— Но... господин Турецкий... Насколько я помню, прошлый раз мы с вами о чем-то договорились и вы обещали...
— Мы с вами договорились? — опешил Турецкий. — Я обещал? Простите, но это даже как-то странно звучит. Насколько я помню, мы говорили с вами — я, так сказать, законник по званию, а вы — законодатель — о верховенстве закона над всеми суетными интересами частного лица. Так что подобная постановка вопроса по крайней мере неуместна. Я должен был сделать обычную свою работу — найти и изобличить преступников, и мы с моими коллегами уже действительно у цели. Я, помнится, говорил вам тогда, что для меня и моих сотрудников нет ни лиц, ни должностей, ни партийных пристрастий. Вот и все. К тому же горький опыт меня кое-чему научил, а потому я имею обыкновение отправляться на важные встречи и серьезные переговоры с диктофоном в кармане, который служит мне чем-то вроде записной книжки. Вот и сейчас наш разговор слово в слово ложится на ленту. Но это все так... мелочи, антураж. И даже больше скажу: мне кажется, лично для вас сейчас уже совсем неважно, что будет с тем человеком или той группой лиц, которыми мы приехали сюда заниматься. Я не политик, я всего лишь юрист, но мне кажется, вас должны были бы сейчас волновать совсем другие вопросы, едва ли не философского порядка. Ну, например, зачем и к чему она, эта самая власть, или она всего лишь кантовская «вещь в себе»? Неужто вся ее сладость, желанность, эта мучительная потребность в ней лишь для того, чтобы как можно большим числом чужих рук и умов исполнять собственные прихоти?
— Послушайте, господин Турецкий, — перебил Платов, — я, кажется, пригласил вас не для того, чтобы вы тут мне морали читали и философский ликбез разводили.
— Ну что вы! Ни боже мой! — усмехнулся Турецкий. — Я разве говорю о вас? Я говорю о собственных недоумениях. Меня действительно удивляют, я бы даже больше сказал — для меня загадочны люди, которые, когда судьба дает им в руки, быть может, высший дар — возможность оказать помощь и сделать счастливыми множество других людей, — как будто глохнут и слепнут. Они вдруг будто теряют разум, употребляя массу энергии только на то, чтоб ублажать самих себя, погрязать в непристойной и аморальной роскоши, вместо того чтобы испытывать глубочайшее удовлетворение тем, что кто-то благодаря тебе спасен, защищен, одет и обут и просто накормлен и мысленно посылает тебе свою благодарность.
— Ну, довольно! — проговорил Платов. — Я вижу, мы не поняли друг друга. Наша встреча закончена.
— Да, согласен, — сказал Турецкий. — Действительно, говорить больше не о чем.
77
Омоновцы схватили и скрутили Дениса Грязнова, когда он вместе с несколькими соратниками, самыми опытными и давними членами организации «Долг», а также с четырьмя неведомо откуда взявшимися и присоединившимися к ним личностями совершенно бандитского вида, отправился на то «серьезное дело», о котором уже не раз глухо упоминалось в разговорах во время очередных приездов в загородный лагерь, где они проводили свои тренировки и, как в конце концов понял Денис, готовились к каким-то «показательным выступлениям».
И вот теперь, оказавшись в забитой народом грязной и вонючей камере второго степногорского изолятора временного содержания, он старался как можно подробнее вспомнить все, что привело его сюда.
Неделю назад, в субботу, когда их снова привезли в лагерь и собрали на лужайке под соснами — около пятидесяти наиболее крепких и подготовленных членов организации, Павел Нелюбин прошелся вдоль строя и приказал десятерым соратникам сделать шаг вперед. В число выбранной им десятки попал и Денис.
Распустив остальных и приказав вести тренировки без него в обычном режиме, Нелюбин привел их в одно из деревянных строений, приказал всем сесть кружком на полу спортзала и завел разговор:
— Значит, так, братья! Пришла, други мои, пора показать, чему вы научились и на что способны. Дело серьезное, рискованное, но тут у нас не балетный класс... Через три недели и четыре дня — выборы. Есть люди, которые поддерживают нас и которых обязаны поддержать мы. Недаром наша дружина называется «Долг». А долг есть долг, и долг платежом красен. У наших друзей имеются враги. А значит, чьи это враги?
— Наши, — понимающе откликнулось несколько голосов, но как-то не очень бодро и весело.
— Вывод ясен, — кивнул Нелюбин. — Если помогают нам, должны помочь и мы.
