— То, что на моем месте сделал бы любой здравомыслящий офицер, располагающий, тридцать одним исправным орудием и ни единым ядром или бомбой к ним, ограниченным запасом пороха, половина которого подмочена, и главное, имея под началом вместо армии скопище разноплеменного вооруженного отребья, полностью позабывшего о дисциплине и начавшего разбегаться еще до появления неприятеля.

— Ты не ответил на мой вопрос, Адам. А я надеялся, что как твой близкий друг и старый боевой соратник имею право на твою откровенность.

— Разве я не откровенен? Ты не задумывался, почему король оставил командовать армией меня, а не другого генерала?

— Задумывался.

— Так почему?

— Видишь ли, по этому поводу можно иметь различные точки зрения, — уклончиво ответил Крейц.

Левенгаупт улыбнулся.

— Тебе не кажется, что ты сам не слишком откровенен со мной? Ладно, отвечу вместо тебя. Король назначил меня командующим потому, что на мне позор поражения под Лесной, и если я сегодня прикажу сложить оружие и сдаться, объяснение этому поступку не нужно долго искать: чего еще можно было ждать от генерала, однажды уже разгромленного русскими и с тех пор дрожавшего при одном виде их? Причем речь будет идти не об этом сброде, а о доблестной и непобедимой шведской армии, которая провела сражение на Яковецком поле с превосходившим ее в силах противником, организованно отступила с поля боя в свой лагерь под Полтавой, блестящим маневром ускользнула от преследовавших ее царских войск и успешно начала переправу через Днепр. Но стоило лишь королю из-за ранения передать командование мне, я через несколько часов сдал армию неприятелю. Единственное, в чем можно будет упрекнуть короля, это в том, что он опрометчиво доверил командование такому ничтожеству, как я.

— Ты прав, Адам, твоим назначением умница-король отвел от себя ответственность за неизбежную гибель армии. Даже если ты примешь сегодня бой и окажешься разгромленным, король тоже будет ни при чем: тщеславный Левенгаупт, желая любой ценой, тем более чужой кровью, смыть позор поражения при Лесной, необдуманно ввязался в сражение с Меншиковым, хотя мог бы... Например, прикрыв переправу сильным арьергардом, перебросить главные силы армии на противоположный берег и спасти их. Что мы не предприняли бы с тобой, Адам, выигрывает только король, а нам суждено стать в глазах потомков либо трусами, сдавшими армию противнику, либо невеждами-генералами, погубившими армию своим ошибочным решением. Какой из этих двух вариантов нам с тобой выбрать?

— Третий, дружище. Мы сдадим этот сброд русским, но прежде официально засвидетельствуем, какая армия нам досталась и с каким рвением она рвалась сражаться. Поэтому я и созываю военный совет, хотя мог от своего имени, имени назначенного лично королем командующего, приказать сложить оружие. Вели офицерам-порученцам собрать в штабе через десять минут на военный совет всех командиров полков. Всех, — подчеркнул Левенгаупт, — даже если у него в строю наличествует десять подчиненных.

С прибывшими командирами полков Левенгаупт был немногословен:

— Господа, наш лагерь окружен регулярной русской конницей князя Меншикова, усиленной двадцатью орудиями. С часу на час к противнику подойдет подкрепление казаков царского гетмана Скоропадского примерно в десять тысяч сабель. Князь предъявил нам ультиматум о немедленной сдаче без всяких условий. У нас два выхода: принять предложение князя, предварительно гарантировав себе все предоставляемые в Европе военнопленным права, либо продолжить переправу, сдерживая противника сильным арьергардом и подвергаясь артиллерийскому обстрелу. В моей палатке находится русский офицер-парламентер, наш ответ должен быть им получен через четверть часа. Итак, что я должен ему сказать — мы будем сражаться, как приказал нам его величество король Карл, либо отправляем к князю Меншикову свою делегацию для заключения договора о капитуляции. Кто за переправу и бой с русскими?

