Страна заживила рану, причинённую войной, и двинулась дальше в будущее, ожидая очередных каверз от алчных и завистливых соседей. Однако предвестники новой беды прилетели не из Порты, Польши или Швеции, а из другого государства, доселе давно не выказывавшего открытую вражду, а в наполеоновских войнах считавшегося союзником.

Часть третья. Рычание заморского льва

Глава первая, в которой Паскевич встречает старого знакомого, не слишком этому радуясь

Пасха 1839 года выдалась в Гомеле тёплой и солнечной. Высокий Петропавловский Собор, вознёсшийся над рекой близ дворцовых стен, заполнился нарядными городскими обывателями и приезжими из окрестных поместий. Христос воскресе! — Воистину воскресе! — неслось со всех сторон.

Под размеренный колокольный звон к храму прошествовали некоронованные гомельские монархи — князь Иван Фёдорович Паскевич с супругой Юлией Осиповной, сопровождаемые изрядным числом родственников и гостей уездного предводителя дворянства. Погода впервые позволила прекраснейшей части рода людского выйти на улицу в платьях, заготовленных за зиму к тёплой поре года. Глаз не оторвать от чинно вышагивающего цветника: в этом году в моде высокие талии, пышные юбки, отдалённо напомнившие кринолины прошлого столетия, широкие роскошные рукава. На головах надеты шляпки, каждая — произведение искусства. Венчают великолепие распущенные лёгкие зонтики, сберегающие алебастрово-белую нежную кожу от подлых солнечных лучей.

Три дочери фельдмаршала, невесты на выданье от шестнадцати до восемнадцати годков от роду, старательно показывали, что не замечают пылких взглядов провинциальных кавалеров. Доставшееся от батюшки высокое происхождение да богатство, правильность черт и стройность фигуры позволяют барышням надеяться на более интересные партии. Охота за женихами ведётся в Москве, Питере да Варшаве; Гомель — не более чем летняя дача.

Столь же безнадёжны чаяния бледного юноши Феди Достоевского. Вот он вышагивает под руку с Анастасией Ивановной, словно аршин проглотивши и не смея слово сказать. Средняя дочь Паскевича давно заявила, что видит в начинающем литераторе лишь брата. Да и сам он не слеп и не безумен — как может приживальщик мачехи, не родной и не имеющий прав ни на строгановское, ни на княжеское наследство, о чём-то нескромном мечтать? Пусть не бесталанны его писания, однако в наше время любой, перо держать умеющий, строчит день и ночь, осаживая толстые журналы и издательства. Даже великий Пушкин живёт с поместий, а не плодами музы.

Одежды Достоевского и других господ — удлинённые сюртуки до середины бедра — гораздо светлее, нежели принято в холодное время. Даже столь консервативная вещь, как авантажная мужская мода, не может противиться весенней лёгкости цветов, оттенков, тканей, фасонов. Помещики, предпочитающие прогулки в седле удобным коляскам, носят английские лёгкие пальто для верховой езды и клетчатые бриджи, заправленные в высокие сапоги — не слишком празднично, но весьма практично на раскисших либо разбитых провинциальных дорогах.

Отдельной стайкой, выскользнув по случаю праздника из-под недремлющего ока гувернёров и бонн, бегают и шалят дети юного возраста. Восьмилетний Володя, единственный сын Юлии Осиповны и наследник графского титула её покойного мужа, стеснённый сюртуком, превратившим мальчика в комичное подобие взрослого барина, подошёл к нищим на паперти. Раздавая монетки Христа ради, он встретился глазами с жутковатым взглядом высокого человека, неуместно затесавшегося среди церковных попрошаек.

Несмотря на заношенный кафтан непривычного иноземного вида и странную круглую шапку на голове, язык не повернулся бы назвать этого мужчину обыкновенным нищим. Прямая осанка бывает лишь у военных, не привыкших кланяться ни врагу, ни пулям, либо у цивильной знати, предпочитающей принимать, а не отбивать поклоны.

Вероятное военное прошлое оставило отпечаток огромным шрамом на половину лица, который не смогла укрыть даже густая русая борода-лопата, и повязка, обернувшая место левого глаза. Второй смотрел с затаённым огнём, без тени покорности и кротости, с коей принято просить и получать милостыню.

