— Мороз окреп, ваше высокопревосходительство, — откликнулся Меньшиков. — Чай не должны брюхом зарыться. В поле-то легче, нежели по дороге да по разбитой колее.
— Дай-то Бог.
Паскевич заметил инженер-генерала Черепанова, чрезвычайно непохожего на военную белую косточку. Он что-то энергично втолковывал командиру головного экипажа, потом махнул рукой и сам полез внутрь. Князь думал было отправить вестового и призвать уральского гения поближе к себе, подальше от передовой — так спокойнее за него. Потом махнул рукой. Пусть впереди будет надёжный человек, знающий бронеходы как свои пять пальцев.
Командующий выслушал доклады командиров дивизий, проверил — готова ли артиллерия двинуть вслед за железными монстрами и поддержать их залпами при прорыве первых германских линий, а кавалерия хлынуть в пробитую брешь. Бронегренадёры сдали лошадей коневодам, изготовившись защищать машины в пешем строю. Понимая, что приказы все отданы, а оставшиеся упущения не устранить за истекающие минуты, Иван Фёдорович поднял глаза на светлеющее небо и растворяющиеся в нём последние звёзды, извлёк золотую луковку часов. Потом перекрестился и сказал одно только слово: «вперёд».
Ещё задолго до Наполеона командующие перестали лично водить войска в атаку, пуская коня в карьер впереди солдатской массы. Так и князь, неспешно следуя на удалении от грохочущих броненосцев и имея лишь очень небольшую возможность далее влиять на ход сражения, слушал доклады о развёртывании и выходе на рубеж, где русские и германские снаряды начнут снимать кровавую жатву. Со странной смесью досады и сожаления он вдруг вспомнил о Строганове, который в подобной ситуации предпочёл забраться на горячий металл машины и оттуда командовать, а потом сам бросился в гущу схватки.
Быть может, именно потому его полюбила Юлия Осиповна, чувствуя эту способность незаурядного человека кинуться всем своим существом ради главной и желанной цели? И в глубине души не ценила последнего супруга, всегда разумного и взвешенного или, по крайней мере, пытавшегося быть таковым, даже когда дело касалось сына Фёдора…
Фельдмаршал отогнал неуместные сейчас колебания. Долг полководца именно таков — с точностью астронома или механика высчитывать прямейший путь к победе; иное ведёт к неоправданным потерям и позору. Время лихих атак с поднятым забралом ушло безвозвратно.
Другой высокопоставленный военный, чин которого предполагал командование тысячами людей, в этот момент проверял малые горелки, не дававшие загустеть земляному маслу на морозе. Перемазанный подобно простому шофёру, Мирон Черепанов протиснулся в переднюю часть головной машины.
Командирский бронеход, в котором меньше боезапаса, вместил командира полка. Генерал, коему особое место не назначено, повис буквально на плечах у полковника и командира экипажа, отказавшись занять кресло одного из них.
— Пять в час делаем, Кирилл Андреевич. Больше не надо — снег, гренадёры отстанут.
Полковник Сиваков поморщился. Чем ниже скорость, тем больше ядер ударит в броню, которая крепка, но не до бесконечности. Черепанов, хоть и высоко взлетел, слишком много думает о простых. Их задача — поспевать и не отставать. Снег? А кому сейчас легко? Но с генералами в бою не спорят.
Командир полка стукнул в верхнюю крышку корпуса. В люке показалось усатое лицо сигнальщика. Дабы не перекрикивать лязг, полковник показал растопыренную пятерню. Солдат крикнул «есть, вашвысобродь», утонувшее в грохоте парового механизма и вылез наверх, где трижды отмахал флажками перестроение в шеренгу атаки. На минуту задержался, не в силах отвести взгляд от удивительной картины, хоть и не первый месяц на бронеходах, вроде бы и насмотрелся уже.
