Увы, неверный расчет. При первой же попытке вступить в помещение, где животное находится в станке, подойти к ассистентке, пожать ей руку Павлова встречают озверелое рычание и лай. Точно не было меж ними никакой дружбы.

Ученый это предвидел, он держит в руках стеклянную посуду, в которой видна колбаса. Лай утихает, рычание не так уж грозно. Пока в центрах мозга идет столкновение, — две силы сцепились в борьбе, — Павлов делает два-три шага. Посуда открыта, колбасу можно видеть и обонять, приступ рычанья вновь утихает. Присутствие ученого теперь укрепляет пищевую инстанцию, противник слабеет. Точно чашки весов, колеблются инстинкты, вот-вот наступит развязка… «Усач» получил колбасу — ситуация упрочилась. От раздражения собаки ничего не осталось, все импульсы отныне, куда бы путь их ни лежал, укрепляют пищевой центр, — сторожевой угнетен, и надолго.

Мозг оказался местом страшных раздоров, борьбы и насилия, господства одного центра и угнетения других. Любовная сфера, пищевая, защитная и множество иных, возбуждаемые и угнетаемые жизнью, ведут нескончаемую войну за господство.

Побеждает и правит тот, кто нужнее в данный момент, чья поддержка необходима всему организму.

Армия сотрудников продолжала дело условных рефлексов. Как и учитель, они были жадны до знаний и так же настойчивы, как он. Одних глубоко волновал вопрос: запомнит ли собака песню «Камаринская», бывают ли псы музыкальными? Других искренне занимала проблема: какие краски всего больше волнуют собаку, какие запахи больше нравятся ей. Третьи задавались вопросом: различают ли собаки геометрические фигуры? Иные шли дальше, вырабатывая временные связи у рыб и у черепах. Один из помощников выработал у пчел временную связь на клевер красного цвета. Он заставил их тяготеть к нелюбимому ими цветку и невольно его опылять. Для этой цели экспериментатор до тех пор кормил насекомых сиропом, сваренным из головок красного клевера, пока запах его цветков не стал привлекательным для пчел.

У людей был ключ к сокровенным тайнам организма, чудесное средство задавать вопросы природе — как не дерзать!

Перед собакой стоит черный экран. Мрачное полотно это сулит порцию вкусного мяса. Слюнная железа отмечает это качество пятнадцатью каплями слюны. У белого экрана дурная слава, его присутствие неизменно бесплодно. Зато цвет траура и все оттенки его говорят собаке о пище. Она откликается на них решительным «да», она их различает. Ни мясо-сухарный порошок, ни вкусный хлеб не помогут — собака не различает других цветов. Ее сумеречное зрение рисует ей мир в сером свете.

Больше посчастливилось любителям музыки. Испытуемые превзошли самих экспериментаторов. Они разбирались в музыкальной гамме, как истые вундеркинды. Легко представить себе зрелище: где-то за кулисами звучит «фа» или «си»; прежде чем музыкант успел достать камертон, чтоб определить звук, в склянку бежит уже слюна. Из множества тонов и полутонов собака узнавала мясо-сухарное «фа» или «си». И тембр звуков и интервалы никому из музыкантов так скоро не отличить, как ей.

Связанный с пищей метроном, отбивая сто ударов в минуту, вызывает у собаки слюну. Менее и более интенсивное звучание никогда не приносило животному еды. Достаточно замедлить ритм метронома до девяноста шести или ускорить до ста восьми ударов в минуту, и влияние его на животное исчезнет. Где тот гений из людей, который различит интервал в одну сороковую секунды?

Собаке доступно и другое: она слышит нечто недостижихмое для нас. Ученый и сотрудники могли в этом убедиться. В камере было тихо, ни один звук сюда проникнуть не мог. Сотрудник подал сигнал, раздалось звучание, но расслышала его только собака. Люди довольствовались зрелищем результатов: животное насторожилось и, облизываясь, завиляло хвостом. Сигнал из области «неслышимого» повторили, беседа человека с животным продолжалась, но преимущества на этот раз были не на стороне человека.

Экзамен на музыкальность завершился «Камаринской». Из множества песен собака узнавала мотив народной плясовой, обильно проливая над ним слюну.

Испытания геометрией проведены были женской рукой. Экспериментатор не ставил себе сложных задач, — ей хотелось узнать, отличает ли собака эллипс от круга.

Все обставили по канонам условных рефлексов. Пошла в ход знаменитая кухня с ее слюногонными средствами. За надеждами не замедлили явиться результаты: геометрический круг вызывал у собаки глубокую радость, эллипс — не меньшую сдержанность.

Неожиданное началось позже, когда любознательная помощница Павлова стала изменять яйцеподобную фигуру, приближая ее по форме к кругу. Распознавание делалось трудней и трудней, собака дала об этом знать. Она визжала, рвалась из станка, скулила и лаяла. Она отказывается от мяса, от мясо-сухарного порошка, от всех благ мира. Метаморфозы злополучного эллипса — чудовищное дело, неслыханный труд, он мучительней всяких страданий.

Великолепная когорта павловской школы шла неотвратимо вперед. Она извлекла из глубин подсознания ассоциацию и память, распознала механизмы страсти и эмоции, открыла и те таинственные часы, которые необъяснимым путем подсказывают нам время во сне и наяву. Раздобыла их и изучила.

Давно полагали, что в нервной системе живых организмов ведется отсчет текущего времени. И птицы, улетающие на юг, и медведь, засыпающий на зиму, и пчелы, и люди чувствуют течение суток. Внутренний будильник не дает нам проспать назначенный час, напоминает о себе в различную пору: ночью — точнее, днем — менее верно. Несомненный отсчет, — но как это доказать? Как этот факт сделать наглядным, физиологически ручным?

Для слюнной железы нет трудных задач. Экспериментатор прибегает к уловке: он дает животному корм не тотчас после звонка или пуска метронома, а спустя три минуты. Как ответит собака на паузу? Учтет ли она ее и как точно?

Пришлось недолго трудиться — железа поспешила передвинуть реакцию, капли бежали не вслед за звонком, а погодя три минуты. Внутренние часы были точны до секунды.

Казалось, безгранична способность мозга собаки различать раздражения, но вот однажды случилось нечто мало понятное. Было давно установлено, что можно связать деятельность слюнной железы с отдельными участками кожи животного. Так, почесывая шею или спину собаки и подкармливая ее в этот момент, у нее вырабатывают временную связь; механическое воздействие на кожу вызывает отделение слюны. Кожные раздражения могут быть связаны с самыми разнообразными ответами организма: возбуждением, торможением, отделением слюны вслед за раздражением или некоторое время спустя. Крайне близкие друг к другу участки способны вызывать самые различные реакции. Тем более удивило ученого заявление одного из сотрудников, что выработанная им связь между слюнной железой и отдельным местом на коже стала связью для всей кожной поверхности. Где бы ни раздражали ее, ответом служил один и тот же рефлекс.

— Глупости! — отрезал ученый. — Мозг четко отличает любую точку тела, откуда бы раздражение ни шло. Можете легко это проверить: ущипните за икры себя, приложите ладонь к раскаленной плите и попросите огреть вас кнутом по спине, — и вы убедитесь, как раздраженные участки будут каждый в отдельности вами различаться.

Повторилось то же самое, что однажды уже случилось с Болдыревым. Сотрудник повторил все опыты сначала и снова убедился в своей правоте: животное откликалось выработанным рефлексом независимо от того, какой бы участок кожи ни раздражали у него.

— Подучитесь, любезный, — сказал ему ученый, — наше дело нелегкое и требует известного мастерства. Вы, должно быть, сопели во время работы, производили стереотипное телодвижение и навязали этим собакам условный рефлекс. На одинаковые раздражения, как вам известно, животное отвечает одинаковой реакцией…

— А механические раздражения кожи? — попытался вставить сотрудник.

— Оказались менее эффективными… Вы больше успели сопением и мимикой, чем делом…

Обиженный сотрудник покинул лабораторию навсегда.