— Идите за мной, — сказал хамбо-лама, поднимаясь на ноги.

Он спустился с помоста, снял островерхий головной убор, скинул церемониальную одежду, оставшись в желтом монашеском облачении. Жестом пригласил следовать за собой. Они направились к прикрытому шерстяным пологом проему, из которого недавно появился монах с чашей. Настоятель свернул полог трубочкой, закрепил, чтоб не раскручивался, специальным ремешком, прибитым над притолкой, и только после этого повел гостей дальше.

Они очутились в коридоре со множеством дверей, расположенных по одной стороне и прикрытых пологами из толстой шерстяной ткани, прошли по нему до противоположного конца. В коридоре было довольно светло — через каждые три шага горели факелы.

Потом они ступили на винтовую деревянную лестницу, стали по ней спускаться. Все ниже и ниже. Деревянная лестница перешла в каменную, по-прежнему винтовую. Становилось все холоднее. Откуда-то бралось ощущение, что они спускаются в глубь горы. Хамбо-лама вынул из петли на стене факел и освещал им дорогу...

И с какого-то момента Ольшанский почувствовал, что с ним происходит нечто странное. Свет факела сделался гораздо ярче, желтее и маслянистее, этот свет резал глаза. Звуки шагов гулко отдавались в голове. «Начал действовать выпитый отвар», — догадался Ольшанский.

Что-то творилось со стенами. Стены смыкались под странными углами, то отступали, то приближались, причудливо выгибались. И уже не поймешь, по лестнице ты спускаешься или плутаешь какими-то коридорами, под землей все еще бредешь или же выбрался на поверхность.

Может быть, было на самом деле, а может, только привиделось, что они прошли через некий зал, куда сквозь стрельчатые витражные окна просачивался дневной свет. Наверное, все же привиделось, ну откуда на Тибете стрельчатые окна и витражи?

Ольшанский отчетливо видел лишь расплывчатое маслянистое пятно факела впереди себя, только на этом пятне мог сфокусировать взгляд, за ним и шел...

Раздался громкий хлопок в ладоши, и Ольшанский начал приходить в себя.

Несколько секунд прошло, прежде чем Ольшанский, Ключник и Донирчеммо Томба окончательно избавились от наваждения. Пелена спала с сознания, и они обнаружили, что находятся в пещере, похожей на сводчатый склеп. Только склеп тот был целиком изо льда — стены, пол, потолок. И холод здесь стоял соответствующий — без свитера долго не выдержишь.

Оконечность склепа терялась вдалеке, и было непонятно, насколько он велик. А похоже было на то, что весьма велик.., ежели, конечно, дело не в оптическом обмане. По обеим сторонам склепа через равные промежутки, на расстоянии в полчеловеческого роста от пола, располагались проемы, имевшие геометрически правильные очертания. И что-то там было внутри...

Ольшанский шагнул к ближайшему проему, заглянул... И удивленно присвистнул. Там, под стеклом, лежал человек — таково, по крайней мере, было первое впечатление. Защитное стекло (если, конечно, это стекло) было толстым, призматическим, что делало силуэт лежащего под ним размытым, нечетким и словно бы разбитым на небольшие фрагменты, по которым представить что-либо в целом было крайне затруднительно. Да невозможно представить, чего уж там! Запросто под стеклом мог лежать не человек, а существо, имеющее лишь отдаленное сходство с человеческим телом. И лица совершенно не видно. Даже не разглядеть — два глаза у существа, один или три. А нижнюю часть туловища и вовсе не видно. Ниже уровня груди все тонуло в непроницаемой тьме, подозрительной, наводящей на мысли о ее искусственном происхождении.

— Что это? — Ольшанский повернулся к хамбо-ламе.

— Это величайшая тайна из всех тайн мироздания, — голос настоятеля взволнованно дрожал. — Тайна, которую оберегал наш монастырь более трех тысяч лет, ради сбережения которой и был когда-то основан. Нет на планете Земля более важной и страшной тайны.

— Это инопланетяне? — сдавленно спросил Ольшанский.