Он достал листы бумаги, на которых было отксерокопировано несколько фрагментов карты города. Вглядевшись, Денис понял — не иначе ксероксы сняты со специальных карт, какие можно найти, наверное, только в оперативно-дежурных частях милиции или в госбезопасности. Чувствовалась опытная рука военного картографа, да и крупный масштаб говорил сам за себя.
Была поставлена задача: одновременно тремя группами по три человека ворваться в два магазина и на одну бензоколонку.
— Акция мщения и устрашения, — пояснил Павел. — Вы знаете, черные дьяволы — чечены рискнули затеять в нашем русском городе джихад-газават, священную войну с «неверными». Но это, блядь, наша земля, наша, соколы! Он сожгли бензоколонку у наших друзей. Мы все узнали, кто за этим стоял, кто заказал. И завтра он тоже недосчитается кое-чего в своем хозяйстве. Они поймут, — возвысил он голос, — что такое тактика выжженной земли, не на словах, на деле поймут! Поймут и почешутся, что пришло время запрягать им свои арбы и катиться отсюда, чем быстрее, тем лучше. Мы начнем с чечен, но призадумаются все черные и урюки, все армяшки и все кацо. А там и абрамы подберут свои бебехи. А наша акция — искра. Вопросы есть?
Денис уже знал, что вопросов здесь задавать не принято и, может быть, это была только чистая форма, усвоенная бывшим капитаном спецназа Нелюбиным на прежних политзанятиях. И все же он поднял руку:
— Ну, чего, Грязнов, давай, — повернулся к нему Нелюбин.
Денис пружинисто поднялся и по военному встал навытяжку:
— Говорить как думаю или лучше молчать в тряпочку?
— Нет уж, лучше говори.
— Я был в Чечне, правда, не капитаном, как ты, Павел, в Афгане, а старшим сержантом ВДВ. И у меня к ним свой счет. Но я помню Грозный в августе девяносто шестого. Поэтому считаю: устраивать то, что нам приказано выполнить, — рано. Мало сил, не та подготовка.
— А ты не думаешь, — сузил глаза Нелюбин, — что имеются люди, которые петрят во всем этом маленько получше тебя?
— Даже уверен, — сказал Денис. — Я же не говорю, что не нужны акции, но надо же иметь запас прочности.
Все смотрели на него и ждали, что он еще скажет.
— Все? — спросил Нелюбин.
— Такие дела, — жестко сказал Денис, — нужно делать с головой, а не с бухты-барахты.
— Ты что имеешь в виду? — со скрытой угрозой проговорил Нелюбин. — Давай уж выкладывай.
— Возьмем меня, — смело глядя в глаза Павлу, продолжил Грязнов-младший. — Вы меня знаете меньше двух месяцев, так? Однако рискуете брать на такое дело. По-моему, несерьезно. Какой-то дилетантизм. Все!
— Ах, вон оно что! — сказал Павел. — Ты же приехал спокойно учиться, чтобы стать богатеньким адвокатом! Скажи проще: неохота мараться, неохота связываться. Чем плохо, правда, качать мускулы да баксы брать. Нет уж, дорогой! Ты, видно, маленько обсчитался. И берем мы тебя не сдуру, а чтобы в деле посмотреть, пощупать и проверить, что там за жилы у тебя. Считай, завтра у тебя зачет на норматив, экзамен на классность. Такие экзамены тут каждый сдал, теперь твой черед. И жалко будет мне твою бедную маму, коли завалишься по очкам. Ты попал как раз к очень серьезным людям, а потому завтра пойдешь первым и, если жить хочешь, докажешь, что все сказанное намотал на ус.
— Значит, если, допустим, я... — начал Денис.
— Молчать! — рявкнул Павел. — Тут — армия! У нас не было и не будет «хочу — не хочу, могу — не могу». Ты включен в группу, и мне доложат, как ты вел себя в деле и как проявил. А теперь я назначу старших и проведу оперативно-тактическое занятие по всем объектам. Это — объект один, это — два, это — три. Наше дело — только запалить, плеснуть бензина и кинуть огоньку. Потом уходите, и общая встреча на объекте четыре. Ну а вот с ним — особый разговор. Все должно получиться! Всюду нас будут прикрывать другие люди, обеспечат подход и отход. Но что бы ни было — запалим черных, не запалим, — на точку четыре приходят все, потому что это главная цель!
