Но вскоре начались настоящие мятежи военных против Амина, в том числе и в Джелалабаде.

Отчет Саида Мохаммеда Гулябзоя о своей собственной судьбе после ареста Тараки отличается как от отчета Богданова, составившего план похищения его и других союзников Тараки из страны, так и от отчета офицеров группы «Зенит», которые осуществили этот план. Тогдашний министр связи утверждает, что он, в отличие от других членов «группы четырех», провел 16 дней, скрываясь в безопасном доме в горах за пределами Кабула. Он бежал из столицы позже, но остался в Афганистане, чтобы помочь подготовить заговор против Амина, намеченный на 12 октября. Его план предполагал участие 7-й и 8-й армейских дивизий, а также 15-й дивизии ВВС — всего почти трехсот офицеров, включая 47 человек из охраны Амина. Один из реактивных истребителей дивизии должен был 12 октября дать сигнал к восстанию, выпустив ракету по Кабулу.

Тем не менее, только 7-я дивизия перешла к активным действиям. Узнав о планах восстания, Амин арестовал большинство офицеров, замешанных в заговоре, включая пилота, который должен был сделать сигнальный выстрел. Некоторые заговорщики были казнены. Однако, по словам Гулябзоя, были составлены и другие заговоры с целью убить президента. Один из них, например, состоял в том, что группа личных охранников Амина, вооруженных саблями, отрубит ему голову. Что не вызывает сомнения, так это то, что Амин больше не мог полностью доверять многим из своего окружения. Поэтому он все настойчивее просил прислать ему советских охранников и все более возлагал свои надежды на советскую военную помощь. Москва посоветовала ему переехать во дворец Тадж-Бек в предместьях города, где советские солдаты будут менее заметы для жителей Кабула.

В конце ноября 1979 года, советский первый заместитель министра внутренних дел Виктор Папутин вылетел в Кабул, чтобы проинспектировать воинские части своего министерства в Афганистане. За время пребывания в Кабуле он подготовил отчет в Москву об общей ситуации в стране. Дезертирство и падение дисциплины, по его мнению, сделали положение в Афганской армии критическими, а оппозиция стояла на грани захвата власти. Папутин призывал к немедленной отправке частей Красной армии в охваченную волнениями страну. Телеграмма не была подписана, как положено, тремя из главных советских представителей в Афганистане, так как те недавно были отозваны, а заменить их было некем. Резкий отчет Папутина был плохо принят советским руководством. После возвращения в Москву в декабре, он покончил жизнь самоубийством при загадочных обстоятельствах. Мотивы самоубийства Папутина так и остались тайной, но можно предположить, что они были связаны с оказанным на него давлением. 10 декабря министр обороны Устинов вызвал в Москву Виктора Заплатина, главного советского политического советника Афганской армии, чтобы обсудить с ним беспокойные новости. Сообщение Заплатина было менее тревожным, чем отчет Папутина, но все же не могло соперничать с отредактированными отчетами, которые Политбюро направляло Брежневу, к тому времени проводившему большую часть времени на своей даче.

Устинов был сердит.

— Вы в Кабуле не можете даже договориться между собой о том, что происходит, — прошипел он. — А мы в Москве должны принимать решения. Как же мы, по вашему мнению, должны это делать?

В Москве росло беспокойство, что если ничего не будет сделано, чтобы помочь остановить растущее восстание в Афганистане, Амин может обратиться к Вашингтону с просьбой послать в страну американские вооруженные силы. В начале декабря руководитель КГБ Юрий Андропов направил Брежневу свой меморандум, в котором доказывал необходимость предпринять решительные действия. Большинство участников тех событий полагают, что именно этот меморандум окончательно убедил советского руководителя в необходимости вторжения. Были начаты приготовления на случай, если принятое решение будет положительным. 9 и 10 декабря в Баграме высадились 520 офицеров и солдат советского 154-го особого отряда спецназа — «Мусульманский батальон».

