— Джигиты! Поднимайте верблюдов! Спешите к верховью! — надрываясь, кричал Максуд.

Караванщики метались между верблюдами, но ничего не могли сделать. Задыхаясь, они падали на песок и скользили по нему, растопырив руки-ноги. Шквал песка всякий раз с воем обрушивался на верблюдов, зарывал-засыпал их, точно проглатывал. Ничего невозможно было различить, однако по отчаянному верблюжьему реву он догадался, что песчаный сель уже захлестнул бедных животных. И людей тоже не было видно. В ушах монотонно и грозно гудело, и нельзя было понять, то ли это завывала буря, то ли кричали о помощи люди, то ли ревели задыхавшиеся под морем песка верблюды. В народе говорят: «Если буря валит верблюда, то козу ищи на небе». Так и Максуда вдруг необузданная сила отшвырнула куда-то. Он всячески пытался удержаться на земле, прижимался к ней, цепляясь всеми пальцами, но тщетно. Буря приподняла его, отбросила и покатила, как щепку, будто забавляясь своей мощью. Потом он ударился боком о что-то непонятное, лихорадочно вцепился и тогда только сообразил, что это нога черного дромадера. Животное, ошалев, вскочило, рванулось вперед, и караван-баши, собрав остатки сил, ухватился обеими руками за шею верблюда. Дромадер, глубоко проваливаясь в кочующий песок, куда-то понес его, и Максуд на время потерял сознание…

Целые сутки без передышки бушевала песчаная буря. Бывшее ущелье Белкум бесследно исчезло с лица земли, а на его месте образовалась гладкая песчаная равнина, Когда на следующий день буря улеглась, из-под песка выбрался, точно призрак, тощий и мосластый черный дромадер. Вместо недавнего могучего нара на свет божий появилось странное, жалкое животное на ногах-жердинах, с нелепо большой головой на тонкой, дряблой шее. Еле передвигая ноги, животное тоскливо ревело, пытаясь широкой лапой разгрести песчаные наносы. Оно вздымало пыль, искало, звало пропавшего хозяина.

Нар оказался настойчивым и нашел-таки между застывшими песчаными волнами человека. Тот все еще был без сознания, на грани жизни и смерти.

Солнце пригрело, свежий ветер подул в лицо, и вскоре Максуд пришел в себя, открыл глаза, поднял голову. Во все стороны простирались, выпирая острыми заступами, бурые барханы. Куда ни посмотри — чуждый, безмолвный, мертвый мир.

Человек с трудом приподнялся. Шатаясь, взобрался он на понурого дромадера, погнал его к длинному увалу. Отсюда, с вершины увала, отупевшим взглядом Максуд долго обозревал окрестности, но ничего не увидел. Видимо, все караванщики вместе с верблюдами навечно остались лежать в песчаной пучине. Рассудок Максуда помутился, и он закричал страшно, протяжно. Черный нар тронулся в путь…

О случившемся в песках Кызылкумов Максуд поведал через несколько дней правителю Отрара Иланчику Кадырхану. Весть омрачила повелителя, и он твердо решил разыскать погребенных под песком караванщиков и громадные тюки с бесчисленными слитками золота и серебра. По его приказу срочно призвали опытных караван-баши, бывалых охотников, известных проводников, мудрых следопытов. Стали спешно готовиться к дальней дороге. Но воле правителя не суждено было осуществиться. Другая, куда более страшная буря обрушилась на Отрар…

8

Провидец Габбас на своей вышке, лежа, по обыкновению, на животе, читал толстую книгу в сафьяновом переплете. Ночь была лунная, светлая; с севера дул приятно прохладный ветерок, сгонявший тучи комаров в низину. Вдалеке темнели очертания древней крепости Жаухар. При молочном свете луны мрачно зияли круглые бойницы, из которых лучники пускают стрелы. Старый астролог держал в руках большой дастан «Хикая», недавно законченный Хисамеддином. Молодой поэт подарил свой труд любимому наставнику.

