Возрастающий накал этой борьбы отразился в том письме Озерова к Лаврову, которое завершает их переписку, касающуюся Домбровского. «Не отвечал я вам так долго, — говорится в письме от 13 июня 1871 года, — потому, что хотел собрать точные справки […] от г-жи Дмитриевой […]. Мне удалось повидаться с ней […], и вот что рассказала она мне: Домбровский ранен во вторник 23 мая, а умер в среду 24-го и похоронен. Вот печальное известие, которое передаю вам как слышал от Дмитриевой. Rosse приехал, цел и невредим, вероятно, будет писать вам. Начинаются серьезные гонения против Интернациональной ассоциации […]. А между прочим, нам нужно бороться против всяких пакостей, которые распускает злонамеренная, подлая реакционная журналистика […]. Трулье, подлый, свирепствует хуже Муравьева; о нет, никогда русские войска не делали того в Варшаве, что усмирители Парижа делают в Париже!.. Придет время, и мы отомстим им».
Враги снова вытащили на свет прежние фальшивки, в том числе распространявшиеся французскими властями небылицы о том, что Домбровский был будто бы прусским шпионом или версальским агентом, а также созданную польскими реакционерами лживую версию о том, что эмигранты перешли на сторону Коммуны не из идейных, а из корыстных соображений. Тот самый генерал Трошю, полную бесталанность которого Домбровский разоблачил в свое время перед всей Францией, теперь вовсю распинался о связях генерала Коммуны с прусским командованием. На эту клевету ответила Пелагия Домбровская, написавшая Трошю открытое письмо, которое было опубликовано в печати. Она писала:
«В своем последнем выступлении […] Вы несколько раз обвинили моего мужа в том, что он играл роль прусского шпиона во время осады Парижа. Единственным доводом в подтверждение этого обвинения служил выданный Вами же приказ об его аресте. К счастью, есть честные люди, для которых такого рода доказательства будут всегда недостаточными. Чтобы восстановить истину, Вам следовало бы добавить, что генерал Домбровский был арестован французскими аванпостами, несмотря на то, что имел выданный Вашим правительством пропуск, упомянуть, что он у Вас лично просил разрешения сражаться за Францию в парижской армии. Вы должны были рассказать также, что перед попыткой пробраться через прусские линии для присоединения к генералу Гарибальди, который предложил Домбровскому занять должность в его армии, мой муж в своих выступлениях и в брошюре, издание которой Вы никак не можете ему простить, прилагал все усилия для того, чтобы превратить оборону Парижа в нечто большее, чем кровавая комедия […]. Не следует вместе с тем забывать, господин генерал, что такие люди, как Вы, вообще ненавидят людей, подобных Домбровскому. Для подтверждения правоты своей партии, если не во имя самой бессовестной личной выгоды, Вы не остановилась перед тем, чтобы ранить сердце вдовы, Вы покусились на священную нанять о покойном. Вы захотели обесчестить его детей, которые долге еще не будут в состоянии потребовать удовлетворения за нанесенные Вами оскорбления».
Те, кто обвинял Домбровского в сношениях с пруссаками, ссылались также на официальное письмо, направленное им прусскому командованию 21 мая 1871 года. Однако текст письма сам по себе опровергает подобного рода ссылки. «Будучи тяжело контуженным, — писал Домбровский прусскому главнокомандующему, — обращаюсь к Вам с вопросом, могу ли я в случае, если пожелаю оставить Париж так, чтобы не попасть в руки версальцев, рассчитывать на то, что Вы разрешите мне явиться в Сен-Дени со своим штабом и следовать далее в Бельгию». Легко понять, что прусскому агенту не было никакого смысла ставить такой вопрос, так как хозяева приняли бы его в любое время. На письмо Домбровского, кстати говоря, ответа не последовало, да, видимо, он лично и не рассчитывал им воспользоваться. Что же касается отношения прусского командования к коммунарам и к Домбровскому, то оно с предельной отчетливостью выражено в лаконичной резолюции на злополучном письме. «Могут висеть» — вот что написал на запросе Домбровского прусский главнокомандующий. Эта резолюция окончательно перечеркивает не только все заявления пруссаков о нейтралитете, но и всякие домыслы о связях с ними Домбровского.
