Александр пропустил мимо ушей колкость начальника полиции и продолжал гнуть свою линию:

– Народ желает знать…

– Народу это безразлично, – окончательно рассвирепел Корхов. – Все вы, пресса…

– Как же вы нас ненавидите.

– А за что любить?

– Вы бы отлично смотрелись на соответствующей должности в коммунистической Москве или Ленинграде, – усмехнулся Горчаков.

– Почему?

– Там тоже не жалуют прессу.

Корхов посопел, слыть ненавистником прессы ему явно не хотелось. Поэтому следующую фразу он хоть и с трудом, но выдавил из себя:

– Что интересует?

– Кто убил? Какова цель преступления?

– Я не всезнайка.

– Версии есть?

– Версия – это только версия, – философски изрек Корхов.

– А можно мне пройти вовнутрь?

– Зачем?

– Но ведь убийство произошло в доме.

Корхов помолчал, посопел, затем махнул рукой: мол, что с вами писаками поделаешь. И отдал распоряжение пропустить Горчакова в дом убитой актрисы. Несмотря на внешнюю суровость, начальник полиции Старого Оскола слыл человеком душевным и сговорчивым. Некоторые даже задавались вопросом: как он вообще стал полицейским?

Федоровская занимала приличный каменный особняк с большим двором, садом и несколькими пристройками. Запертая в будке собака бешено лаяла и рвалась наружу. По лестницам и в прихожей сновали хмурые лакеи и плачущие служанки. Один из полицейских вызвался проводить Горчакова к конкретному месту убийства, сообщив по пути новые подробности дела.

Актрису убили в ее же спальне. Спать легла она поздно, попросила слуг не беспокоить. Никто и не заходил к ней. А тут рано утром депеша из Белгорода, передать велено в собственные руки. Личный секретарь Федоровской Наташа постучала к хозяйке. Ответа не последовало, тогда Наташа решилась зайти и увидела, что Зинаида Петровна мертва, преступник перерезал ей горло. Естественно – крики, паника, обмороки.

– А где труп? – спросил Александр, осматривая кровавые простыни и одеяло.

– В морге, – с удивлением ответил полицейский. – Где же ему еще быть?

– Можно переговорить с Наташей и другими слугами?

– Пресса у нас взялась за работу полиции?

– Нет. Просто поможем друг другу, – приветливо ответил Горчаков и, получив соответствующее разрешение, направился в комнату секретаря Федоровской.

Наташе было около тридцати, женщина – довольно миловидная, только слегка портила полнота. Красные от слез глаза смотрели на Горчакова испуганно, устало. Он протянул ей визитку и спросил:

– Несколько вопросов, если позволите?

– Я уже все рассказала полицейским.

Александр применил весь свой шарм и обаяние, ласково улыбнулся, блеснув белоснежными зубами, и доверительно шепнул:

– А мне можно?

Девушка горько вздохнула:

– Тяжело это… очень тяжело.

– Понимаю. Вы ведь были близки с хозяйкой?

– Не скажу, чтобы очень. Да и не могло между нами быть близких отношений. Зинаида Петровна – известная актриса, пусть периферийного театра. Ее приглашали с выступлениями в Белгород, в Ростов, в Харьков. А кто я? Мелкая служащая. Только служила всегда честно.

– Вы, как секретарь, были в курсе ее дел?

– Рабочих – да.

– А личных?

– Возлюбленными ее не интересовалась… Если намекаете на это…

– А они у нее были? – заговорщически подмигнул Александр.

– Как у любой женщины.

Наташа осеклась, боясь, что сказала лишнее. Пресса – не полиция. Здесь не следует особо раскрываться. Да еще предстоит искать новую работу. Наболтай она про хозяйку, пусть мертвую, пойдет молва: сплетница. И тогда точно нигде в Старом Осколе не устроишься.

Горчаков все это понимал, но сдаваться не собирался. Как бы невзначай сказал:

– Ходили разговоры про связь Зинаиды Петровны с управляющим банком Ереминым?

– Не видела, не знаю.

– Но ведь он у вас частенько появлялся.

– Какое частенько! Заедет раза два или три в месяц.

«Значит, заезжал!»

– Поговаривали, что и госпожа Федоровская к нему была неравнодушна.

