Князь, такой же круглолицый и увенчанный стёклышками на носу, но куда более тщедушного сложения, нежели окончательно расплывшийся монарх, для начала рассказал пару потешных историй.

— Знай же, брат, наш Аносов оказался любителем Пушкина, к месту и не к месту привычным цитировать. Я говорил тебе, как первый раз котёл порвало? Господь уберёг, только Павлу Петровичу по голове изрядно приложило, с ног сбросило. Уж испугались за него, а он глаза повернул и прямо с полу говорит: «Когда великий Глюк явился и открыл нам новы тайны, глубокие, пленительные тайны»… Смотрит странно, взгляд мутный. Спрашиваю — о чём ты? Павел головой встряхнул, меня заметил, будто за день впервые увидал. Объясняет: это просто кусочек из «Моцарта и Сальери». С тех пор, ежели что в Нижнем Тагиле криво выходит, мы говорим — «Глюк явился». Либо попросту — «глючит». Великий композитор, верно, в гробу переворачивается.

— Весело живёте, — порадовался за брата Император. — Что же ещё он учудил?

— Как-то отрезал самый кончик пальца, кожицу одну. Тут же продекламировал Александра Сергеича:

 …И больно и приятно,

  Как будто тяжкий совершил я долг,

  Как будто нож целебный мне отсёк

  Страдавший член!

— Своего гусара — с приятностью отрезал?

— Нет, брат. Палец лишь, самую малость. Люди, до поэзии охочие, часто раздувают нестоящее дело до небес. Но то, с которым я тебе приехал, действительное и важное.

— Излагай, я весь внимание.

— Паровая машина есть уже, с котлом, конденсатором и прочими частями. Однако задумался я над прибыльностью. Вокруг Тагила много лесов, дрова с которых в топку идут. Не по-хозяйски получается. Нету угля рядом, издалека подвозится. Мэрдок говорит — паровое дело в Англии с шахт началось, где уголь добывали, там же и товар, и топливо для машин. Локомотив мы построим, не хуже британского, что на «рэилроад» их трудится, да только на дровах чистое разоренье выйдет. Стало быть, нужны Луганск, Лисичанск и Бахмутовка. Там дороги из железа прокладывать, локомотивы с тележками пускать, да соединить такой дорогой донецкие земли с Москвой, а уж от неё тянуть пути на Урал, к Санкт-Петербургу.

Павел Второй подпёр щёку кулачком, в той щеке наполовину утонувшем.

— Правду говоришь. Захирели шахты на Дону, ибо Николаеву и Черноморскому флоту угля столько не надо, пока османы в Крыму сидят, а татары бал правят.

— Когда же ты сдюжишь поганых изгнать?

— Не знаю, — вздохнул Государь. — Дай казне малость наполниться. Торговля ожила, с землёй разобрались. Грядущей весной, наконец, по уму угодья распаханы и засеяны будут. Но и без конца тянуть нельзя. Сколько товара можно везти локомотивами?

— Больше, чем купеческими судами по реке. Вдобавок, не замерзает на зиму дорога.

— Здорово! — Павел хлопнул пухлой ладонью по стопке бумаг. — Испокон веку где становились города, росли и богатели? У морских портов, широких рек, на перекрестии торговых путей, верно говорю? Ты, братец, поспособствуешь тому, что в России мы где хочешь дорогу построим, угольные шахты с железорудными соединим, добычу с заводами. С нашими просторами, дистанциями огромного размера, земля пухом Александру Сергеевичу…

— Так жив Пушкин!

— Про дистанции другой Александр Сергеевич сказал — Грибоедов. Не перебивай Императора! Так, на чём прервался? Значит — повелеваю учредить новое казённое заведение. Пусть будет Министерство дорог из железа. Ты предложил, тебе и карты в руки.

— Смогу ли я…

— Придётся, брат. Не забывай, в Тагиле — наши, демидовские заводы. Кому машины, локомотивы, снасти для железных путей продавать они будут? Империи, то бишь нам с тобой.

— Спасибо за доверие! А только думается мне, что дороги лучше за приватный капитал строить и деньги за перевозку брать. Где рек и морей нет, соперников не видать.

