Объясняться с ним вряд ли имело смысл, но от этого разъевшегося пузатого майора в эту минуту зависело все.
— Ваша правда, майор, — сказал Русаков. — Подписываюсь под каждым словом. Но нам надо быть там! Мне и вот этой девушке, она со мной.
— Лидер, лидер... — злобно проговорил майор. — Вожак... Втравил ребят болтовней своей... Ну ладно, сейчас запрошу, подождите...
Он поднес ко рту рацию и заговорил, но почему-то не открытым текстом, а условными фразами пароля, а после выглянул из машины и поманил Русакова:
— Вас пропустят, даже велено транспорт вам предоставить. Только надо подождать, пока машины с подкреплением пропустят.
— С каким еще... подкреплением? — в ужасе воскликнул Русаков. — О чем вы?
— Вот мать твою! — выругался майор. — Сказано же — побоище в городе. Чистая война! Магазины громят, машины жгут...
— Этого не может быть!.. — воскликнула Наташа.
— Мне что, сами увидите. Ждите...
Наташа схватила Русакова за руку:
— Володя, ты слышал?! Ты понимаешь, что это значит?
— Все, как всегда, — кивнул он, серо-зеленый от волнения. — У них всегда и всюду один почерк. Поджог рейхстага, понимаешь?! Что бы ни было потом, во всех бедах объявят повинным «Гражданское действие» как зачинщиков и подстрекателей!
Он не успел договорить. По эстакаде к мосту на большой скорости, в сопровождении завывающей машины ГАИ, мчалась колонна из нескольких армейских грузовиков с тентами и небольших автобусов, и в кузовах грузовиков, и в окнах автобусов виднелись люди в военной форме, в защитных касках и со щитами. Русаков торопливо пересчитал: четыре автобуса и семь грузовиков. И это только «подкрепление» к тому личному составу, что, очевидно, уже вывели на улицы и бросили в дело. И, словно отвечая его мыслям, по мосту, навстречу ревущей колонне омоновцев, пронзительно завывая сиренами, промчалась машина «скорой помощи», потом, спустя полминуты, еще три, друг за другом, тоже с криком сирен и включенным дальним светом фар. А за ними — еще одна... Видно, летели на всех парах в Зареченскую больницу.
— Видал?! — злобно ткнул пальцем в сторону удалявшихся «скорых» майор милиции. — Видал, сокол? Вот она, твоя болтовня!
На его груди хрипло заговорила рация. Он поднес ее к уху:
— Понял, понял... Он тут, рядом... ждет.
И минуты через три откуда-то из-под моста вывернула будто наготове стоявшая черная «Волга».
— Это для вас, — крикнул майор. — Ну, лети, сокол, разбирайся теперь...
Что-то затаенно-опасное и знакомое на миг почудилось Наташе в силуэте этой «Волги», и она тут же отчетливо поняла что. Знакомый ужас поднялся откуда-то из глубины и стиснул сердце, так что ее как будто зашатало. Еле устояла на ногах. Но Русаков уже распахнул черную дверцу и сел в машину, готовую сорваться с места.
— Я... я с тобой! — крикнула она и, оттолкнув руку пытавшегося задержать ее постового инспектора с жезлом, бросилась к машине и, рванув дверцу, успела нырнуть внутрь. Водитель «Волги» газанул, завизжали покрышки, и, круто развернувшись, они понеслись вслед колонне грузовиков и автобусов с бойцами ОМОНа и в конце длинного двухкилометрового моста обогнали ее, стремительно приближаясь к центру города по перекрытым улицам, на которых местами толпились взволнованные и что-то жарко обсуждающие люди.
Солнце палило вовсю, как летом. Черная «Волга» летела по осевой полосе, и на всех постах, на всех блокированных перекрестках ее пропускали и давали зеленую улицу. Они ехали будто по чужому, незнакомому городу. Других машин на мостовых почти не было, только кое-где на тротуарах виднелись отдельные легковушки, милицейские «жигули» и «козлы», а арки и переулки были перекрыты тяжелыми грузовиками, чтобы в случае чего никто не мог проскользнуть в спасительные проходные дворы и закоулки. В окно машины вместе со встречным ветром влетал сильный запах гари.
