— Не успел закончить повесть… — брезгливо морщась, пробормотал он.

— Ойбай, пропади она пропадом, твоя повесть! — накинулся на друга врач. — Подумаешь, верх счастья, измарал гору бумаги и извел целое озеро чернил… Ты мне лучше здоровье свое подавай, а нет здоровья, то и книг твоих не будет, и человеколюбия, и красоты… Вьюнки там разные или телеги, стучащие по ночам, — это все от переутомления, приятель, от твоих каракулей, которые ты выводишь тут, не подымая головы, забыв обо всем на свете… писатель.

Но друг устало повторил:

— Не успею сдать рукопись в издательство…

И ни кровинки в лице. Сон ему привиделся вот какой… Вроде бы он знал, что спит, но смотрит сквозь слегка приоткрытые глаза. И вдруг видит, как через окна и дверь стали буйно вползать в дом живые побеги вьюнка. Змеясь по полу, добрались до кровати, полезли вверх и нырнули под одеяло. Нежные, холодные прикосновения заставили его вздрогнуть, затрепетать. А живые побеги стали обматывать его ногу и, подымаясь все выше, плотно обвили правое бедро. Сжали ногу с чудовищной силой.

Цветы впились в тело и стали жадно высасывать кровь. Кыдыр обомлел, душа его содрогнулась — и он проснулся.

Доктор Оразали никогда еще не слышал о чем-нибудь подобном, но особенно не стал вдумываться в этот болезненный бред, а продолжал выговаривать другу за то, что тот не знает отдыха и доводит себя до чертиков. Почти насильно заставил его одеться, выволок из домика, запер дачу, затолкал писателя в машину и повез в город.

Мчась с горы на гору, Оразали заметил, что ветер, кажется, выдул из равнин всю пыль, словно мутный дым, — и теперь были отчетливо видны сквозь прозрачный воздух беленькие дома окрестных поселков. Молодые, только что проклюнувшиеся листья кленов, неподвижно стоящих вдоль дороги, были золотисто-бурыми, словно облитые свежей краской.

Доктор Оразали решил развеять болезненную тоску своего друга, поднять его ослабевший дух. Задумал устроить ему что-нибудь неожиданное и приятное, По пути заехал к себе в больницу, взял свободный день в счет будущего дежурства и, снова усевшись рядом с поникшим другом, победно принялся напевать: «Учай-чай, тори-тори, тори-тай», — что-то бессмысленное и веселое, завел машину и рванул на Коктюбе.

И вот они на прогулке. Впереди гордо шествует, словно индюк, доктор Оразали; за ним, понурившись, как старый дед, приехавший из аула, бредет Кыдыр. Несмотря на его протесты, Оразали потащил его обедать в кафе, посреди которого протекал арык. Сели за свободный столик. Доктор, знаток по части меню, сам принялся заказывать, выбирая все самое лакомое. И Кыдыр, глядя на оживленного друга, немного воспрял, обнадеженный: может быть, и на самом деле удастся избавиться от этой темной и тяжкой, как чугун, мысли… Выпили по рюмке, другой — и вскоре глаза его чуть повеселели. Кыдыр благодарно смотрел на друга.

Солнце расплавилось и протекло за горизонт. И вскоре над вершинами гор побрели серебряные отары звезд. С юга повеяло прохладным нежным ветром. С ними смешалось едва ощутимое дыхание вечных ледников…

Далеко за полночь доставил Оразали своего усталого друга до дома. А назавтра улетел самолетом в Усть-Каменогорск по заданию министерства. И, словно зерно, попавшее между жерновами, закрутился в водовороте служебных дел. Мотало его туда-сюда по разным районам. В Алма-Ату вернулся лишь через два месяца. Уже начали кое-где подсыхать на солнце и желтеть листья деревьев.

По возвращении он сразу же позвонил домой другу. Подошла жена Кыдыра. Неузнаваемым, слабым от горя голосом сообщила она доктору Оразали, что муж находится в больнице. Он парализован, у него отнялась вся правая сторона тела.

Паралич настиг Кыдыра почти два месяца спустя после того зловещего сна. «А я-то решил, что у него душевное расстройство от лунного света, — думал Оразали. — Выходит, лунатиком был я, а не он».

