– Не верь ему, господин! Этот старик хитрее лиса, ты сам только что мог в этом убедиться.

Харудж поманил к себе пальцем верного слугу и, когда тот приблизился, наотмашь ударил его по лицу.

– Как ты смеешь оскорблять столь достойного человека и нашего союзника и как ты смеешь думать, что можешь оказаться предусмотрительнее меня?!

Фикрет, низко поклонившись, попятился. Харудж повернулся к своим пленникам:

– Клянусь знаменем пророка и его конем, вы, ничтожные черви под копытами этого коня, обрадовались предложению Салима ат-Туми. Вы наслышаны о том, что непобедимый Харудж во время штурма злосчастного города Бужи потерял руку. Вы возомнили, что Аллах дает вам шанс спасти ваши смердящие жизни.

– Я не дерусь с инвалидами! – надменно сказал дон Игнасио де Тобарес. Он мог себе это позволить, ибо мог надеяться, что пират в конце концов сохранит ему жизнь. Как-никак он является посланником короля Испании.

Камильбек сам отшвырнул свой клинок и пал на колени перед краснобородым победителем. Ударился головою о мраморный пол с такой силой, что с его лысой головы слетела белая, богато украшенная чалма.

– Господин! Мой господин! И да будет мне даровано право возблагодарить Аллаха за то, что он даровал прозрение моим глазам и я могу видеть теперь истинного алжирского правителя.

Харудж иронически поглядел на подкатившуюся к его богато расшитым сапогам чалму и поднял взгляд на Сослана.

Тот тоже усмехнулся. И произнес:

– Почему бы и нет!

– Что ты имеешь в виду, говоря эти слова, повелитель несуществующего племени?

Сослан прежде всего надеялся хоть немного потянуть время. Он знал, что не все его люди перебиты на мысе Баб-аль-Уэда. Несколько сотен их сейчас рубятся с испанцами, занимающими башни городских укреплений. Если им сопутствует удача, он сможет поторговаться с Харуджем.

К сожалению, бею Сослану было неведомо то, что отлично видел лейтенант де Варгас, затаившийся в ветвях дерева с пышной густой кроной как раз напротив рыночной башни. Свет многочисленных факелов давал возможность отлично рассмотреть, что происходит на ее широкой верхней площадке. Кучка в два десятка испанских солдат, стоя спиной к спине, отбивалась от шумно толпящихся кабилов. Их было раза в три больше, но, оказавшись в пешем строю, они потеряли две трети своих боевых умений, поэтому схватка обещала стать затяжной. Лейтенант уже начал задумываться над тем, как бы ему с пользой для своих вмешаться в это шумное и кровавое безобразие, когда на сцену явилась третья сила.

Пираты, понял лейтенант.

Люди Харуджа кричали мало, а трудились клинками в высшей степени продуктивно. Кабилов охватила паника, и они наверняка были бы мгновенно перебиты, если бы благоразумные испанцы не предпочли покинуть поле боя, отстоять которое не было никакой возможности.

С башни спустились две веревки, и не верящие своему счастью испанцы заспешили по ним вниз, в объятия непроглядной субтропической ночи.

– Я готов тебя убить, Харудж, – произнес бей.

Краснобородый сделал несколько шагов к нему, медленно вытащил правой, единственной своей рукой длинный дейлемитский клинок с узким, почти как у европейской шпаги, лезвием.

Бей Сослан страшно осклабился. Он был готов сражаться. Жажда мести была в нем ничуть не меньше желания сохранить свою жизнь.

Фикрет тихо зарычал, не открывая рта, он представлял себе, что сделает с этим черным уродом, если с головы его господина упадет хотя бы один волос.

Харудж внезапно сбросил длинный сиреневый, расшитый золотыми павлиньими перьями плащ. И что же обнаружилось?! Обе руки знаменитого пирата были на месте.

Вот правая, сжимающая дейлемитский[12] меч.

Вот левая, якобы оторванная ядром при штурме Бужи, вооруженная кинжалом.

Всеобщий вздох удивления пробежал по саду.

Всего лишь на одну секунду Сослан растерялся, и был атакован Харуджем именно в это мгновение. Чтобы выправить положение и занять более удобную для обороны позицию, он сделал большой шаг назад.

Это его и погубило.