На одном из перекрестков, где-то за квартал до площади Свободы, водитель сделал резкий разворот и остановился у тротуара.
— Ну все, приказано доставить вас сюда. Дальше нельзя. Сами топайте. Не ошибетесь.
Русаков сухо поблагодарил и выскочил из машины. Вслед за ним устремилась и Наташа, и они бегом кинулись туда, в сторону главной площади, где были сосредоточены несколько главных административных зданий области — городской думы, областного Законодательного собрания, представительства губернатора, управлений внутренних дел, УФСБ и регионального отделения Госбанка...
Все эти структуры были расположены по периметру огромной площади, где когда-то проходили первомайские и октябрьские парады и демонстрации, а с конца восьмидесятых — бесчисленные митинги и шествия под флагами всех политических расцветок и оттенков: проельцинские и антиельцинские, за Горбачева и против, коммунистические и националистические, а в последние два-три года — многолюдные демонстрации против федеральных властей, кремлевского режима, с требованиями выплат задержанных зарплат, восстановления гибнущей промышленности оборонного города и отставки всех тех, кто довел страну и их некогда богатейший мегаполис до нынешнего жалкого, унизительного состояния.
Наташа и Русаков отбежали уже достаточно далеко, почти на сотню метров, когда водитель, который подвез их, взял в руки небольшую черную рацию и что-то коротко сказал — всего два или три слова.
И в тот же миг из нескольких подъездов и из арок по обеим сторонам улицы одновременно выскользнули шестеро накачанных здоровяков в неприметной одежде и, не спуская глаз с бегущих по мостовой высоких мужчины и женщины в светлых плащах, устремились вслед за ними по тротуарам, прижимаясь к стенам домов.
28
Русаков и Наташа приближались к площади кратчайшим путем — улицей Юности.
А там, впереди, слышались крики и страшный гул ревущей многотысячной толпы, из-за крыш невысоких строений поднимались клубы черного дыма. Тысячи людей стояли на балконах и на кровлях, глядя в одну сторону, и у всех на лицах было одно общее выражение какого-то завороженного, оцепенелого любопытства.
— Все! — крикнул на бегу Русаков, на миг обернувшись к еле поспевавшей за ним Наташе. — Это катастрофа!
Подступы к площади были перекрыты особенно плотно, и туда никого не пропускали. Но эта приметная пара почему-то всюду проходила беспрепятственно, словно по чьему-то волшебному слову стражи порядка и в форме, и в штатском, и в пятнистом зеленом и сером камуфляже расступались перед ними, открывая проход.
И вот последний бросок — и они оказались перед баррикадой из намертво сдвинутых и притертых друг к другу разноцветных поливальных и снегоуборочных машин.
Сомнений не было — стратегия городских властей, выставивших войска против демонстраций, была предельно проста и по-своему эффективна: тысячи людей загнали, как в мешок, на огромную площадь и заперли выходы на прилегающие улицы и переулки, вопреки, казалось бы, очевидной логике — чтобы, бросив на штурм против демонстрантов силы милиции и войска МВД, рассеять их толпы и дать возможность разбежаться. Выходило так, что тут была изначально запланирована большая кровь.
Гул огромной разъяренной человеческой толпы был чудовищен. Слышались пронзительные женские визги, яростные выкрики, раскатистые трубные приказы сразу из нескольких радиоустановок и мегафонов.
Головы, головы, сотни искаженных гневом, воинственным азартом, страхом и яростью лиц...
На площади была почти одна молодежь. Где-то там, вдали, ближе к громадным серым бастионам административных зданий, где, видимо, был эпицентр побоища, виднелись блестящие на солнце каски и щиты омоновцев и солдат спецназа. Откуда-то, непрерывно гудя, сквозь скопище людей к горящим автомобилям медленно пробивались красные пожарные машины. От улицы Юности, так же раздвигая толпу, двигались четыре боевые машины пехоты и специальные цистерны с брандспойтами.
Русаков не мешкая вскочил на подножку снегоуборочной машины, схватился за кронштейн бокового зеркала, подтянулся что есть силы и перемахнул через капот двигателя. Наташа отважно кинулась за ним, но, поняв, что повторить то, что он сделал, не сумеет, принялась карабкаться по высоким стальным снегоуборочным щитам, стараясь не потерять из виду своего Русакова.