— Как зовут тебя, отрок?

Володя вздрогнул. Голос странного человека, глуховатый и властный, напугал его.

— Владимир… Строганов.

— Владимир Александрович? — снова спросил увечный. Тон не громкий, не приказной, однако ослушаться и не отвечать нет никакой возможности.

— Да…

Юный граф поразился, откуда бродяга знает его отчество. Они с матерью и Федей всего месяц как перебрались в Гомель. Зачем христарадничающим такие подробности о семье? Крохотный жизненный опыт не подсказал ещё, что излишняя осведомлённость незнакомца таит угрозу, да и не чувствовалось в бывшем военном враждебности. Однако с ним Володя ощутил себя неловко, словно холодным ветерком повеяло.

— Хорошо относится к тебе князь? Вниманием не обижен?

Только теперь дворянская гордость напомнила: кто таков этот субъект, что присваивает право лезть в дела семейные? У мальчика от негодования даже уши порозовели.

— Простите, милостивый государь… — начал было он отповедь, но появился фельдмаршал, заметивший странную задержку у шеренги нищих, оттого оставивший на минуту дам и гостей.

— Володя! Ты одарил их монетами? Пойдём, ты не должен разговаривать с незнакомцами.

Князь осёкся. Он увидел увечного. Не может быть! Мало ли похожих людей…

— Вот и встретились, Иван Фёдорович. Принял ваше приглашение, в малороссийских степях полученное, навестить в Гомеле с супругой. Pardon, она несколько раньше меня приехала.

Паскевич совладал с собой и услал пасынка. Воскресший же на Пасху ветеран Турецкой войны добавил:

— Покорно прошу простить, что не с парадного входа. В таком виде могу вас compromettre, фельдмаршал.

— Нам нужно безотлагательно поговорить, — побледневший князь панически оглядел нищих, внимательно прислушивающихся. — Завтра, здесь же.

— Oui. Сomme il vous plaira^[14]. Христос воскресе, Иван Фёдорович.

Единственный глаз бродяги, удивительно владеющего французским языком, проводил поспешно удаляющегося предводителя уезда. Ровная спина, решительный шаг, гордо вздёрнутая голова… И неуловимое чувство растерянности в силуэте. Князь венчан с чужой женой при живом муже! Какой скандал!

Понедельник после Пасхи оставляет осадок разговенья и возвращения к будням. Неожиданно перебрав вечером и вызвав оттого недоумение близких, фельдмаршал наутро отправился к храму. Строганов перехватил его по пути. Иван Фёдорович обратил внимание, что сторож Онисим, изгонявший из дворцового парка нечистую, по его мнению, публику, сробел и даже не приблизился к графу, шестым чувством ощущая непростоту бедно одетого мужчины, к коему нельзя подойти с обычными мерками.

— Доброе утро, князь.

— Александр Павлович! Объяснитесь, что это значит? Вас не было столько лет…

— …Что меня списали в умершие. Понимаю, Иван Фёдорович, как и то, что жизнь без меня устоялась, а воскрешение дорогого покойника никого не обрадует и лишь внесёт ненужное смятение.

— Зачем же так!

Строганов грустно усмехнулся в кудлатую бороду. Левая, обожжённая часть лица не шелохнулась, отчего кривая улыбка приобрела зловещий оттенок.

— Пройдёмте на мысок, фельдмаршал, не будем привлекать лишнего внимания. Вряд ли общество бродяги, похожего на пирата южных морей, упрочит вашу репутацию, — он тронул повязку на левой глазнице. — А говорю я без обиняков, чтобы не осталось неясностей.

Палкой, заменяющей трость, граф-оборванец поддел камушек на дороге. В неловком молчании они спустились к берегу, князь не осмелился продолжить неприятный разговор, а его спутник, казалось, всецело ушёл в созерцание живописного пейзажа.

— Хорошо как у вас! — наконец, произнёс он. — Особенно по весне, когда на деревьях свежая листва. На юге всего этого мне не хватало. Да вы не волнуйтесь, Иван Фёдорович, для общества я воскресать не собираюсь, иначе первым делом объявился бы к кузену Григорию Александровичу или к сёстрам.