— Нет... Это... — хамбо-лама на миг запнулся. — Как только их не называли... Сомати. Лемурийцы. Атланты... Да, их можно назвать древними атлантами. Это будет правдой, потому что издревле принято называть древнюю, достигшую невиданного могущества и исчезнувшую в результате неизвестной нам мировой беды цивилизацию Атлантидой. Мы же называем их Предтечи.

— Они — люди?

— Ты спрашиваешь меня о том, как они выглядят? Я не знаю. И никто не знает.

— Они спят?

— В нашем представлении это сон. Длиной в несколько тысяч лет. Но как давно он начался, этот сон? Доподлинно неизвестно. И проснутся ли когда-нибудь? Неведомо. Но дело не столько в них, Белый человек с Севера. Дело в том, что та мировая катастрофа, что уничтожила народ атлантов, снова приближается. Грядет великая Шамбалинская война. И от того, кто в ней победит, зависит, будет ли человек по-прежнему ходить по этой планете. И исход битвы под силу решить одному человеку.

«Мне?», — чуть было не спросил Ольшанский, но промолчал.

— Не знаю, тебе или не тебе, — покачал головой монах, будто прочитав его мысли. — Но я знаю, что ты являешься фигурой в еще не начатой партии. Атланты оставили нам Знаки, по которым, как по камушкам через ручей, можно добраться до Ответа. Первый камушек — на него указывают египетские пирамиды. Но сколько всего таких камушков? И как долго придется по ним идти?

Буддизм оставлен нам Атлантами, Предтечами. Буддизм никого ни к чему не принуждает, полная свобода воли. Но зато человеку приходится самому отвечать за свои поступки. Христианство допускает, что человек, совершив дурной поступок, может покаяться и тем снять с себя грех. Буддизм учит, что человек должен искупать вину. Если не успеешь искупить в этой жизни, придется искупать в последующих. Они, Предтечи, хотят искупить вину за грехи, о которых мы ничего не знаем и вряд ли узнаем когда-либо. Но, возможно, совершенные ими грехи и привели их цивилизацию к катастрофе...

...Благодарить следовало магию ларов, а конкретно — встроенное в Сварога посредством той магии чувство опасности. Именно оно распиликалось не на шутку. А может быть, Сварог обошелся бы и без всякой магии. Одним звериным чутьем и рефлексами старого солдата...

И вроде бы ничего пугающего вокруг. Ну, хрустнуло что-то за стеной, едва слышно прошуршало. Мало ли ночных звуков. Но в том-то и дело, что эти тихие звуки несколько выпадали из обычных ночных звуков, были неуловимо посторонними. Трудно объяснить непосвященному человеку..

Сварог поднялся, осторожным шагом двинулся к двери, старательно следя, чтобы ненароком не наступить на что-нибудь громыхающее, не говоря уж про грабли, и не выдать себя. Дверь сарая отодвигал по миллиметрику. Когда дверь отошла от косяка на достаточную ширину, Сварог бесшумным призраком выскользнул на улицу. Показалось или темнота возле соседнего строения едва заметно шевельнулась?

И тут же сбоку из-за угла на Сварога обрушился темный силуэт.

Инстинкт раньше всяческих мыслей заставил Сварога рухнуть на землю и перекатиться к стене. И кабы не это, быть ему распоротым от уха до уха — сверкнувший в лунном свете клинок с шумом прорезал воздух там, где за миг до этого была голова Сварога.

Одетый во все темное незнакомец по инерции пролетел вслед за своим клинком, но на ногах удержался. Более того: ловко и проворно развернулся и вновь был готов без промедления пустить в дело широкий и короткий, похожий на мясницкий тесак, что сжимал в правой руке. Впрочем, может, это и не тесак был никакой, а ритуальный меч. Только вот брюху-то все равно, чем его вспорют.

Вскочить на ноги Сварог не успевал и сделал единственное, что ему оставалось при таком раскладе, — когда неизвестный кинулся в атаку, он крутанулся на земле, подсек бегущему ноги и, стоило противнику загреметь всеми костьми о земь, вскочил на ноги.

В теле ощущалась столь хорошо знакомая звенящая пустота, а в голове — холодная ясность, словно он вмиг переключением незримого тумблера превратился в запрограммированный на битву автомат.