Из кабинета Исатай вышел налегке, словно оставил там давивший на плечи тяжелый груз. «Как это здорово, что есть вокруг честные люди — коммунисты, которые сразу протянут руку для помощи в трудную минуту», — радостно думал он.
Люди, вышедшие с собрания, начали расходиться засветло. Постепенно улицы окутывали вечерние сумерки.
Машина выехала из райцентра прямо на север, повернув затем на восток по трассе Москва — Алма-Ата. Асфальтированная дорога словно прорезала ровную, как бесконечная скатерть, степь между горами Каратау и правым берегом Сырдарьи, устремляясь на юго-восток. До совхоза было километров семьдесят. Впереди показалась полная, красная луна. Он впервые видел ее такой — похожую на дымящуюся деревянную крышку котла. По телу пробежали мурашки. Стало неспокойно от мысли, что это признак надвигающегося зноя! Вспомнилось усталое лицо первого секретаря.
«Почему такой здоровый парень не хочет зарабатывать свой хлеб честным трудом, вместо этого посылает ко мне немощных старцев, а сам бежит к именитому родичу в столицу? — Со злости поддал газу и без того стремительно несущейся машине. Красная стрелка спидометра перескочила за отметку «сто». Дорогу перебежал тушканчик. — Да, если ангела сбивает с праведного пути золото, то какой спрос с парня, у которого вовсе нет понятия долга».
С появлением луны «сварщик» сел на поезд. «Главное дело сделано, — решил он про себя. — Теперь-то мы покажем», — потирал он ладони от удовольствия.
Опасаясь жажды, он набил сетку бутылками с пивом. Настроение было праздничным. Спутником его оказался джигит-домбрист, худой, словно жердь, с выпирающим кадыком, который объяснил: «Еду собирать народный музыкальный фольклор». Но в питье темно-бурого пива он не отставал. Вскоре оба захмелели. «Я — кассир огромного совхоза! — начал хвастаться «сварщик». — А твои песни… э… они денег не родят». Пытаясь затянуть песню, расшумелся на все купе:
Разошлась домбра моя,
Запою сейчас и я…—
начал было припевать, да позабыл все слова. Взял домбру и стал тихонько наигрывать давно забытую мелодию, пытаясь вспомнить слова:
Дурное в жизни терпеть нам заче…е…м,
Уж лучше не делать дурного совсе…е…м,
О-о-у прелесть ты моя!
Джигиту достойному песню спой,
Устроим сегодня мы пышный той,
Придет новый день, веселье даря!
В упор посмотрел на фольклориста с выпирающим кадыком: «Извини, привычка, как выпью, так и уставлюсь на человека».
Стремительно несущийся на запад под покровом ночи поезд раскачал сидящих друг напротив друга парней, словно детей в колыбели.
— Твой фольклор денег не родит — как собираешься существовать? — приставал «сварщик» к своему спутнику. Тот оказался выдержанным: взял себя в руки и не стал выяснять отношений с захмелевшим соседом.
— Пусть мой труд пойдет на пользу народу, большего и не желаю, — ответил он. — Ну, а я не могу понять одного. Нынче у нас чего много, так это работы: засучил рукава и приступай — выбор большой. Чего ты нашел интересного в работе кассира? Сидеть в четырех стенах, щелкать костяшками, считая копейки…
— Ну ты даешь… Интерес, еще какой интерес. С прошлого года мечтал, еле-еле добился места кассира. Ведь я вижу: тот же рисовод день и ночь ворочает кетменем землю, а заработать как следует не может. А у кассира карман всегда набит, рот не пустует, да и руки в жире.
— Так что же получается: люди из своего заработка отдают?