Два дня спустя правящее меньшинство Политбюро наконец решило устранить Амина. Секретность, окружавшая это совещание, как и расплывчатость принятой директивы, делали весьма неясной роль самого Политбюро в убийстве Амина и в начале войны. Выдающийся историк этого конфликта, генерал Александр Ляховский, который позже сам принял участие в войне, убежден, что, вопреки распространенному мнению, советское руководство не давало прямого указания послать советские войска в Афганистан. По мнению Ляховского, директива 12 декабря непосредственно касалась только устранения Амина. Решение же использовать советские сухопутные войска в качестве сил поддержки было принято с запозданием. Никто из тех, кто выступал за решительные действия, не предполагал, что арест правительства разожжет уже тлевшую войну.

Однако, 13 декабря КГБ санкционировало план отравить трех человек, которые, как тогда считалось, держали в своих руках всю власть в Афганистане, — самого Амина, его племянника Асадуллу Амина, занимавшего множество должностей, в том числе пост начальника контрразведки, и главу генерального штаба Мохаммеда Якуба. Бабрак Кармаль вернулся в Афганистан из Праги, куда Тараки назначил его послом. Он и трое бывших министров из «группы четырех», которые были тайно вывезены из Афганистана, с нетерпением ждали, когда Советский Союз нанесет удар и вернет их к власти.

«Мусульманский батальон» и подразделение советских десантников должны были захватить министерство связи и другие ключевые объекты в Кабуле. Туркестанскому военному округу Советского Союза было приказано провести мобилизацию резервистов и привести все части в полную боевую готовность. Там не знали о намерении устранить Амина, с Политбюро не требовали план вторжения, когда его члены 12 декабря приняли решение убить афганского президента.

Со слов, по крайней мере, одного офицера Генерального штаба, фактически никто никогда не отдавал приказа о вторжении в Афганистан. Вместо этого между 10 и 30 декабря различным воинским частям было отдано приблизительно тридцать различных приказов о подготовке к военным действиям. Отсутствие централизованного руководства можно объяснить отсутствием боевого опыта у министра обороны Устинова. Карьера маршала, потраченная на строительство военно-промышленного комплекса, дала ему слишком мало знаний о том, как руководить вторжением в независимое государство. А поскольку просить совета у подчиненных было ниже его достоинства, то деятельность Генштаба оставалась в значительной степени нескоординированной.

13 декабря один из советских поваров Амина по поручению КГБ подсыпал яд в обед, приготовленный для нового президента и его племянника. Химические вещества, входившие в состав яда, как предполагалось, должны были подействовать через шесть часов. Советы стали ждать, когда в президентском дворце начнется паника, после чего должен был быть дан сигнал к началу штурма ключевых военных объектов и центров связи в Кабуле. Когда же по прошествии отведенного времени ничего не случилось, резидентура КГБ связалась с Москвой, чтобы запросить дальнейшие указания. Было решено направить Амину телеграмму из Москвы. Ее пришлось бы доставить ему лично во дворец, таким образом, это позволило бы выяснить состояние здоровья президента. После того, как личное официальное сообщение было отправлено около 11 часов вечера, во дворец отправились офицер военной разведки и переводчик, которые должны были доставить его Амину. Проникнуть во дворец через посты дворцовой стражи было непросто, возникли дополнительные затруднения из-за ночного комендантского часа. Но когда их, наконец, пропустили, Амин и его племянник Асадулла были там. Амин выглядел бледным, но не показывал никаких других признаков болезни. Он слушал, в то время как переводчик читал телеграмму, потом поблагодарил своих посетителей и попросил, чтобы они передали от него поклон Брежневу, Андропову и остальным членам советского руководства. Яд для Амина был растворен в стакане его любимого напитка — «кока-колы». Ее пузыри превратили яд в почти безвредную смесь. Племяннику Амина Асадулле повезло меньше. На следующий день он серьезно заболел, но выжил после того, как его эвакуировали в Москву на лечение.