— Так что же делать? — спросила она упавшим голосом.
— Не будем, как говорится, городить Оссу на Пелион. Зачем эти игры в триллеры? Я имею право вызвать вас официально для дачи показаний по делу. Вот и все. Мне выделен кабинет в облпрокуратуре, где я провожу следственные мероприятия по делу, допрашиваю свидетелей и потерпевших. Вам будет заказан пропуск...
— Да нет, — сказала она. — Вы что, не понимаете? Я могу просто не дойти до этой вашей прокуратуры. Я даже квартиру свою боюсь оставить лишний раз без присмотра. Они подберутся ко мне и к тому, что у меня есть, может быть, уже в ближайшие часы.
— Ну хорошо, — сказал Турецкий. — Тогда сделаем так: поскольку я знаю, как вы выглядите, выходите завтра, как обычно, из своего дома, как если бы вы направлялись на работу. Во сколько вы выходите обычно?
— Около девяти.
— Ну вот и выходите. Назовите свой адрес. Как вы? — спросил он уже другим голосом.
— Соответственно моменту, — горько усмехнулась она.
— И вот еще что. К сожалению, я не знал Русакова при жизни. Но сейчас, поговорив с людьми и с вами, кажется, начинаю лучше понимать, кем он был. Мой телефон теперь у вас есть. В случае чего звоните в любую минуту. И еще: чтобы исключить разные неожиданности, через полтора часа ваш дом будет под охраной. Под надежной охраной. Держитесь!
Она звонила из чужого рабочего района, куда специально приехала в переполненном троллейбусе только ради этого звонка. Никакого опыта и выучки конспиративной работы Наташа не имела. Возможно, кто-то и следил за ней, но она ничего такого не заметила. А когда специально вышла на большой пустырь и пересекла его, а после выглянула из-за бетонного забора, никого за собой не увидела. Скорее всего, сейчас за ней и правда не было слежки и погони.
Она помоталась по городу, бесцельно заходя в магазины, вечерние кафе и только часа через два появилась у подъезда своей номенклатурной «башни» из розового кирпича, где, вполне возможно, преспокойно проживали члены того закрытого клуба, о существовании которого поведал ей в своем последнем письме Русаков.
На знакомой лавочке около дома сидели двое смурных подвыпивших забулдыг и смотрели на нее нехорошими глазами. Их взгляд не понравился ей. Кажется, все-таки опоздала.
Она кинула взгляд наверх, на окна своей квартиры. Нет, там было темно. Но то, что двое этих молодчиков, которых раньше она никогда не видела, расселись тут неспроста, Наташа не сомневалась.
Она хотела пройти, но один из этих субъектов, качнувшись вперед, поднял руку:
— Слышь, девушка! Погоди-ка! Зажигалочки не найдется?
— Извините, я не курю, — сделав шаг в сторону, чтобы обойти эту парочку, бросила она.
Но он вскочил и преградил ей путь:
— А парой тыщ не поможете?
Не хотелось связываться с этим отребьем, тем более что это могли быть и совсем другие люди, подручные того, каждая мысль о котором вызывала ненависть и мутящую разум жажду мщения.
Она сунула руку в карман пальто, нашла какую-то мелочь, протянула брезгливо. Он еще ближе шагнул к ней на нетвердых ногах, наклонился, будто рассматривая, что там такое скатилось на ладонь, и пробормотал себе под нос:
— Все в порядке. Идите спокойно. Мы от Турецкого.
Через несколько минут она уже была в квартире и первым делом бросилась туда, где держала материалы Русакова. Нет, все было на месте. Значит, никто пока еще не успел посетить ее и встреча, намеченная на завтрашнее утро, должна была состояться.
Ну что, что там было в этих папках?
Наташа одолела боль, набралась духу и раскрыла наугад ту, что лежала третьей по счету. Все верно, рабочие материалы: анализы социологических опросов, классификация данных, листы интервью и размышления, размышления... А вот и кое-что поинтереснее, в особом толстом пакете — записи сообщений разных людей о выявленных ими контактах чиновников разного уровня, офицеров милиции и сотрудников прокуратуры с теми, с кем они, казалось бы, контактировать не должны: сомнительными коммерсантами, а то и просто заправилами воровского мира, известными в городе крупными рэкетирами, держателями притонов, игорных заведений, частных банков, фондов и компаний, замешанных в строительстве финансовых пирамид...