Казалось, что домбрист только-только начинал постигать сущность сложной науки — уметь существовать. Что поделать — пришлось поучать его уму-разуму:
— Ты, оказывается, еще ребенок. В наши дни просто так, без разрешения и ломаного гроша не выудишь, а к государственному имуществу, сам понимаешь, протягивать руки прав нет. Жизнь — это большой дележ, и главное — не остаться в стороне от этого дележа. Я буду объяснять, а ты слушай и запоминай. Допустим, я выдаю месячный заработок. Старику Акадилю полагается сто десять рублей восемьдесят три копейки. Я же отсчитаю ему сто десять рублей. А что касается копеек, скажу, что мелочи, мол, нет. Старик только поблагодарит. Да и остальные не будут обращать внимания на гроши… Положим, что в следующем квартале по итогам года мы должны выдать премиальные. Старику Сарсенбаю полагается двести сорок рублей. Я аккуратно отсчитаю ему двести тридцать и скажу: «Мелочи на десятку не хватает». Сарсенбай только рукой махнет. Вообще простые люди считают, что премия — это подарок всевышнего, и не думают считать деньги, которые им положены по закону. Так постепенно и подкапливаются деньги на дне сумки. По сути, быть кассиром все равно, что быть тем Бекежаном, который в древние времена лежал себе на перепутье дорог у Кособакана и обирал путников, угрожая им, требуя платы за молчание, словом, не упускал случая поживиться за счет чужого кармана.
— Погоди, — перебил его собиратель песен, — разве никто не потребует выдачи всех денег?
— Как же они потребуют? Все дело в том, как это ловко провернуть, создать обстановку, которая сыграет тебе на руку. При раздаче денег напустишь на себя недовольство, будешь кричать, словно отдаешь из своего кармана. А тихие — так те и вовсе начинают лебезить.
Парень-домбрист был поражен тем, что его ровесник знает такие хитросплетения жизни. От такой гнусности стало не по себе. Поставил на стол и отодвинул подальше кружку с прохладным, пенящимся пивом. Словно не пива выпил, а глотнул противного лекарства.
А его спутник продолжал философствовать:
— Сейчас такое благодатное время, что ловкий жаворонок может свить себе гнездышко на спине глупого барана. Нет сейчас и бедняков, которые бы протягивали руку, прося милостыню, как нет и мулл, дерущих налог — зекет с набожного народа. Люди берут только дареное, и самый лучший подарок в наше время — это легковая машина.
Окунувшись в свои мысли-мечты, он вяло растянулся на деревянной полке и сразу заснул мертвецким сном. Под утро приснился ему святой странник, облаченный в лохмотья, — покровитель убогих и обиженных. Проснулся возбужденным, со свежими чувствами.
«Бывают же такие сны, — удивился про себя «сварщик». — Не сон, благословение. Наверное, это к удаче, ведь сам Кадыр-ага поддержал».
К родным местам, на берег Сыр-Дарьи, поезд подъехал в два часа дня.
Решил зайти в вокзальный буфет и опохмелиться. Пока стоял в очереди, автобус, направляющийся в совхоз, уже уехал. Брать такси — одно разорение. Пошел на автобазу — может, попутную машину найдет. У входа стоял грузовик, доверху загруженный комбикормом, который собирался тронуться в путь. Шофером оказался его бывший товарищ, с которым они вместе окончили школу. «Хорошо, возьму», — согласился он. Правда, предупредил, что кабина занята: в нее должен был сесть бухгалтер их совхоза. Пришлось забираться наверх. Кузов был набит желтой шелухой, только что вышедшей из-под жерновов; одежда сразу покрылась пылью. «Дайте время, вот стану кассиром, тогда и посмотрим, — со злостью думал он про себя. — Я вам покажу, как не поместить в кабине. Вот куплю машину — будете только пыль глотать… Заставлю еще бегать за мной, как начну драть налог за бездетность, удерживать деньги якобы на помощь пострадавшим…»
Устроим сегодня мы пышный той,
Придет новый день, веселье даря…
Приехав домой, парень не стал пачкать руки по хозяйству. К тому же отец, с удовольствием потягивая дурманящий кокнар, разбавленный в густом чае, ободрил его. «Сходи, сходи, дорогой… Слава всевышнему, кажется, все сделали, — сказал он. — Потащил стариков Сарсенбая и Акадиля к директору совхоза. Приветливо так нас встретил. Не должен отказать, если не забыл черный хлеб Сарсенбая в то голодное время. Твоя поездка в Алма-Ату тоже на пользу пойдет — как-никак такой родственник слово за тебя замолвит. Пусть только он не послушается указаний первого секретаря райкома… С одной стороны, родственный долг, с другой — приказ начальства: интересно, как он сможет вырваться из крепко натянутых поводьев. Иди, не задерживайся, сынок».
