— Ты заставила меня поверить, что ты из тех девиц, которые могут переспать с любым, кто их заинтересует, а затем уходят, чтобы поискать кого-нибудь еще. Когда я немного успокоился и все обдумал, то понял, что ты намеренно хотела сделать мне как можно больнее. Я не понимаю, почему. Я даже не хочу этого знать. Но для того, чтобы разорвать наши отношения, тебе не надо было прибегать ко лжи. Любая правда меня удовлетворила бы. А теперь… — он схватил стул, стоявший у туалетного столика, поставил его перед ней и сел на него так, чтобы отчетливо видеть ее глаза, — мы должны прийти к решению и придумать приемлемую причину для разрыва нашей помолвки.

Гнев, боль и унижение составили слишком отвратительный коктейль эмоций, и Селина не собиралась его пробовать. Пусть он сочиняет любую историю, она на все согласится, однако он не имеет права называть ее лгуньей и хищной распутницей. И она не собиралась безучастно сидеть, как побитая собака, и выслушивать его оскорбления».

Чувство возмущения заставило ее вскочить с кресла, отбросить со лба волосы и отвести его руки, готовые толкнуть ее обратно в кресло.

— Не очень-то воображай! — закричала она. Глаза ее сузились до золотистых щелок. Все ее сожаления, боль от того, что она потеряла его, все вылилось в эту яростную вспышку, заставившую ее забыть о самообладании… — И ты говоришь о лжи, которую я якобы придумала, чтобы порвать с тобой — мой бог! Это ты начал с наглой, бессовестной лжи. Разве не так!? — Она вскочила и стала ходить по комнате, не заметив, как разошелся шов на ее узкой золотой юбке, давая ей большую свободу движения, как сузились его умные зеленые глаза, и в них мелькнули огоньки понимания.

— Значит, ты был прав, когда лгал и шантажировал меня тем, что разоришь Мартина, если я откажусь выйти за тебя замуж? Почему именно я?.. Ведь ты ни разу в жизни не видел меня до этого. «Выйди за меня замуж, или я устрою вселенскую катастрофу» и все такое прочее в этом духе! И все это была ложь — все, до последнего слова!

Упершись руками в бедра, она резко повернулась и посмотрела на него. Он пересел на ее кресло. Ну и пусть! Он и так уже забрал все в ее жизни. Он откинулся назад, чуть склонив голову набок, закинув ногу за ногу. Как будто смотрит спектакль, подумала она со снова вспыхнувшей яростью.

— Так что нечего разыгрывать здесь святого… — Она резко приблизила свое лицо к нему, в ее глазах бушевал гнев. — Я лгала для собственной зашиты. Ты лгал, потому что тебе доставляло удовольствие запугивать меня. А я, как дура, влюбилась в тебя без памяти! Единственные твои слова правды, это то, что ты не способен любить, не хочешь никого любить, что ты считаешь, что любовь — это иллюзия!

Неожиданно лицо ее стало мертвенно-бледным, Селина вдруг поняла, что сказала. Она призналась ему в любви. Интересно, дошло это до него?

Ее трясло все сильнее. Она не могла заставить себя посмотреть на Адама и опустилась на стул, потому что иначе просто упала бы, и закрыла лицо руками. Ну конечно же, до него дошло. Он ведь не дурак. Осталось только вынести его презрение или, может быть, жалость. И когда она почувствовала, как он пытается отвести ее руки от лица, то не сопротивлялась, лишь покраснела от стыда, увидев, что ее разорванная юбка задралась намного выше колен.

— Скажи это еще раз. Скажи, что ты любишь меня.

Селина опустила голову — спутанные волосы упали на лицо. Она не сделает этого. Одного раза достаточно, она не позволит, чтобы ее заставляли еще раз признать свое унижение.

— Может, тебе будет легче, если я скажу, что действительно лгал и продолжал лгать, пока ты сама все не поняла и не сделала свои выводы? И я говорил правду, как я понимал ее тогда, когда сказал, что никогда не полюблю, что смотрю на любовь как на вздор, иллюзию. — Адам отвел с ее лба прядь волос, не сводя с нее своего завораживающего взгляда. Губы его находились на расстоянии нескольких сантиметров от ее опухших и дрожащих губ.

