Литмир - Электронная Библиотека
Павлов - p_024.jpg

И. П. Павлов со своей внучкой (Колтуши, 1934).

Как-то случилось, одна из помощниц не явилась в лабораторию. Ученый, накануне условившись с ней, тщетно прождал ее до вечера. На следующее утро он встретил девушку грозным допросом:

— Почему вы, милостивая государыня, вчера не явились?

— Иван Петрович, — смутилась сотрудница, — вы забыли, должно быть, вчера был духов день.

— Духов день! — возмутился ученый. — И это вы мне говорите, физиологу! Для нас духов день не должен отличаться от всех прочих дней.

«Вся жизнь, — пишет ученый, — от простейших до сложнейших организмов, включая, конечно, и человека, есть длинный ряд все усложняющихся до высочайшей степени уравновешиваний внешней среды. Придет время, пусть отдаленное, когда математический анализ, опираясь на естественно-научный, охватит величественными формулами уравнений все эти уравновешивания, включая в них, наконец, и самого себя…»

Он повторяет это на съезде, говорит ученикам, словом и делом утверждая свое безверие.

Просителей у Павлова было много, к нему обращались со всех концов страны. Его переписка огромна: до пятисот писем в месяц прибывало к нему. Нет такой трудности в жизни, такого сомнения, по поводу которого не спрашивали бы совета у него. Многие только затем и прибывали в столицу, чтобы своими глазами увидеть его. Школьная молодежь из далекой глуши приезжала взглянуть на знаменитого Павлова.

«Однажды, — рассказывает ныне покойный профессор Андреев, один из сотрудников ученого, — в холодное осеннее утро подхожу к институту, спешу скорее войти, погода ужасная, пасмурно, слякоть. Смотрю — у дверей стоит в углу девочка лет четырнадцати. Думаю, поджидает кого-нибудь. Возвращаюсь домой, уже не рано, смеркается — девочка все еще на том же месте. На другой день утром снова вижу знакомую фигурку. Спрашиваю, что ей надо, и замечаю на глазах у нее слезы. Она приехала из провинции к Павлову, а он третий день болеет, в институт не является. Она привезла ему привет от школьного кружка юных биологов, который поручил ей осмотреть лаборатории и сделать доклад о работе ученого… Пришлось принять молодую делегатку, показать ей лаборатории Павлова».

Имя Павлова обошло Европу и Америку; он выступает на съездах, на всемирных конгрессах в Мадриде, Париже, Лондоне, Гронингене, Берне, Гельсингфорсе, Бостоне и Нью-Хевене. Он высказывает идеи, потрясающие по силе и дерзости, настаивает на них и вынуждает науку принимать их.

Павлов - p_025.jpg

И. П. Павлов за границей (1923).

«Едва ли можно оспаривать, — провозглашает этот великий материалист, — что самые общие основы высшей нервной деятельности одни и те же у высших животных и у людей. Условные рефлексы у человека имеют тот же механизм, что и у собаки».

В тесном кругу он скромно отмечает:

— Да, мы немножко постигли собачью натуру…

Не оправдались предсказания Шеррингтона. Знаменитый англичанин когда-то сказал своему русскому коллеге: «Ваши условные рефлексы едва ли будут иметь в Англии успех. Они пахнут материализмом». Учение Павлова проникло в большинство университетов за границей и, как ни странно, всего больше в Англию. Идеи условных рефлексов привились в психиатрии, в биологии, психологии. Ими обосновывают педагогику, учение о преступности, о наркомании. На Международном физиологическом конгрессе в Москве величайшие физиологи Европы и Америки засвидетельствовали свое отношение к Павлову в таких выражениях:

«Собравшись здесь из разных стран всего мира, мы приносим нашему президенту дань восхищения и преданности не только физиологов, но и психологов, социологов и других исследователей науки о поведении, чьи труды стали плодотворными благодаря тем мыслям, методам и наблюдениям, которые производит так обильно «высшая нервная деятельность» профессора Павлова».

Известный эдинбургский профессор Барджер в прощальном приветствии Павлову сказал:

— Я думаю, не существует ни одной области естественных наук, которую одна личность возглавляла бы бесспорно, как вы возглавляете физиологию. Вы являетесь старейшиной физиологов мира.

Истинные открытия человеческого гения неизменно минуют два трудных этапа: первый связан с непосредственным завершением идеи, второй — с внедрением ее в умы современников. Слишком сложен этот труд для одного человека, и открытие, сделанное одним, приносит нередко признание другому. Павлов счастливо миновал все преграды. Сделанное им открытие было одобрено наукой и признано благодарным человечеством.

***

Вначале это показалось несколько странным. Павлов стал изучать типы собак, разбираться в характерах, анализировать собачьи способности. Пошли рассуждения о слабых и сильных, о трусах и смелых, о меланхоликах, холериках, сангвиниках и флегматиках. Об этом предмете ученый мог говорить сколько угодно. Он перевидал на своем веку легионы собак.

Возникла в этом надобность далеко не случайно. Виной была особенность Павлова — беречь десятилетиями факты, хранить их в памяти до тех пор, тюка не родится идея. Факты были далекие, давние, но сила их не убывала. Все еще никто не мог объяснить, почему собака впадает в неистовство, когда ей трудно отличить эллипс от круга. Она визжит, срывает приборы, прикрепленные к ней, грызет резиновые трубки, идущие от станка к экспериментатору. Наконец, точно отупев, не различает того, что раньше различала прекрасно: путает полный эллипс с кругом, словно видит фигуры впервые.

Что с ней происходит в этот момент?

И еще один недоуменный вопрос. Речь идет о собаке сотрудницы Ерофеевой. Электрический ток, как известно, вызывал у животного не боль, а покорную радость пред насыщением. Ток хлестал нервы, а собака виляла хвостом, обильно роняя слюну. Но вот однажды ей пустили электричество не только в ногу, как раньше, но и в различные точки спины. Собака впала в неистовство и тяжело заболела нервным расстройством.

— Что тут случилось? Как это объяснить на языке физиологии?

Повторяя эти опыты, ученый встретил новую трудность: животные по-разному переносили испытания, и результаты бывали различные. Одни собаки расстраивались надолго, другие на короткое время, третьи совершенно оставались здоровыми. Нужны были огромные усилия, чтобы вывести такое животное из строя. Давало себя знать качество нервной системы. Временные связи также по-разному приходили в расстройство: оглушительные звуки трещотки, связанные в мозгу животного с пищей, обычно вызывающие более сильную реакцию, чем тихое бульканье воды, утрачивали вдруг свое превосходство. Другие собаки и на сильный и на слабый раздражитель роняли столько же слюны. У третьих — путаница еще более углублялась: сильные раздражения возбуждали их меньше, чем слабые. Иные, наконец, вели себя, как сумасшедшие: тормозили движения, когда надо было действовать, и приходили в возбуждение, когда жизнь требовала от них торможения. Легко представить себе такую несообразность: собака отшатывается от вида кормушки, полной лакомств и пищи, но едва пытаются корм унести, стремительно тянется к нему.

Факты требовали ясного ответа, нужен был глубокий анализ, и Павлов обращается к изучению типов, к пониманию характера собак.

— Начнем с крайних типов, — подводит он итоги тому, что запомнил в течение жизни, — их два, и не больше: возбудимый — сильный, готовый на стенку полезть, и тормозимый — трусливый и слабенький. Каков из себя возбудимый? Быстрый, горячий, все ему надо обнюхать, все рассмотреть, на всякий звук отозваться, и как можно скорей. При знакомстве с людьми, — а знакомится он быстро и просто, — нет предела его надоеданиям, назойливый, бестактный, не скоро развяжешься с ним. Ни окриком, ни палкой его не отвадишь — чистый холерик, вроде меня, — безудержный, неспособный замыкать свои силы в должных границах. Тип все-таки сильный и смелый, ему море по колено, всюду он свой, давний знакомый. Угодно в станок — за ним дело не станет. Облепи его приборами, ставь этак и так, ему все нипочем. Есть будет с первого раза, без церемоний, временные связи образует прекрасно, уже с трех сочетаний. Свяжет с пищей и свет и мрак, что хотите на свете, — усложняй ему сколько угодно. Хуже у него с тормозами. Там, где надо суметь отказаться, стерпеть, подавить свои чувства, разобраться в трудной задаче, — выдержки нет. Тут он залает, будет рваться из станка, грызть ремни или лапу проткнет: дескать, не могу, пощадите. Вот те и сильный: горячиться — так мастер, а характером козырнуть нехватает терпения. И сколько людей таких точно! Ограниченные типы, что и говорить: им подай постоянные смены, новизну, которой в жизни не бог весть как много.

26
{"b":"221970","o":1}