И все это почему-то находилось без движения в досье социолога, ученого, но вовсе не в сейфах и не в уголовных делах, как того требовал, казалось бы, здравый смысл. И понять причину такого парадокса было проще пареной репы: люди боялись.
Боялись этих самых органов, изверились и уже не знали, на кого можно полагаться.
Кое-что из этих материалов попало на страницы маленькой зубастой газетки их движения под гордым названием «Свежий ветер». Основной же массив, видимо, так и лежал мертвым грузом, и, надо думать, многие из тех, что фигурировали здесь, не поскупились бы, чтобы завладеть этим «горячим» архивом.
В другой папке, самой толстой из всех, хранились теоретические разработки, расчеты и заготовки для диссертации. Это были вторые экземпляры, а первые, она знала, Володя держал дома.
Слезы навернулись на глаза, и горло перехватило — его характерный мелкий четкий почерк, его мысли... его помарки, выноски и значки на полях... О многом, что встречалось здесь, они столько раз говорили, обсуждали и спорили, смеялись, ругались... Она пробежала глазами один листок, потом еще несколько страниц... незаметно втянулась и начала читать уже подряд...
За окном давным-давно было темно и пора было отправляться ко сну — перед завтрашней утренней встречей надо было попытаться выспаться, чтоб быть в подобающей форме... Она уже легла и задремала, когда показалось, будто позвонили в дверь. Она вскочила и села, прислушиваясь. Но вот снова позвонили, и теперь уже более решительно и настойчиво. На часах было без четверти два.
Накинув длинный халат, она направилась в прихожую, недоумевая, кого принесло в такой час. Может быть, люди Турецкого, оставленные внизу на часах? Она приникла к глазку. Там никого не было. Чертовщина какая-то. Или ошибка?
— Кто там? — спросила она глухо и тревожно.
Никто не отозвался.
— Какого черта! — сказала она, и в тот же момент снова раздался звонок.
Что за шутки идиотские? И зачем, спрашивается, тогда сидят дежурные внизу? Она снова заглянула в глазок.
На площадке стоял... Клемешев!
Она отпрянула от двери, чувствуя, что все будто поехало перед глазами и утрачивает привычную реальность.
— Кто это? — спросила она резко.
— Наташа, это я, — услышала она через стальную дверь. — Нам нужно поговорить.
Что было делать? Отвечать, не отвечать... Ее колотило.
— Значит, так, — наконец сказала она раздельно. — Нам говорить не о чем. Вы это знаете, и вообще сейчас два часа ночи.
«Да! — хотелось выкрикнуть ей. — Я все знаю и знаю, зачем ты пришел. Мало тебе крови! А я, я могу быть опасной. Да, вот теперь я действительно стала опасной, куда опасней, чем в то время, когда был жив Русаков».
— Наташа, — сказал он каким-то странным, задушевным и искренним голосом, — я знаю все, что ты чувствуешь, все, что ты думаешь обо мне, и это твоя правда и твое право. Хочешь верь, а хочешь нет, и лучше тебе действительно не верить ни одному моему слову, но все эти годы я думаю о тебе. Просто знай это теперь, когда я снова никто. И еще знай: да, я, наверное, действительно темный человек и совесть моя — не дай бог никому, и ты можешь мне не верить, но все, что было в моих силах... — он, кажется, и правда волновался. — Клянусь матерью, я делал все, все, что мог, чтобы он, твой Русаков, был цел. Страховал, как мог, иногда посылал своих людей, чтобы они следили, потому что его приговорили давно. И там, на площади, я тоже был и видел его издали... А теперь мне самому надо найти тех, кто сделал это с ним...
Она молчала, сотрясаемая страшным ознобом.
— Помнишь человека, который вытащил тебя за руку из давки? Это был мой человек. А с ним, с Русаковым, я просто не успел... Но я их найду. Там, на кладбище, когда увидел тебя... — Он замолчал, и ей почудилось, будто его горло стиснули рыдания. — Я увидел тебя там, на том же месте, как тогда, и я понял, что ты теперь никогда не поверишь мне... Я никогда ничего не смогу доказать. Я прожил страшную жизнь, верно, в сто раз страшнее, чем ты даже можешь вообразить. А потом понял, что, если было у меня за всю эту жизнь хоть что-то настоящее, это была ты и те наши встречи, наши ночи... Мне подчиняются, как Господу Богу, тысячи людей. А я один...