— Вижу, не ошибся в выборе. Дерзай. Но учти — за каждую копейку спрошу, и казённую, и демидовскую.

К весне Император почувствовал, что если и не вернул державе дореволюционный блеск, то остановил её сползание в овраг. Жизнь помалу наладилась.

Вернулся Строганов, коему сибирская жизнь даже на пользу пошла — свежий сосновый воздух да гимнастические движения укрепили тело, а возвращение в Москву, да с ненаглядной Юлией Осиповной и намного ранее установленного Государём срока, подняло дух. Он поклялся быть верным Императору, но только нехорошее чувство в душе Павла Николаевича угнездилось. Граф легко принял смерть Николая Романова и стал под знамёна Пестеля, сам застрелил его, теперь новому хозяину служит. Ума — палата, но куда далее повернёт человек-флюгер? А Шишкова видеть не хочет сего порока, любовь глаза застит, не даёт перевести их на мужчину, во всех отношениях куда более достойного. Ну да — женатого; сие поправимо.

Скромный образ жизни, более похожий на спартанский, нежели привычный графу и заводчику, Павел Второй понемногу сменил на полагающуюся по статусу придворную суету. В Москву в полной мере вернулась светская суета, сюда перебрались знатные семейства, не истреблённые Расправным Благочинием и не попавшие в опалу, когда Демидовы разгоняли патрициев Республики. Хоть злые языки утверждают, что двор нового императора слишком купеческий и провинциальный, уступает романовской утончённости — пусть. Новой династии позволено. Михаил Романов никак не был похож на prince charmant^[8], а Рюрик вообще слыл пиратом и дикарём. Время лечит, оно же и шлифует.

Новосветские дамы тут же окружили царя, пребывающего вдали от супруги и в досадном воздержании от плотских утех, кое тотчас было нарушено. Аврора Шарлотта, узнав о сплетнях про похождения мужа и убедившись, что он отказался от глупых мыслей бросить трон, немедленно вернулась в Москву, оставив полный Петербург расстроенных поклонников. Здесь она разогнала фавориток и прочно оккупировала мужнину спальню, чтобы ни-ни, ни шагу влево, а излишне энергические красотки были удалены от двора.

Созерцая скромные успехи свои в становлении новой Империи, Павел Второй тихонько страдал. Ни фаворитки, ни жена не ценят его как мужчину, лишь корону на пробивающейся лысине. Единственная женщина, безразличная к его царственности, отвергла предложение сердца, и он более не повторял намёков. К чему? Юлия Осиповна благополучно обвенчалась с Александром Павловичем; теперь графиня Строганова часто бывала во дворце, блистая на балах и возбуждая глухую ревность монарха, которую не могли погасить, искупить и вытеснить холодные ласки Императрицы.

  Как сон, неотступный и грозный,

  Соперник мне снится счастливый,

  И тайно и злобно

  Кипящая ревность пылает…

Бессмертные строки убиенного декабристами Нестора Кукольника безжалостно бередят душу. Нет в жизни совершенства!

Глава третья, в которой Россия покрывается первыми линиями железных дорог

В приближении поезда есть нечто завораживающее. Гул слышен издалека, наполняя мелким дрожанием землю, холмы и отвалы пустой породы. Затем из-за поворота выплывает дивный зверь, коего Бог создал руками человеческими. Длинный хобот, завёрнутый к небесам, исторгает жирный дым, беспечно марающий низкие небеса Луганщины. Выдох зверя окутывает землю клубами пара, осаждающегося обильной росой.

Первая железнодорожная ветка, соединившая угольные выработки с причалом у Северского Донца, вызвала поначалу волну недовольства малороссийских обывателей и купечества. К тому времени река сплошь перегородилась водяными мельницами, а устроительство шлюзов для переправки угля водным путём стало в копеечку, тем паче шлюзовые расходы царским указом легли на мельничных хозяев, тут же поднявших цены на муку. Однако возмущенье быстро улеглось. Стараниями и манёврами Сухтелена, с подачи Императора ласками и сказками заманивающего ухватистых людей вкладывать в транспорт, развитие дорог принесло краю быстрый расцвет.