– В таком случае я заберу вас завтра у метро «Речной вокзал», и мы поедем на одну загородную дачу, где я вас познакомлю с моими помощниками, и мы обсудим, что дослать дальше.

– Отлично, – произнес я. Мое дело уже не казалось мне совсем безнадежным, если такой человек, как Яворский, брался мне помочь.

Утро следующего дня выдалось теплым. Ночью прошел дождь, и с утра деревья, согреваемые поднимающимся солнцем, дымились и сверкали тяжелым изумрудным блеском. Не верилось, что пройдет еще месяц, и вся эта красота пожелтеет, облетит и останутся еще на полгода одни голые сухие ветки на корявых стволах.

Выйдя на «Речном вокзале», я оглянулся кругом. Народу было немного: все разъехались по работам. У ларьков сшивались редкие пьяницы, и на этом безлюдье было хорошо заметно, как много мусору вокруг метро.

Яворский уже ждал меня. Он стоял, опершись на капот темно-синей «тойоты», и читал какой-то журнал. Машина была классная, последний писк японского дизайна, и чистая, будто только что из мойки. А говорят еще, что наша наука бедствует.

– Доброе утро, Борис Васильевич.

– Здравствуйте, Денис. – Яворский улыбнулся и сложил журнал. Я заметил, что он был на английском. – Что за чудо утра погодка!

– Да. – Я вспомнил, что мы собирались за город. Сейчас самое время на природу.

– Так за чем дело стало! Прошу. – Он открыл передо мной дверь.

Мы выехали на Ленинградское шоссе и направились в сторону Питера.

– Куда едем? – спросил я, расслабляясь в кресле и наслаждаясь плавным ходом машины.

– В Жаворонки. Там у моего ученика дача, вот на ней мы и договорились встретиться.

– О'кей, в Жаворонки так в Жаворонки.

Солнце било прямо в лобовое стекло, ветер залетал в салон. Яворский опустил козырек, а я просто закрыл глаза. Ощущения напоминали мне давно забытые деньки, когда я с родителями двенадцатилетним мальчиком ездил на дачу к подруге мамы, тете Вале. Эти воспоминания были такими светлыми и непривычными, что мне стало радостно и легко, в общем, безо всякой причины.

Минут через двадцать, когда мы свернули с шоссе на дорогу поуже, но все еще гладкую и не по-русски ухоженную, обсаженную с двух сторон старыми липами, я расслышал сзади какой-то рев. Мотор «тойоты» урчал тихо и аппетитно, на дороге, кроме нашей, других машин не было. Я прислушался и обернулся.

Нас нагонял мотоцикл. Но что это был за мотоцикл! Не какой-то там «Иж» или «Юпитер» с убогой коляской на боку. И не никелированная кобыла – «Харлей», разложившийся на полдороги. Это был настоящий спортивный гоночный мотоцикл, выкрашенный в черный цвет с желтыми полосами. Он легко догнал нашу «тойоту», и я прочитал неброскую надпись на крыле: «Diablo W700». Водитель, или, лучше сказать, гонщик, был маленьким и легким, как жокей на скачках. Черные кожаные штаны обтягивали длинные стройные очень женские ноги, черная же куртка, похожая на мою косуху, но не такая заскорузлая, не позволяла дорисовать картину и определить пол гонщика. Он повернулся в нашу сторону и сквозь тонированное стекло шлема поглядел на машину. Он напоминал сейчас персонаж японских манга: почти человека, но с какой-то нечеловеческой загадочностью.

– А, вот и Алина, – сказал Яворский и помахал гонщику рукой. Тот увеличил скорость и без труда оторвался от нас,

– Кто это? – зачарованный, спросил я.

– Это?.. Одна из моих учениц, если угодно. Алина. Она работает со мной.

Ничего себе Алина, подумал я. И мотоцикл у нее не из дешевых. Мягко выражаясь.

Скоро мы подъехали к даче, Я ожидал чего-то… Хм, нет, я, конечно, видел и покруче, но когда мне говорят «дача», я, неизбалованный, представляю деревянный двухэтажный домик, с грядками, укрытыми целлофаном, с двускатной крышей, с крыльцом. Трехэтажный дом красного кирпича за высокой аскетичной решеткой не был таким, как пижонские виллы с Рублевки, но впечатление производил.

