сюда — неизвестно. Скорее всего, сами пришли, узнав необычную новость.
Учитель Ильин говорил, волнуясь, заикаясь и кашляя:
— Здесь захоронена Елизавета Антоновна. Она просила похоронить её в парке за школой, и наши деды выполнили её волю. А вот и могила её отца, князя Антона Гавриилова. Его воля была нарушена. В последний день жизни, как многим казалось — в бреду, он плакал, порывался уехать в Италию, кого-то освобождать, проклинал себя и умолял, чтобы после похорон могилу его сровняли с землёй. Теперь мы с вами можем догадываться о причине столь странного желания.
Саша ощутил в сердце волнение, хотя для него слова старого учителя не были внезапной новостью.
— Друзья мои, дорогие ученики! — продолжал Ильин. — Все вы в своём детстве узнавали семейные сказки об Афоне-художнике. С этого часа я объявляю, что наши деревенские легенды, которым не всегда и верили, — подтвердились! Картины Афанасия Гаврилова скоро узнает весь мир!
— А я что говорила, — повернулась вдруг ко всем Евдокия Егоровна, — не зря сложено: «Кому Афоня приснится, в том талант разгорится!»
— Тебе снился? — тихо спросила Света Сашу.
— Снился, — так же тихо ответил Саша. — А тебе?
— И мне.
— Да он в деревне каждому снится! — засмеялись все.
— Раз снится, значит, не зря! — И Евдокия Егоровна повернулась к учителю. — Правда?
Учитель Ильин лишь радостно развёл руками.
— А я завтра уезжаю, — сказал Саша, когда они остались на деревенской улице одни.
— Почему? — спросила Света растерянно.
— Пора, надо к поездке готовиться.
— Я думал, ты останешься, — сказал Федя. — Скоро ягоды пойдут, я бы места показал…
— Мне в Крым надо, — ответил Саша. Он впервые произнёс эти слова с сожалением.
Ночью Саша в последний раз глядел на одинокую звезду.
Рано утром он не решился идти к Свете, думал, вдруг она спит, но Света неожиданно пришла сама. В руках у неё было что-то квадратное, завёрнутое в газеты и перевязанное тесьмой.
— Мой этюд. Только сейчас не разворачивай, — попросила она.
Потом выбежал из своего дома Федя. Он нёс пакет.
— Самые свежие яички. В городе таких нет. На память о нашей еде.
А в тот момент, когда Саша стал усаживаться в мотоциклетную коляску, на улицу вышли деревенские, все, кто в этот час был дома.
Едва выехали на шоссе, Саша не удержался и развернул Светин подарок. На толстом картоне был нарисован дом с петухом над крышей. За домом на огороде Саша увидел самого себя — маленькую фигурку с тяпкой в руках.
— Смотри, как здорово нарисовала! — похвалил Михаил, взглянув на картину. — И дом наш, и огород.
У них были свободные полчаса, и они заехали в милицию, где дежурил Гоша. Он сидел за столом, писал что-то в толстую большую тетрадь и не догадывался о новостях.
— Никак уезжать собрался? — сообразил Гоша, рассмотрев внимательным взглядом Сашу. — А кто тайны об Афоне станет раскрывать? Не по-гавриловски это.
И тогда Саша развернул перед ним «Огонёк», который специально для этого случая разрешил взять учитель Ильин.
В Ленинграде на Московском вокзале Сашу встретил Николай Павлович. Город показался Саше необычным, словно все дома слегка переменились, передвинулись.
— Есть новости о твоём князе, — сразу заговорил Николай Павлович. — Я узнал, что он дружил с богатейшим итальянским семейством Прудолинни. Именно в их замке и нашлись картины неизвестного художника.
— Художник теперь известен, — ответил Саша, — я — его родственник. — И Саша рассказал историю Афанасия Гаврилова.
В сентябре, после возвращения из Крыма Саша увидел в почтовом ящике приглашение на выставку работ юных художников. Оно было напечатано на красивой плотной бумаге. В списке участников первой шла Света. «Из села Гаврилова» — так значились её работы.
А в октябре того же года произошли события, о которых написали газеты, сообщило радио. Делегация советских художников и музейных работников посетила в Италии виллу Сан-Паоло недалеко от Флоренции. Там они разыскали скромную могилу, над которой на почерневшем кресте неумелой рукой были выведены уже поблёкшие русские буквы: «Офанаси Гаврилоф».