– Чушь! Ей и тридцати не было, а ему – почти семьдесят. Кому интересен старик? – здесь она выразительно посмотрела на Александра.

– А деньги?

– Деньги у моей хозяйки водились.

– У актрисы периферийного театра?

– Я же говорю: бенефисы у нее были, по всей России каталась.

– Но и бенефисами, дорогая Наталья, на такую роскошь не заработаешь. Вон какой дом! А от ее нарядов все модницы с ума сходили! У жен наших фабрикантов ничего подобного не было. Моя шефиня только и обсуждала ее наряды!

– Да ну?

– Точно! Уже номер в печать подписывать, а она: «Нет, вы видели, какова была сегодня Федоровская на балу у главы города! В Париже все это куплено, в Париже! Я целую ночь не спала».

Наташа слишком серьезно восприняла его браваду и осторожно заметила:

– Может, Еремин давал ей что.

– А кого-то еще она привечала?

– Скрытная она была!

– Но раз вы секретарь, ведете ее дела, неужели не полюбопытствовали: откуда у вашей хозяйки такие доходы? Вдруг они не совсем честные?

Тут Александр понял, что явно переборщил, лихая кавалерийская атака захлебнулась. И Наташа смекнула, что этот красавчик ради своих целей запрягает ее по полной, сразу насупилась, ушла в себя. Однако Горчаков не отступал, попросил ее рассказать о событиях прошедшей ночи. Наташа с минуту поревела, а затем начала:

– Где-то около полуночи Зинаида Петровна вызвала меня и горничную Лику, объявила, что собирается встать поздно, дел с утра нет. Так чтобы без надобности не будили.

– А она всегда вставала поздно?

– Нет, только после спектакля.

– А вчера спектакля не было?

– Нет.

– Она не показалась вам взволнованной?

– Трудно сказать. Вроде бы нет.

– Чего-нибудь необычного в ее поведении не заметили?

И опять Горчаков посмотрел на нее ласково-ласково, может, растает, расколется? Но ее ответ разочаровал:

– Не заметила.

– Ну а что случилось потом?

– Мы пошли спать.

– Ничего не слышали? Ни шума, ни…

– Ничего.

– Что случилось утром?

– Около восьми – стук в ворота.

– Откуда вы знаете, что около восьми?

– Он меня разбудил, я и посмотрела на часы. Еще подумала: кто это в такую рань?

– И?!..

– Матвеич, дворник, пошел открывать. А там человек с депешей из Белгорода.

– Открыл ему точно Матвеич?

– Да. Он сам сказал. Матвеич сообщил Лике, та – мне. Я и встретила того с депешей.

– Наташа, а описать этого человека можете?

– Ему лет двадцать. Имя… вот имя забыла. Протягивает документ, мол, срочно на подпись Зинаиде Петровне. Я ему: «Будить хозяйку нельзя. Обожди немного». А он ни в какую! Ему еще обратно возвращаться. Я даже предложила расписаться вместо нее. «Нельзя, – отвечает, – документ финансовый! Вдруг у Зинаиды Петровны вопросы будут, претензии. Пусть сразу отпишет».

– Что было в том документе?

– Новый контракт на выступление в Белгородском драматическом театре.

– И что дальше?

Но секретаря Федоровской будто заклинило. Ей предстояло перейти к самым страшным событиям.

– Я вынуждена была нарушить приказ хозяйки, постучала. Только она не открыла. Постучала снова и снова. Кто-то из слуг предложил войти…

– Кто именно?

– Не помню… Я вошла, а там…

Наташа закрыла руками лицо, снова зарыдала. Горчаков помолчал, но нормального разговора уже не получалось. Он спросил: мог ли кто-нибудь ночью войти в дом? Возможно ли вообще проникнуть в спальню хозяйки, не привлекая внимания («Собак ведь в позднее время наверняка спускают с цепи, они бы лаем разбудили домочадцев»)? Не точил ли на Зинаиду Петровну зуб кто из слуг? На все вопросы секретарь качала головой и повторяла:

– Не знаю! Ничего не знаю!

И только когда Александр поинтересовался: «Не пропало ли чего ценного?», Наташа встрепенулась:

– Полиция тоже спрашивала. Все ее драгоценности на месте. А деньги Зинаида Петровна хранила в банке.