Ворота были раскрыты, словно ожидали нас. Видимо, так оно и было, потому что, впустив нас, они автоматически затворились.

У подъезда, напоминавшего копию парадного Центробанка в миниатюре, уже стоял знакомый мотоцикл и ещг одна машина. Машину я узнал почти не глядя. Оливковый двухместный «лексус». Такие машины узнаются с одного взгляда. Таких машин в Москве можно пересчитать по пальцам. В моей голове все смешалось: я уже не представлял, что за люди меня ожидали. С одной стороны, антураж напоминал роскошь новых русских, а с другой – умеренность и вкус богатых менеджеров из Силиконовой долины.

Мы прошли сквозь автоматические стеклянные двери и сразу очутились в просторной гостиной. Электричество не горело, и помещение освещалось неярким светом, проникавшим сквозь стеклянную стену в другом конце гостиной (яркому солнцу мешали какие-то кусты, росшие у самого окна). В большом толстом черном кресле, вытянув ноги цедя через соломинку апельсиновый сок, сидел давешний гонщик. Вернее, гонщица. Разумеется, без шлема, но в куртке и черных брюках. Гонщица, Алина, была девушкой лет двадцати пяти, с густыми пшеничными волосами, круглым миловидным лицом, капризными пухлыми губками и голубыми глазами.

– Борис Василич! – Она небрежно махнула рукой в приветствии и снова закусила соломинку. На ее голос из двери слева вышла высокая женщина в облегающем светло-синем платье. Она спустилась по декоративным ступенькам и подошла к нам.

– Фаина. – Она протянула мне руку и строго улыбнулась. У нее была очень красивая грудь, узкие плечи и длинная шея. Длинные прямые каштановые волосы, собранные в хвост, открывали скуластое, жестковатое лицо с греческим носом и упрямым ртом. На вид ей было лет тридцать пять, и она напоминала героинь голливудских боевиков: крепкая, мускулистая и при всем при этом женственная.

– Денис, – представился я и ответил на почти мужское рукопожатие. – У вас очень красивый дом.

– Ну что вы. – Она весело смутилась, и смущение ей очень шло. – Это вовсе не мой дом. Вот он – хозяин.

Из той же двери выехала инвалидная коляска. В ней сидел широкоплечий курчавый парень, примерно моего возраста, в черной футболке и синей ковбойке. У него был очень мускулистый крупный торс, а ноги в черных джинсах и черных кроссовках стояли на маленькой подставочке. Он взглянул на меня из-под насупленных бровей. Коляску катила девушка, являвшая собой полную противоположность и Алине и Фаине. Лет семнадцати-восемнадцати, она выглядела эта-кой романтически-невинной Джульеттой, но вовсе без иронии. Длинные тонкие брови, ясный взгляд зеленых глаз, курносый носик и яркий румянец на щеках. Длинные прямые каштановые волосы, лебединая шея и узкие плечи. Я заметил это поразительное сходство с Фаиной не сразу, но понял: это – ее дочь. Они были такими же разными, как Брюн-хильда и Кримхильда, как Жанна д'Арк и Джульетта Капулетти, но от родственного сходства никуда не деться.

– Наш хозяин, – представила Фаина парня в инвалидном кресле, – Павел. А это моя неразумная дочь Надя.

– Денис, – Я поклонился, не ожидая, что суровый хозяин подъедет ближе. Он резко кивнул, а Надя ласково улыбнулась, словно извиняясь за своего подопечного. Я подумал, что она, вероятно, не просто так возит его коляску.

– Это и есть моя ударная команда, – сказал Яворский. – Прошу любить и жаловать.

Мне казалось, что я попал в какое-то кино. Нет, честное слово! Эти люди… Они были какими-то… необычными, что ли. Сложно объяснить, что я чувствовал, но так бывает в хороших фильмах: актеры подобраны так, что зритель сразу влюбляется в них и думает: ах, какая жалость, что в жизни таких не бывает. Так вот, это все было в жизни. И я никак не мог свыкнуться с этой мыслью. Мне нравился даже угрюмый Павел. За этой угрюмостью чувствовалась рассудительная немногословность Атоса.

Павел незаметным, но решительным жестом убрал руки Нади со спинки кресла и, взяв управление на себя, подъехал ко мне. Протянув руку, он еще раз представился сам:

– Павел, – сказал он низким голосом. Руки у него были очень сильные.