Ну вот, он опять признался, что не способен на любовь! Ее нижняя губа предательски дрожала, а он увидел этот признак капитуляции и прижался к ее рту своими мягкими успокаивающими губами, шепча:

— Я обманывал сам себя. До того самого момента, как ты сбежала от меня. Я знал, что хотел тебя так, как никогда в жизни не хотел ни одну женщину. И не только в постели, но и в своей жизни, каждое мгновение. Но я не понимал, что люблю тебя, до тех пор, пока ты не ушла. — Он привлек к себе ее неожиданно обмякшее тело, прижал к своей груди ее золотисто-каштановую голову. — Я не знал, какая боль сильнее — от того, что я любил и потерял тебя, или от того, что ты наговорила мне тогда.

— Ты говоришь правду? — Селина медленно подняла голову. Оказывается, она плакала и не замечала этого.

— Никогда в жизни я не был правдивее, киска!

— А тогда… тогда, что ты делал с этой женщиной? — И продолжила в ответ на его непонимающий взгляд. — Ну с той, облитой красным шелком?

— Разговаривал. Убивал время, пока ты не появилась на лестнице. — Он цинично усмехнулся: — Облитая шелком, гм? Жаль, я был слишком рассеян, чтобы заметить это. По-моему, она какая-то приятельница Тани — манекенщица.

А потом он поцеловал Селину так, что у нее перехватило дыхание и закружилась голова. Она ошеломленно посмотрела на него, когда он оторвался от ее губ и заявил:

— Свадьба не отменяется.

Селина не нашлась сразу, что ответить. Она чувствовала, как он весь горит желанием, целуя ее. Она встряхнула головой, пытаясь прийти в себя, и почувствовала, как он потянул молнию на спине ее платья. Она сказала чуть охрипшим голосом, сама испытывая чувственное возбуждение и наслаждаясь этим:

— Ну, конечно. Я бы обязательно вышла за тебя замуж до того, как поняла, что люблю тебя, по крайней мере, мне кажется, я бы сделала это. Еще бы, ведь ты самый необыкновенный человек из всех, кого я встречала. Потом, когда я поняла, что ты никогда не причинишь зла Мартину или кому-либо из его семьи и что я влюбилась в тебя, то решила, что не могу стать твоей женой. Ведь ты же говорил мне, что не веришь в любовь.

Селина не знала, можно ли что-либо понять из ее сбивчивой речи, потому что он уже успел снять с нее платье и швырнул его на кровать. Сейчас он станет срывать ее кружевное белье. Губы ее раскрылись в чувственном порыве, грудь бесстыдно выпирала из легкого кружевного прикрытия. Однако он, очевидно, понял, что она хотела сказать, потому что ответил довольно спокойно:

— Теперь я понимаю.

Адам прошел к ее шкафу и, покопавшись в ее вещах, вытащил старые джинсы и видавший виды плащ и кинул ей.

Она поймала их и, прижав к себе, с удивлением смотрела, как он копается в ящике ее комода и вытаскивает оттуда свитер. Она снова поймала его и с трудом проговорила:

— Что ты делаешь?

Она была настолько уверена, что он собирается залезть с ней в постель, что испытывала теперь разочарование.

Однако сердце ее подпрыгнуло от радости, когда он сказал:

— Хочу, чтобы ты оделась. Нельзя же в этом наряде ехать в наш коттедж. Мы сбежим через черный ход, а когда приедем туда, то позвоним, чтобы предупредить, где мы.

— Так мы едем в Котсуолдз!

Это не было вопросом, это был вопль радости. Селина отправилась бы с ним на Северный полюс, если бы он только этого пожелал. И помогая ей натянуть старые джинсы, он сказал:

— И мы вернемся оттуда лишь накануне нашей свадьбы. Я говорю и еще раз повторяю, что больше не отпущу тебя.

Это ее вполне устраивало. Однако вынырнув из свитера и приглаживая непокорные волосы, она спросила:

— Зачем ты шантажировал меня? Почему ты не мог ухаживать за мной, как нормальный человек? — и увидела, как его глаза потемнели от смущения.

— Черт побери, женщина. Ты задаешь ужасно щекотливые вопросы! — Однако он был не из тех, кого можно надолго вывести из равновесия, потому что на его лице опять появилась эта обаятельная улыбка. — Говорят, что нет глупее человека, чем влюбленный мужчина, — сказал он, помогая ей надеть плащ и застегивая его. — И оглядываясь назад, я понимаю, что влюбился и тебя, как только увидел. — Он продел пояс в пряжку и заметил: