– Боже, парни, как славно, что вы уже здесь… – хрипел пленник по-английски и моргал, чтобы вернуть способность видеть. Способность возвращалась медленно. Но когда он разглядел лица людей, склонившихся над ним, с человеком произошла разительная метаморфоза. Он растерялся, вновь забегали глаза, и судорога перекосила лицо. Похоже, Виктор Павлович рассчитывал увидеть кого-то другого! А у Глеба в этот момент мелькнула смутная мысль, но не задержалась – повозилась, нагадила и ушла.
– Вы кто такие, черт возьми? – пробормотал, покрываясь синюшной бледностью, Бутерс.
– Ни фига себе баян, да? – подмигнул Черкасов.
Услышав родную речь, Бутерс заволновался еще сильнее, начал мять скрюченные пальцы, кожа на небритом лице обрастала фиолетовыми пятнами.
– Это точно он? – засомневалась Люба.
– А мы на опознании? – удивилась Маша. – Да точно, кто же еще.
Бутерс поперхнулся, начал кашлять, затягивая время, чтобы собраться с мыслями.
– Послушайте… – перешел он на русский. – Какого черта тут происходит? Кто вы такие? Как вы здесь оказались?
– Распространяемся воздушно-десантным путем, Виктор Павлович, – засмеялся Глеб, – или подводно-морским, как угодно. Не знаю, огорчитесь вы или обрадуетесь, но проводится операция по передаче опасного международного преступника российским властям. Особо тревожиться не стоит – убивать вас не будут. Не один вам хрен, где сидеть? В Америке – пожизненный срок, в России могут и вовсе не посадить, у вас ведь такие серьезные покровители. Впрочем, не знаю, какие на вас виды у наших мозговедов и костоправов…
Виды, похоже, были, судя по тому, как задергалась нижняя челюсть у фигуранта. Но он сладил с потрясением и криво усмехнулся:
– Что вы несете, уважаемый, какая глупость! Мы находимся у побережья Мексики…
– Серьезно? – удивился Глеб. – А теперь послушайте меня внимательно, Виктор Павлович. Перед вами группа боевых пловцов специальной разведки ВМФ России. Меня зовут Глеб Андреевич, имена остальных вас не касаются. В ближайшие часы вы выполняете только наши распоряжения, если не хотите дополнительного морального или физического ущерба. Сейчас вы наденете гидрокостюм – вам любезно его подадут – и спуститесь вместе с нами к морю. Увы, без конвоя вам теперь нельзя. У воды вам предоставят акваланг и все необходимое для увлекательного подводного путешествия на буксирном, так сказать, тросике. Карета подана, она недалеко. Ничего страшного, Виктор Павлович, вам полезно сжечь несколько килокалорий. Неудобства временные, через сутки мы будем в Каракасе, где вам предоставят отдельное помещение и обрисуют ваши дальнейшие перспективы. Там мы с вами простимся, и нам без разницы, как вас этапируют на родину – в дипломатическом ли багаже, подвергнут ли расщеплению на атомы или погрузят в кому и назовут вымышленным именем. Ни слова поперек, уяснили? Шаг влево, шаг вправо… Жалобы и претензии не принимаются – на физическую усталость, на неумение пользоваться аквалангом или страх воды, на плохое сцепление с дорогой. Со страхами у вас все в порядке, физически вы развиты, умеете пользоваться аквалангом – одна из страниц вашей биографии об этом свидетельствует. Поднимайтесь, Виктор Павлович, не заставляйте применять силу.
– Я дам вам миллион долларов… – скрипнул Бутерс.
– Торговля начинается, – встрепенулся Мишка. – Красиво звучит, черт возьми!
– Подъем, – процедила Любаша, делая суровое лицо и швыряя Бутерсу под ноги сложенный гидрокостюм. – Преображайтесь, Виктор Павлович. А свой миллион засуньте себе в одно место, договорились? Или Армии спасения отдайте. Или Красному Кресту, кому там еще. Меньше, чем на миллиард, мы не согласны, верно, Глеб Андреевич? – и она задорно подмигнула командиру.
– Вполне, – согласился Глеб. – Каждому по миллиарду, и разбегаемся. Слабо, Виктор Павлович?
– Встать! – прорычала Любаша.
– Сука… – прошептал предприниматель, опираясь руками в пол.
Сверкнула ладошка, зычный щелчок за оскорбленную честь – и пощечина оказалась такой мощной, что прямой по челюсти был бы менее болезненным. Голова предпринимателя дернулась, он стиснул зубы, чтобы не вскричать от боли, и начал подниматься. А заведенная Любаша, пыхтя от гнева, уже намерилась вторично прибегнуть к насилию.
