-Ты вот что, я за тобой, Никола, давно наблюдаю... Почему не живешь на Украине, почему не получаешь писем, почему не ездишь на родину, в село родное?.. Я тебя насквозь вижу, сволочь махновская! Жить хочешь - молчи. Иначе под суд и за девку тоже! Ясно?!..

-Дак куды еще ясней, яснее и не бывает, ну я так разумел - я и сволочь махновская, я и кулацкая морда. А партийному и веры больше... Ну а с девкой че будем делать, вдруг ее здесь ктой найдет?..

Инспектор огляделся, Глаша непроизвольно втянула голову в плечи и аккуратно стала подводить мушку на концах стволов прямо под накладной карман на френче молодого, где эти коммунисты любят носить партбилеты свои...

-Сделаем так - копать нечем, оттащим к тем кустам и завалим ветвями. Ни кто под буреломом искать не будет... А по осени волки раздерут. Привяжи коней и давай помоги мне, -

распорядился инспектор, указав рукою на кучу валежнику, где он намеревался спрятать труп. Никола почесал плечом щеку и пройдя пару-тройку шагов, стал привязывать лошадей к кустам. Закончив, огляделся по сторонам и взглянув на стоящего к нему спиной инспектора, быстро выхватил из травы здоровенейший сук - кривой, корявый, толщиной с руку. И так же быстро подскочив к инспектору сзади, изо всех сил вдарил суком по голове, накрытой фуражкой... Тот без звука повалился в траву, только взмахнул руками как тетерев крыльями.

-Так то будет лучшей, сам ты сволочь... И откуда только за Махна разнюхал, ума не приложу, -

бормотал Никола, подтаскивая инспектора к куче ветвей. Глаша поймала на мушку широкий лоб с глубокими морщинами, секунду помедлила и решилась.

-Эй ты, Никола! -

громко и грозно крикнула утирающему пот махновцу. Тот от неожиданности аж присел, смешно расставив руки в стороны, как курица. Глаша повторила:

-Эй ты, Никола! Я все слышала и видела! Только за то, что ты махновец, я тебя отпускаю! Садись на своих коней и ни чего не трогай! И скачи куда хочешь!

Никола с кривой улыбкой в бороде выпрямился, перевел дыхание и не спуская глаз с кустов, откуда до него донесся голос Глаши, выкрикнул в ответ:

-А почему это я тебя девка слухать должон, а ?!..

Глаша в ответ выстрелила почти не целясь. Пуля пролетела без малого в пальце от правого уха Николы, махновец от испуга вновь присел, лицо побелело, а на лбу выступил высыхнувший было пот.

-Понял, понял, сейчас ускачу! -

крикнул Никола, отвязывая дрожащими руками коней.

-Чалдонка чертова, -

пробормотал он себе под нос. Вскарабкиваясь в седло, от волнения и страха не попадая сапогом в стремя.

-Все, все, я утикаю, спасибо за жисть. Прощевай! -

выкрикнул Никола и пришпорил коня, держа узду второго в кулаке. Через мгновение Глаша осталась одна, Она, двое мертвых и в вдалеке треск ломаемых кустов...

Солнце пекло с синего высокого неба, жужжали неизвестно откуда взявшиеся мухи - жирные. Синие, большущие. Глаша сидела рядом с мертвыми, не обращая внимание ни на мух, не на еще недавно бывших живыми, а сейчас тихонько лежащих в высокой траве. Глаша сидела и рассматривала серую книжицу паспорта, в свой двадцать один год она впервые держала такое в руках. Раскрыв его, Глаша прочитала по слогам, по другому и не умела, на слух и шевеля губами - Са-мой-ло-ва Ека-те-ри-на И-ва-нов-на... 1920 год рождения, 16 января. Город Ленинград...Вот ты значит кто, Катя, городская... Красивая...

Спрятав привычным движением ружье под корень, когда-то украденное пятнадцатилетней Глашкой у перепившихся геологов, она огородами пробралась в дом. Бывший сарай, данный им еще в далеком тридцать втором, когда их почти всей деревней с Урала перевезли сюда. В ссылку. Как не раз говаривал батя - за то шо много работали... И это действительно было так - руководил ссылкой "кулаков" самый известный в их селе пьяница и лентяй Петруха. Но отец с братьями привели сарай в божий вид, обложили дерном, председатель леса не дает, в тайге живем, а бревно взять не моги... Братьев прошлом годе в енкеведе забрали и только редкие письма из далекой Якутии с пятнами черных штампов...

Скользнув под прикрытием кустов в пристроенные сенки с щелями, Глаша чуть приоткрыла дверь в дом и протиснулась в уют. Ноги чувствовали босыми ступнями земляной пол начисто подметенный младшей сеструхой, семья сидела уже за столом и вечеряла. Картошка с прошлого урожая, кислая капуста и молодая черемша.

-Ну че Глашка, с добычей тебя али как? -

поинтересовался батя, а взглянув на дочь, открыл в изумлении рот. Сестры-дурехи, Манька и Лушка, прыснули под нос, мать всплеснула руками... Первым опомнился батя:

-Да я тебя комсючка, сам удавлю на вожжах!.. Ах ты сука-гадина, космы срезала да нарядилась!..

-Тихо батя, тихо, -

твердо сказала Глаша и что-то в ее голосе остановило уже поднимающегося с лавки для скорой расправы отца.

-Тихо, и слухай чагой я надумала...

Через некоторое время, выслушав Глашу и обсудив все в мелких подробностях, батя сказал напоследок:

-Молодец девка, так все и сделаем. Нарисуй, где ты ее спрятала, поужинай, и на ночь глядя и отправляйся. Ждать нечего - всех коммуняки изведут, под самый корень... Мне намедни председатель так и сказал - собирайся мол Никифор потихоньку, сухари суши, разнарядка пришла на ссыльных, пора вам и в лагеря... А там и до тебя Глашка очередь дойдет, так лучше... Цыц дура!..

Последние слова бросил матери Глаше, своей супруге Нюрке, завывшей так тоскливо от предстоящей разлуки со старшей дочерью, что и у Никифора сдавило в грудях...

-Господи, прими душу рабы божьей Глафиры, -

тонким голоском взвыл поп, одетый по случаю похорон найденной в тайге Глаши, пропавшей вот уже как две недели в тайге, в новый пиджак. Нашел Глашу отец, когда уже все перестали искать, а председатель был зол на себя - сразу послал рапорт о побеге ссыльной, а теперь придумывать, врать да выкручиваться... А так все хорошо сложилось... Опознали Глашу только по одежде да по волосам содранным с кожей с головы, жуть и только, то ли рысь напала, то ли медведь... А поп был в пиджаке, а не в рясе, потому как сам был то же ссыльный и из попов выгнан новой бесовской церковью...

Председатель сельсовета посмотрел сквозь давно не мытое стекло на улицу, которая вела в сторону кладбища, отпер железный ящик выкрашенный в зеленое и достал оттуда толстую тетрадь. Помусолив палец, он принялся листать ее, найдя нужную страницу, взял ученическую ручку с обгрызенным концом и осторожно обмакнул перо в стеклянную чернильницу. А затем так же осторожно, стараясь не порвать бумагу, жирной чертой зачеркнул в графе под номером №22 фамилию, имя и отчество - Крюкова Глафира Никифоровна...

1941 год.

...Над горизонтом столбом поднимался черный жирный дым, горели деревни, хлеб на полях, сады, горело все... Черным дымом поднимаясь к яркому синему небу и полыхающему жарой солнцу. В этой же маленькой деревушке, где остановились на привал драпающие бойцы РККА, все было цело и находилось на своих местах. Только местное население, забрав кой-какой скарб, скотину, птицу, снялось с насиженного места и ушло на восток, ни сколько под угрозой германского нашествия, а сколько под крики председателя колхоза - а сука-блядь, германа ждешь, кулацкая морда, не соберешься мигом - пристрелю как предателя социалистической Родины!.. И ободранным наганом под нос... И люди уходили, оглядываясь с тревогой и страхом на оставляемые избы... И страх тот был обоснован.

-Иванов, Петрищенко, Михайлов! -

резко и бодро, не смотря на сорокакилометровый бравый драп от врага, проорал уже умывшийся командир с кубарями на петлицах. Названные бойцы нехотя, хромая, берегя натертые ноги, подошли к командиру.

-Почему стоите как коровы, где выправка, Петрищенко, боец сранный, почему ремень на яйцах?! Подтянутся, привести себя в достойный красноармейца вид!

Кое-как, бормоча что-то себе под нос, явно злое и враждебное в адрес бравого командира, бойцы, отряхнулись от густой пыли, подтянули ремни и оправили гимнастерки... Командир не спускал с них настороженных серых глаз, то же с явным недоброжелательством смотря на бойцов. Но что поделаешь, других нет, вот и приходится воевать с барахлом...