С жадным любопытством и восхищением читал многомудрый ученый поэтические размышления — толгау вдохновенного и пылкого кипчакского акына. Он сразу зорко почувствовал затаенную между строк необъяснимую печаль. Эта печаль обволакивала каждый стих, казалась золотой оправой жемчужных слов. При свете луны ясно проступала на бумаге затейливая вязь.

Здесь родился поэт, дивной книги творец.

Толковал здесь «Основы»

^[34]

славный предок-мудрец.

О всеблагий Тэнгри, дай мне жизнь вторую —

Со спокойной душой в Сыгынаке умру я…

Мы кипчаки. Мы вольный, свободный народ.

Бессилен над нами мстительный рок.

Солнце восходит над ширью кипчакской,

И плавится златом купол Отрара,—

Край мой любимый, сердца отрада…

При последних словах голос Габбаса дрогнул. Казалось, в горле у него застрял камень. Концом чалмы он вытер глаза, тяжело вздохнул. Для печали были веские причины.

Недавно старый астролог был свидетелем страшного дела.

Беда надвигалась на весь Мавераннахр^[35]. Все говорили о том, что с востока идет монгольский каган Чингисхан, черной бурей сметая все на своем пути. Наступила лихая година, когда кони пили воду, закусив удила, а воины спали в седлах. Шах шахов Мухаммед срочно разослал гонцов с наказом всем правителям собраться в Ургенч на Государственный совет — Дуан-арз! Кипчакские ханы и военачальники, получив эту весть, долго совещались и решили направить в Ургенч Иланчика Кадырхана и с ним провидца Габбаса. Они должны были просить о помощи, ибо Отрару и другим кипчакским городам предстоит встать заслоном на пути неотвратимой, неумолимой бури. Все надеялись на здравомыслие правителей, ибо, только объединившись, можно было остановить свирепые полчища кагана. Об их страшных делах уже доносились слухи из Китая и пограничных земель.

Дуан-арз начал свое заседание с приема иноземных послов. К этому времени в третий раз прибыли послы с востока. На этот раз грозные слова кагана доставил рыжебородый человек по имени Ибн Кефредеж Богра. Сопровождали его двое: оба тощие, длинные, как нож мясника… По стародавнему обычаю, первым предоставили слово послам:

— Отправленные к вам с чистыми, благородными намерениями послы всемогущего кагана незабвенный Омар-ходжа, Хаммаль Мераги, Пакыриддин Дизеки и Амин ад-дин Хереви безо всякого на то основания были злодейски казнены в Отраре. Кроме этого, у нас захвачено пятьсот верблюдов, огромное количество товаров и тюков с драгоценностями, золотыми и серебряными слитками. Умерщвлено четыреста сорок шесть невинных слуг кагана. Эту расправу учинил над мирным купеческим караваном кипчакский хан Иланчик Кадырхан. Разгневанный каган требует выдать ему злодея-душегуба. Кровь за кровь, смерть за смерть! Только так восстановлена будет справедливость!

Неприкрытой угрозой прозвучали слова Ибн Кефредежа Богры. Закончив речь, он побледнел, насупился, запустил пальцы в дремучую бороду. Все они были унизаны драгоценными перстнями. Четки, длиною в добрый кулаш, висевшие на его шее, были также из драгоценных камней. Они сверкали, переливались, слепили глаза.

Шах шахов повернулся направо, где сидели разодетые в шелка советники. Он ждал их решения.

И мудрые советники сказали:

— Не гореть же нам на огне Илакчика Кадырхана. Он раздул пожар, пусть сам же и потушит. Мы не ответчики за чужие грехи, шах благословенный!

И еще они сказали:

— Господи, сколько нам еще терпеть этих смутьянов-кипчаков! Все беды от них. На врага идут — наших джигитов с собой увлекают. От врага бегут — наших джигитов на поле брани оставляют, как жертвенных баранов. От их бесконечных споров-раздоров наши головы, величиной с кулачок, распухают, как арбуз. Ну что им еще надо?! Давайте отречемся от них, и всем нашим напастям — конец.

И еще сказали:

— Истребили кипчаки посольский караван с купцами-мусульманами, а вину хотят свалить на нас. Нет! Пусть сами сполна заплатят кун. А решение вынесем мы!