Прибавив топлива в горелки, три дюжины боевых машин ускорили ход, догоняя командирскую справа и слева. На фоне ясного морозного неба чуть загнулись на лёгком ветру сизые столбы дыма из труб, куда менее тёмные, нежели при растопке углём. Широкие лапы, приклёпанные к ободу колёс, врезались в снежную целину, разбрасывая фонтаны белых брызг. Ровное поле, летом засеянное пшеницей или рожью, заполнилось гулом и пыханьем пара, а за тяжёлыми тушами бронеходов неловко побежали солдаты, по колено увязая в пороше. Для выравнивания строя машины ускорились по сравнению с командирской — до семи, а то и восьми вёрст в час. Покрывая грохотание паровых механизмов, надрывали глотки унтеры, пиная медленных и нерадивых — не отставать; если враг первый доберётся до бронеходов, на кой ляд ты нужен, гренадёр?
Благо, что инфантерия, ранее сопровождавшая их, заменена на конных гренадёров. И на марше быстрее, и перед боем солдат лишнее приторочит к седлу. Ординарные пехотинцы идут в атаку аки вьючные мулы. Поверх шинели на перекрещенных ремнях висят патронная сума и тесак. В ранце, который носят на двух боковых ремнях, стянутых третьим на груди, полагается иметь две рубахи, панталоны, портянки, фуражку, двенадцать кремней, щётки, ваксу, мел для чистки пуговиц, иглы и нитки, клей, фабру из воска, сала и сажи для усов, гребёнку и запас сухарей на три дня. Манерку (флягу) привязывают сверху к ранцу, вес которого — без малого пуд. А ещё ружьё со штыком! Так что с поклажей проще упасть да помереть, нежели воевать.
Конные гренадёры и драгуны, наступающие пешим строем, куда в лучшем положении, оставляя ранцы на лошадях и прочее имущество в седельных сумках. Оно достанется другому солдату, если прежний владелец не вернётся из боя.
Подобные заботы не интересны офицерам старых традиций. Для них солдат та же вьючная лошадь, которую нужно кормить и понукать, при строптивости наказывать, а коли падёт — заменять на другую без жалости. До революции так относились ко всем простым, не только военным. Конституция Демидова вроде как уравняла подданных в правах, а на деле? Бегущий по полю солдат, укрытый от свинца только сукном шинели, не сравнится с унтером или прапорщиком, защищённым бронёй.
Там же, в некоторой видимой безопасности, остался и инженер-генерал, давая порой весьма дельные советы по манёвру машинами. Ничего большего для своих он сделать не мог.
С германских позиций картина, вызвавшая восторг у сигнальщика, совсем не внушила радости. Ожидая удара русских на разблокирование Варшавы, прусский командующий не мог предугадать, где они вопьются в кольцо окружения. И скорость зимнего марша, когда у противника нет медленно марширующих солдат, а только конница и бронированные машины, да и пушки движутся не конной упряжью, а пароходными тягачами, не поддаётся исчислению в привычном представлении. Оттого командиры полков и дивизий, стойкие и неустрашимые офицеры и генералы, старшие из них — поголовно ветераны наполеоновских кампаний, втихую молились, чтобы Паскевич ударил не на их участке. Здесь, на этом поле, молитвы не помогли.
Предвестниками несчастья стали дымы, появившиеся на горизонте за заснеженными невысокими холмиками.
— Ахтунг! Панцерваген!
Немецкие линии пришли в движение. Роты и батальоны под отрывистый лай фельдфебелей заняли полевые укрепления. Польская земля, на которой пруссаки застряли куда больше ожидаемого, за последние ночи смёрзлась, затвердела и показалась надёжной защитой.
К брустверам выкатились орудия, канониры с надеждой оглядели снаряды непривычной конической формы, вроде бы способные поразить русское чудовище… если с тысячи шагов попасть ему в корпус и до этого не погибнуть самому под гранатами панцервагена.
Меж тем паровые крепости на колёсах показались вдали. Каждый офицер, имевший зрительную трубу, немедленно поднёс её к глазу. Обходя польские хуторские постройки и мелкие купы деревьев, не вырубленные среди пашни, монстры выдержали практически ровную линию и даже не казались слишком ужасными… коли не сравнивать их размеры с фигурками бегущих по снегу солдат. Железные воины раза в три выше! И это не считая дымовые трубы.
Самые внимательные из германцев могли разглядеть сигнальщиков на бронеходах командиров. Как только они заработали флажками, стальные бастионы остановились примерно в миле от окопов, окутавшись паром, а орудийные стволы неумолимо поползли вверх.