За спиной кабила был пруд. Глубиной в два человеческих роста. Житель пустыни относился к воде с подозрением и уж конечно не умел плавать. Оказавшись в ее толще, он мгновенно наглотался золотых рыбок и, отчаянно, но беззвучно барахтаясь, пошел ко дну.

Если бы в саду присутствовали посторонние наблюдатели, они пришли бы в восторг или ужас от созерцания столь неожиданной и решительной победы. Люди Харуджа давно уже перестали удивляться его необыкновенным талантам. Даже появление потерянной руки на прежнем месте их впечатлило не сверх меры. Они продолжали бдительно целиться из своих арбалетов в возможных врагов своего господина.

Харудж повернулся к Камильбеку, все еще стоящему на четвереньках:

– Твое почтение так велико, что ты все еще не решаешься подняться на ноги?

– О непобедимый…

Непобедимый не дал ему продолжить восхвалительную речь:

– Ты сам выбрал эту позу для перехода в мир иной. Да воспользуются мои верные воины монгольским приемом.

Мгновенно к бывшему начальнику подошли два молчаливых человека. Один поставил колено Камильбеку на затылок и завел сложенные ладони под подбородок. Другой ударом сапога подрубил упершиеся в пол руки.

Раздался глухой хруст.

Начальник стражи умер, не потеряв ни капли крови.

Настала очередь дона Игнасио де Тобареса, генерала гвардии его католического величества. Испанец, наблюдая происходящую расправу, непрерывно шептал молитвы и просил Господа о том, чтобы тот дал ему возможность умереть достойно, если он решил, что ему пора умирать.

– Этого иноземца отведите в темницу. Только именно в темницу: после того, что он здесь увидел, ни один солнечный луч не должен достигать его глаз.

Почему Краснобородый решил применить к испанцу такое наказание, никто не понял и не желал задумываться.

Даже шейх племени саалиба. Старик смотрел и пытался уразуметь, имеет ли он основания считать себя победителем в этой запутаннейшей истории. Да, он избавился от угрозы быть задушенным телохранителями Камильбека, но кто знает, какой угрозе подвергается его жизнь теперь.

Харудж приблизился к старику, так и просидевшему почти в полной неподвижности весь этот сумасшедший день, и, опустив вооруженные руки, сказал:

– Ты имеешь возможность видеть, Салим ат-Туми, то же самое, что видит Аллах: морской воин Харудж, прозываемый франками и кастильцами Барбаросса, всегда выполняет свои обещания. Даже самые мелкие. Я обещал, что не пролью крови своих пленников, и я не пролил ее.

Старик покорно кивнул:

– Воистину так. Да возвестят в Алжире, что город спасен. Испанские пушки взорваны, безумные варвары кабилы рассеяны. Наступает время процветания и благоденствия.

– Да возвестят, – усмехнулся Харудж в свою длинную роскошную бороду.

Огромная крытая повозка, запряженная четырьмя мулами, медленно поднималась по извилистой, узкой и пыльной дороге. Высокие колеса с толстыми золочеными спицами или тонули в пепельной пыли на целый вершок, или грохотали железными ободами о проступившие камни. За повозкою тянулся удушливый шлейф. Он окутывал конную охрану, следовавшую позади, вместе с поднятыми вертикально копьями. Всадники чихали, кашляли и тихо сквернословили, несмотря на то что состояли в этой поездке в свите одного из главнейших священнослужителей Испанского королевства.

Его преосвященство кардинал Хименес де Сиснерос третьи сутки изволил вояжировать по пустынным, каменистым пустошам Юго-Восточной Андалусии в поисках своего старинного друга, бывшего королевского духовника отца Хавьера. Окружающая местность совершенно не радовала столичный взор церковного иерарха. Изо дня в день представали ему все те же белые, заляпанные пятнами сухого мха скалы, безрадостно торчащие из обожженной солнцем земли. Почему-то они наводили его на мысль о плохо погребенном скелете. Иногда можно было увидеть на горизонте торчащий в небо под небольшим углом шест, на конце которого было что-то подвешено. Странно, но первое, что всякий раз приходило на ум при виде этого устройства, – виселица. И только в следующий момент он с облегчением понимал – это всего лишь колодец, а на веревке болтается не висельник, а кожаное ведро. Если подъехать поближе, то можно застать рядом жидкую отарку овец, пригнанную нищим крестьянином на водопой.