– Отставить, – поморщился Глеб.
– Прости, командир, – оскалилась она, – не смогла отказать своей слабости.
– И в этом твоя сила, сестра, – хмыкнул Издревой.
– Вам лучше не перечить этой девушке, Виктор Павлович, – сказал Глеб. – У нее разгон от зайки до мегеры – секунды четыре.
– Помесь гоблина и эльфа, – заметила Маша, – примерно так.
– Киска гламурная, – хихикнул Черкасов.
– Мне что, еще раз взорваться? – прорычала Любаша.
Их подкараулили, когда они всей компанией валили через двор. Мощные фонари ударили в лицо и сразу же застучали автоматные очереди! Споткнулся и покатился по плитам идущий от калитки на воссоединение с товарищами Оболенский, но, слава богу, не пострадал.
«Не может быть! – ахнуло в голове у Глеба. – Как же так? Ведь посты поставили! – И снова мысль, благополучно канувшая в Лету: – Бутерс ожидал увидеть отнюдь не боевых пловцов государства Российского!»
Люди заметались в свете фонарей и вспышек, кто-то распластался на земле, остальные кинулись врассыпную. Стонал раненый. Паника колотилась в голове: как же так, как же так?!
– Бутерсом прикрывайтесь! – завопил Глеб, падая на землю. Сто к одному, что люди Бутерса, обладающие нужной информацией, примчались на помощь к своему патрону. Но где его искать? Испарился в суете этот всем так нужный предприниматель! Перекатываясь под защиту штабелей, Глеб передернул затвор «калашникова» и, не целясь, выпустил протяжную очередь в сторону вспышек. Где-то слева и справа кричали его товарищи, открывали беспорядочный огонь. Кто-то собрался перемахнуть через забор на южной стороне, куда их прижали, но опомнился, что будет знатной мишенью, и предпочел выжить. Пули стучали по плитам, рикошетили – уже рядом с Дымовым, а он продолжал отстреливаться короткими очередями. Привстал на колено, удвоил интенсивность стрельбы, когда Издревой, пыхтя, как паровоз, протащил мимо него стонущего Равиуллина.
– Глеб, что делать?! – крикнула Маша. Где она? Он ничего не видел, все плыло перед глазами.
– К забору, всем за ящики!
Похоже, у противника имелось небольшое численное преимущество, слишком нагло и напористо он себя вел. Спецназовцы отползали к забору, огрызаясь экономными очередями. Вдруг словно пелена спала с глаз, все обрисовалось понятно и конкретно. Возвысились головы над забором на противоположной стороне, упругие фигуры в черных гидрокостюмах спрыгивали на землю, залегали, открывая беглый огонь. Боевые пловцы! Люди-«лягушки»! Враждующая партия… Так вот почему их не заметили ни Прихватилов, ни Оболенский. Прибыли на субмарине или на буксировщике. Выбрались из моря – и сразу на камни, в слепую зону, как их заметишь?
– Экономить патроны! – крикнул Глеб, вбивая третий магазин, последний.
Атакующие нехватки боеприпасов не испытывали. Ударили дружно, из всех стволов, и под прикрытием огня еще двое спрыгнули с забора. «Зажмут ведь…» – с тоской думал Глеб, посылая в черноту одиночные пули. Когда неприятель на северной стороне накопился уже в достатке, неожиданно ударил длинной очередью Тарас Прихватилов со смотровой площадки! Глеб чуть не взвыл от восторга – молодец! Ну и выдержка у этого парня, дождался момента! В рядах врага воцарилось замешательство. Их позиция была у стрелка как на ладони. Упали двое или трое, взвыл раненый, гортанно затараторили по-английски. Кто-то залег под забором да там и стенал, когда пули стали рвать комбинезон. Кто-то пальнул по смотровой площадке и красиво перемахнул обратно за ограду. Огонь противника слабел и вскоре совсем прекратился. Только Тарас Прихватилов продолжал строчить, перебегая от укрытия к укрытию.
– Все через забор! – ахнул Глеб, взлетая на полусогнутых.
Откуда-то сбоку бежала Маша Курганова, стреляя с обеих рук из пистолета. Слева Оболенский прикрывал Любашу, та визжала, что она уже взрослая и обойдется без «провожатых». Люди посылали через забор упругие тела, сверху Люба и Оболенский втащили стонущего Равиуллина. Глеб считал прыгающих «овец» – те двое, третий, Маша, Черкасов с Издревым… Разбежался и запрыгнул на ограду под ливнем пуль, перекатился, сорвался вниз, сдирая пальцы. Его поймали, не дали разбиться в лепешку.