Слухи о сношениях Домбровского с версальцами были порождены описанными выше попытками подкупа. Версальцы начали особенно муссировать эти слухи тогда, когда убедились в том, что их усилия не имели и не могут иметь никаких шансов на успех. После разгрома коммунаров французская реакция воспользовалась слухами для того, чтобы очернить память одного из крупнейших деятелей Коммуны. Реакционерам, по-видимому сам того не желая, очень помог один из эмигрировавших в Англию участников Коммуны, который без всяких доказательств заявил, яте ворота Пуэн-дю-Жур были открыты для версальцев при содействии Домбровского.
Опровержение этого вздорного обвинения взял на себя брат генерала Коммуны Теофиль Домбровский. В большом открытом письме, предназначенном для польской печати, он подробно описал все действия своего брата за последние дни обороны Парижа, показывая чае за часом, где он был и что делал. С помощью неопровержимых фактов и ряда сохранившихся документов клевета на Домбровского была опровергнута. Определенное значение имела при этом также публикация Воловского, который рассказал о своих встречах с Домбровским в осажденном версальцами Париже и о полной безрезультатности предпринятых им попыток склонить его к измене.
Деятели правого крыла польской эмиграции и раньше всячески старались оклеветать своих соотечественников, поддержавших Коммуну. Теперь их глава князь Чарторыский поспешил направить в Версаль специальное послание. В нем он вопреки истине утверждал, что «за исключением, может быть, одного Домбровского, который был более русским, чем поляком, и с давних пор связан с русскими социалистами, прочие поляки, служившие Коммуне, были чужды идеям Коммуны… это были просто «кондотьеры», военные наемники, продавшие свои услуги Коммуне за титулы и плату». Отповедь Чарторыскому дал Теофиль Домбровский в том же послании редакции «Газеты Народовой», а также в своем написанном несколько раньше открытом письме к польскому писателю Крашевскому. От имени поляков, сражавшихся на стороне Коммуны, он писал: «Нашей целью было не только отстоять народное правительство Парижа, но и добиться победы социальной революции, которая, как мне кажется, и для нас не безразлична». «Первой нашей мыслью и первым вопросом, — говорилось в другом месте, — было всегда: что это может дать для Польши? Принимая участие в парижской революции, мы видели в ней социальную революцию, которая в случае успеха могла изменить существующие порядки во всей Европе. Потеряла ли бы от этого что-либо Польша? Нет! Выиграла бы что-либо? Все! Мысль эта была стимулом для всех поляков, боровшихся под знаменем революции».
Против кампании клеветы на Парижскую коммуну самым энергичным образом выступили Карл Маркс, Фридрих Энгельс и возглавляемый ими I Интернационал. Основоположники научного коммунизма дали глубокую оценку деятельности Коммуны и отдельных ее руководителей. В своей замечательной работе «Гражданская война во Франции», опубликованной в июне 1871 года, Маркс писал: «Вторая империя была праздником космополитического мошенничества […]. Коммуна предоставила всем иностранцам честь умереть за бессмертное дело […].
И Тьер, и буржуазия, и Вторая империя постоянно обманывали поляков громогласными выражениями своего сочувствия, в действительности предавая их России и выполняя ее грязное дело. Коммуна почтила героических сынов Польши, поставив их во главе защитников Парижа». Оценивая роль Домбровского, Врублевского и их соотечественников, Энгельс писал: «…B Парижской Коммуне они были единственными надежными и способными полководцами». В более позднее время аналогичные оценки высказывал В. И. Ленин. «Память Домбровского и Врублевского, — писал он в 1903 году, — неразрывно связана с величайшим движением пролетариата в XIX веке, с последним — и, будем надеяться, последним неудачным — восстанием парижских рабочих».