Вверх взметнулись три руки. Выждав минуту, Левенгаупт спросил:

— Мне следует понимать, что остальные полки вверенной мне его величеством армии намерены сложить оружие? Так, господа их командиры? Признаюсь, мы с генералом Крейцем, которого я назначил своим квартирмейстером, рассчитывали на другое. Что ж, к сожалению, мы вынуждены подчиниться вашему решению.

И тут командиров полков словно прорвало.

— Нашему? Вы знаете, что у меня в полку двести штыков?

— А у меня не солдаты, а дерьмо — навербованные перед походом в Россию саксонцы, силезцы, пруссаки. Узнав, что подошли русские, они обрадовались, что теперь не придется форсировать Днепр, и снова завалились спать.

— У меня то же самое немецкое дерьмо. Ложилось спать триста человек, а встало чуть больше половины — остальные ночью разбежались.

— В моем полку шведы, а что толку? Увидев русских, составили ружья в козлы и принялись готовить завтрак, опасаясь, что в плену их неизвестно когда накормят.

— О каком сражении можно говорить, если мои солдаты вчера отказались идти на пункт боепитания за патронами?

— Мои тоже. Заявили, что незачем таскать на себе лишнюю тяжесть, если патроны все равно придется отдать русским.

— Хватит! — ударил по столу кулаком Крейц. — Все понятно — армия деморализована, солдаты охвачены паникой, дезертируют и не собираются сражаться. Господин командующий, — вытянулся он в струнку перед Левенгауптом, — как генерал-квартирмейстер вверенной вам армии рапортую: военный совет принял решение не вступать в бой с русскими войсками, а отправить к князю Меншикову делегацию для подписания договора о капитуляции.

— Я подчиняюсь решению военного совета, — сказал Левенгаупт. — Для согласования условий сдачи, которые отвечали бы существующей в Европе конвенции о правах добровольно сложивших оружие комбатанов [113], отправляю к князю Меншикову делегацию в составе генерала Крейца, полковника Дукера, подполковника Траутфетера и своего адъютанта капитана Дукласа. Поручаю генералу Крейцу от моего имени подписать договор о капитуляции. А вы, господа, — обвел Левенгаупт взглядом командиров полков, — готовьте подчиненных к сдаче оружия.

Процедура подписания акта капитуляции долго не затянулась, и вскоре шведская делегация возвратилась в свой лагерь. Ее сопровождали четыре русских драгунских полка. Два взяли под охрану места, где шведам было приказано сдавать оружие, два других, выстроившись длинной плотной шеренгой, отрезали лагерь от Днепра.

— Адам, князь не включил в трактат о капитуляции казаков обоих гетманов, Мазепы и Гордиенко, — сообщил Крейц Левенгаупту, отведя его в сторону от палатки, где вместе хлопотали адъютанты командующего и русские офицеры, готовя стол для общего завтрака шведских и русских генералов.

— Почему? Разве они не наши союзники?

— Для нас — союзники, а для царя Петра, от имени которого князь Меншиков подписал трактат, — мятежники и изменники, которые, согласно существующим в европейских армиях уставам, считаются нонкомбатантами [114]. И если царь без всяких оговорок признал за нами все права военнопленных, мы не можем поступать вопреки законам, соблюдения которых первыми потребовали от русских.

— Сколько в лагере казаков?

— Гетман Мазепа взял с собой на тот берег только свою гвардию, оставшиеся казаки должны были переправиться сегодня вместе с нами. Гетман Гордиенко ушел на противоположную сторону реки со всеми запорожцами, однако уже под утро к нам прискакал один из его отрядов. Он пытался переправиться севернее Переволочны, но наткнулся на царских казаков какого-то батьки Голоты и был вынужден явиться к нам. В отряде 220 человек. Не предполагая, что мы капитулируем, они решили сражаться с русскими в наших рядах, и сейчас находятся в лагере.

— Казаки, особенно запорожцы, были нашими верными союзниками, и я не могу позволить себе в их отношении такую подлость, как отдать в руки палачей московского царя, — сказал Левенгаупт. — Шепни потихоньку капитану Дугласу, чтобы он незаметно известил запорожцев о грозящей им опасности.