Выходит, беду-то можно было предупредить, если бы тогда на «Лунной сонате» он придал значение странному сну своего друга…

ТЕПЛЫЙ ДОЖДЬ

Перевод А. Кима

Жетыбасу и в голову никогда не приходило, что он вдруг оставит землю предков и переедет жить в другое место. Он жил себе спокойно между двумя горами у голубой прозрачной речки Майдамтал, где охранял молодые побеги арчи и держал пяток овец да трех лошадей. На жизнь ему хватало, да и работа приносила доход, хоть и небольшой. Каждый месяц ему выплачивалось как леснику восемьдесят рублей жалованья. Никто не стоял у него над душой, он был единственным хозяином прозрачной горной речушки, попивал душистый кумыс, жил себе и в ус не дул.

Все началось с нудных, надоедливых речей двоюродного брата Саясата, который работал бригадиром в хлопководческом совхозе.

Саясат был единственным из родственников Жетыбаса, которому удалось выбиться в люди, то есть в бригадиры, и он был на равных с начальством совхоза. Во всяком случае, он сам так полагал. Впрочем, на то была причина. Его бригада ежегодно перевыполняла свои обязательства, и он считался передовым бригадиром. Несмотря на это, старый, пропитанный потом и солью пиджак не покидал его плеч. Саясат ни разу не бывал в отпуске и не ездил, как другие передовики, принимать целебные воды и купаться в голубом море. От приличного заработка у него не оставалось ни копейки лишней, потому что в доме у него было десять детей.

Саясат любит навещать своего старшего брата, который проживал в далеком ущелье, у того всегда можно было разжиться свежим мясом. В благодарность за свежину или по какой-то другой причине он считал своим долгом уговорить в конце концов старшего брата переехать поближе к цивилизованным местам, то есть в совхоз.

— Не пристало сидеть тебе в глуши. Даже звери избегают этих мест. Ну чего ты тут не видал? И без тебя не засохнут эти несчастные деревья. Что толку их охранять? Вообрази, каково нам. Завалит снегом перевал, а мы беспокойся за тебя, жив ли, здоров ли, не стряслось ли что. Вот и Акбота, жена твоя, ходит костями похрустывает. Легко ли ей здесь? Да и родня твоя вся в долине добывает хлеб насущный с кетменем в руках. И для тебя найдется подходящая работа. Захочешь, будешь поливальщиком или сторожем в школе. И потом опять же шоссе рядом. Автобусы ходят в город.

Жена Жетыбаса полностью поддерживала Саясата, мол, они тут совсем одичали вдали от людей.

А легко ли отмахнуться от слов жены, с которой прожито столько лет? Да и действительно, в последнее время она стала все чаще прихварывать и жаловаться на здоровье.

Акбота была смуглая привлекательная женщина с томными глазами, но вот с детьми ей не повезло. Когда она была первый раз в положении, то тяжело заболела и случился выкидыш. Многие врачи пытались лечить ее, но безуспешно. Ходила и к знахарям, хотя толку от этого было мало. Так и остались без детей. И сейчас, когда они пришли к зениту своей жизни, душевная страсть друг к другу стала у них угасать. Это глубоко ранило их обоих, но они старались скрывать свое охлаждение. «Так, видно, на роду нам написано», — покорно думал Жетыбас в долгие бессонные ночи и смирялся перед судьбой.

С женитьбой у них тоже было не все гладко. Жетыбас несколько лет прослужил на границе. И были моменты, когда он не думал, что останется в живых. Однажды в перестрелке с нарушителями границы его ранило в ногу. Письма Акботы очень поддерживали его в те времена.

На родину он вернулся в видавших виды кирзовых сапогах и сразу запрягся в работу. Косил сено, строил животноводческие базы, брался за любое дело с упорством вола.

Братья Акботы, когда узнали о его желании взять их сестру в жены, встали на дыбы. Жетыбас воспринял это спокойно. Он подумал, что если Акбота по-настоящему любит его, то никуда не денется. Прошел год, и однажды он получил весточку от Акботы: «Если у тебя осталась хоть капля чести, немедленно приезжай в аул». Он тут же приехал и среди бела дня увез Акботу из аула. Неделю они скрывались у дяди, в городе Мейрамкале. Братья девушки бушевали, однако их утихомирили сладкоязычные старики и, главное, закон. Наконец они помирились.