Для него центром бытия и сознания, центром стремления и активности служит отнюдь не крошечное «я», а широкий, развивавшийся коллектив. С этой точки зрения он, во-первых, понимает условия и сущность господства социальных стихий над людьми, — чего органически неспособен понять фетишист-индивидуалист; пролетарий-коллективист знает, что источник этого господства — неорганизованность общественной системы, анархия производственной жизни, — а знать и понимать это — означает уже идеологически стоять выше враждебной власти. — Затем, в составе своего классового коллектива, своих профессиональных и партийных организаций, — пролетарий борется против господства социальной стихийности, что опять-таки по существу недоступно буржуазному индивидуалисту; а кто борется, тот уже не подавлен, тот уже на пути к освобождению. И, наконец, в этой борьбе пролетариат оказывается на деле победоносным, успехи преобладают над поражениями, взаимная поддержка реально ослабляет власть слепых экономических сил, — и все более становится очевидной неизбежность конечной победы, в корне устраняющей неорганизованность трудовой системы и ее дробление на классы. При всех этих условиях ясно, что власть общественных отношений не может так угнетающе действовать на процесс мышления, на образование идей, — что она не обобщается в познавательных методах до универсальности, — что она не заполняет своим отражением всеобщую схему причинности. Идеология коллективизма вырабатывает новый тип причинной связи, с совершенно иным содержанием.

В пролетарском существовании центральным моментом, вокруг которого группируется и к которому соотносится весь материал его опыта, выступает труд, побеждающей природу, труд, организованный в формах научной техники, в формах развивающегося машинного производства. Естественно, что отсюда пролетарское мышление черпает и свою постоянную связь фактов, т. е. свой особый тип причинности. В чем заключается реально постоянная связь явлений, свойственная научно-организованному труду? В том, что одни явления, одни комплексы опыта применяются как технический источник для получения других явлений, других комплексов, другие для третьих, и т. д., бесконечно развертывающейся цепью, в которой все звенья связаны строгими, научно-определенными соотношениями: химическая энергия угля, как источник теплоты, теплота как источник расширения пара, расширение пара как источник движения рабочих инструментов, их движение как источник изменения формы и свойств материалов машинной работы и т. п. При этом человеческая энергия постоянно замещается различными силами внешней природы, и сама способна замещать их в различных случаях, как и они, в свою очередь, одна другую. Вот эта фактическая, объективная связь пролетарского труда и становится постоянной связью пролетарского мышления, содержанием новейшего типа причинности, который быстро развивается, шаг за шагом устраняя, как бесплодные или неверные, прежние концепции.

Такова причинность-энергия, связь коллективно-трудовой практики; проникающая собою познание, как его всеобщий закон. Она совмещает в себе — конечно, в развитом своем виде — все основные моменты высшей техники, будучи закономерностью превращения всех различных сил, живых и мертвых, участвующих в производстве; и в то же время она вполне выражает те потребности мышления, которые вытекают из товарищеской формы сотрудничества. Мы видели, что в противоположность форме авторитарной, которая отражается в коренной разнородности «причины» и «следствия», как начал активного и пассивного, она порождает, тенденцию принимать причину и следствие как однородные по существу, как две стадии одного и того же процесса. Именно таково энергетическое соотношение причины и следствия.

И это совершенно естественно. В общем ряду превращений или замещений различных комплексов опыта, активно-организаторская и пассивно-исполнительская деятельность выступают, подобно всем прочим живым и мертвым активностям, как частные формы энергии, переходящие одна в другую и еще в новые формы, а тем самым однородные по существу. А если раскрыть объективный смысл унаследованного от абстрактной философии понятия «однородность по существу», то и окажется, что за ним скрывается принадлежность всех этих активностей к единой и целостной коллективно-трудовой практике. Таково действительное существо всех явлений.

Мы знаем, что в авторитарной причинности отношение причины и следствия имело большую или меньшую окраску произвола: причина как бы произвольно, подобно акту властной воли, вызывает свое следствие. В метафизической причинности эпохи товарного производства место прежней занимает противоположная ей окраска принудительности — «необходимости». Оттого буржуазная философия, совмещающая в разных пропорциях тот и другой тип мышления, целые века бьется — безысходно и безнадежно — над противоречием «свободы и необходимости» т. е. этих двух концепций причинности. Для коллективизма, товарищески-пролетарского способа познания, невозможны ни окраска произвола, ни окраска принудительности: чувство «произвола» исключается технической закономерностью превращения причины в следствие, чувство «принудительности» — тем, что причина является техническим источником следствия, т. е. в самой их связи уже предполагается живая активность коллектива, для которой и «причина» и «следствие» — лишь частные средства ее проявления и развития.

Марксисты часто пользуются гегельянской формулой «примирения» свободы и необходимости: «свобода есть познанная необходимость». Действительного примирения в этой формуле нет, а есть только смутный намек на него. Познать «необходимость» безысходную, роковую, вовсе не значит стать свободным; и потому для индивидуалиста, стоящего на точке зрения личного «я», не может быть никакого действительного освобождения в обществе, где социальная стихийность всецело господствует над судьбой этого «я». Настоящее разрешение «проклятого вопроса» старой философии о необходимости и свободе достигается вообще не в познании, взятом отдельно, а в сознательном коллективном творчестве, закономерно и планомерно изменяющем мир.

Здесь же находит свое разрешение и другая, фатальная для всей буржуазной философии, противоположность «бытия» и «сознания», или «бытия и мышления», как ее формулируют философы-индивидуалисты, систематически смешивающие социально-идеологический процесс мышления с личным сознанием отдельного человека.

Абстрактное «бытие», самое пустое, самое бессодержательное понятие всей философии, скрывало в своей мертвенно-серой оболочке всю стихийность мира и жизни, все грозные силы природы внешней и социальной, тяготеющие над судьбою человека. А «мышление», это был тот маленький и непрочный, но единственно-драгоценный для индивидуалиста комплекс его переживаний, которому угрожали все стихии, все внешние силы. В «бытии» не было живого смысла, в «мышлении» — реальной силы; и из этой абсолютной несоизмеримости — никакого действительного выхода; а выходы фиктивные, — на пути религиозных фантазий или схоластических самообольщений, не могли, конечно, дать настоящего и устойчивого удовлетворения. Противоречие идеологическое было неразрешимо, потому что за ним скрывалось противоречие практическое, которого вообще посредством слов и мыслей, посредством догматов и рассуждений разрешить невозможно; а возможно только посредством практического же изменения самой жизни.

Это изменение и заключается в сплочении товарищеского коллектива, побеждающего природу в своем трудовом опыте, который есть и бытие коллектива, и познание. Тут бытие получает силу, и она такова: человечество организует вселенную путем борьбы со стихиями. Тут мышление получает реальную силу, и она такова: мышление организует трудовую энергию человечества в борьбе со стихиями. Исчезает нелепая несоизмеримость двух полюсов: мышление, воплощенное в деятельности коллектива, есть могучее бытие; и бытие, отраженное в этой деятельности, есть светлое мышление.