Литмир - Электронная Библиотека

– Много.

– Ну сколько? – продолжала настаивать Аурика.

– Ну много, – не сдавался барон Одобеску.

– Сколько? – сдвинула брови дочь и дернула отца за руку.

– Точно не знаю, но, думаю, что много, – начал юлить Георгий Константинович.

– Насколько я знаю, господин Одобеску, вы на этом свете один, как перст. Значит, либо ваша маман родила вас одного-единственного, либо…

– Во всем виновата революция, – свалил вину на исторические обстоятельства Георгий Константинович, а потом, сделавшись серьезным, шепотом признался: – В моем случае произошла генетическая поломка.

– Чего?

– Мои родители были кузенами. С точки зрения эволюции – связь, чреватая осложнениями. В итоге – из Одобеску сегодня только двое: ты и я. Кстати, что ты сделаешь с нашей фамилией?

– А что ты хочешь, чтобы я сделала с нашей фамилией?

«Ну, уж точно, не поменяла ее на фамилию Масляницына или Иванова», – подумал Георгий Константинович, и у него испортилось настроение.

– Папа, – окликнула его дочь и повторила вопрос: – Что ты хочешь-то?

– Хочу, чтобы ты была счастлива, – странно ответил Одобеску и опустил голову.

– Что-то я ничего сегодня не понимаю! – разозлилась Аурика, в голове которой никак не выстраивалась логическая цепочка. – То ты уезжаешь! То ты танцуешь! То ты хочешь, чтобы я была счастлива!

– В чем вы меня обвиняете, Аурика Георгиевна? – Одобеску привстал на цыпочки и поцеловал дочь в макушку.

– Па-а-апа! – запротестовала девушка и притопнула ножкой, обутой в атласную туфельку с аппликацией из лебяжьего пуха, выкрашенного в темно-коричневый цвет. Туфельки были ручной работы: Георгий Константинович не признавал в своем доме некрасивых вещей массового производства.

– Ну что «па-а-апа»?! – передразнил Аурику отец. – Ты будешь учиться танцевать танго или нет?

– Нет.

– Какой ужас! – притворно закатил глаза Одобеску. – Моя дочь не хочет учиться танцевать танго! Тогда что вы танцуете, дитя мое? Эту безумную летку-енку?

Оказалось, что Аурика ничего не танцует.

«Это плохо!» – мысленно подвел итог Георгий Константинович, но вслух произнес следующее:

– Женщина должна красиво танцевать, Золотинка. Давай наймем Изольду.

– Эту восьмидесятилетнюю старуху? – скривилась Аурика.

– Эта восьмидесятилетняя старуха, девочка, двигается так, что со спины вы не сразу догадаетесь, кто перед вами. Зато педагогический опыт! Так сказать, владение ремеслом! Давай, детка?!

– Танго танцуют вдвоем, – резонно заметила Аурика.

– Пригласи своего молодого человека, – быстро среагировал Георгий Константинович и впился в дочь глазами. – У тебя есть молодой человек?

– Ну, па-а-апа, – снова заныла девушка.

– Ладно-ладно, – тут же сдался барон. – Не хочешь являть миру своего избранника, – а ведь он у тебя есть, я уверен, – твой отец будет твоим партнером!

– Ты?

– А чем я тебе не подхожу? – Одобеску выкатил грудь, расправил плечи и манерно отвел локоть в сторону, чтобы его двадцатилетняя дама могла пройти с ним в гостиную рука об руку.

С точки зрения Аурики, все складывалось как нельзя лучше. Во время чаепития Георгий Константинович рассказывал о своих завтрашних планах, предупреждал, что может задержаться в Коломне, обещал позвонить, если возникнут непредвиденные обстоятельства, и настоятельно рекомендовал Глаше тоже развлечься как следует. Например, сходить в кино или в театр.

– Глаша, вы любите театр? – картинно разглагольствовал Одобеску, развалившись на кожаном диване.

Глаша молчала и с готовностью кивала в ответ.

– Не сидите, Глаша, дома. Идите в кино. Кино вас устроит?

Глаше было все равно. Она могла простоять несколько часов неподвижно, если только это понадобится хозяину. В кино? В театр? В парк? Надо, значит, надо.

– Какие картины показывают нынче в кинотеатрах? – обращался Одобеску к дочери, правильно рассчитав, что та моментально откликнется на брошенный призыв. – Что порекомендует нам просвещенная в вопросах киноискусства молодежь?

– В «Центральном» идут «Друзья-товарищи». Посмотри, няня, – внешне доброжелательно и спокойно порекомендовала Аурика, а ее сердце в груди забилось быстро-быстро, как будто она бежала стометровку.

– Сеансы? – поставил задачу Георгий Константинович и почувствовал легкое головокружение.

– Надо звонить, – Аурика метнулась к телефону и по памяти стала набирать номер кинотеатра.

– Шесть часов подойдет? – спросил у Глаши Одобеску.

Та согласно кивнула.

– Или половина восьмого?

И Глаша снова была не против.

– Лучше на половину восьмого, – вмешалась Аурика и выказала готовность купить билет заранее.

– Ну а ты, золотко, сама придумаешь, чем занять вечер, – улыбнулся Георгий Константинович, уговаривая себя быть спокойным.

На самом деле в душе темпераментного Одобеску бушевали страсти, удерживать которые ему час от часу становилось все труднее и труднее. Повышалось давление – Георгий Константинович чувствовал это по повторяющемуся головокружению. Чуткая Глаша не сводила преданных глаз с хозяина, молниеносно подмечая незаметные чужому глазу изменения в его лице. Барон и сам понимал, что любое промедление может привести его к гипертоническому кризу, но все равно пытался сохранять спокойствие и изображать полное благодушие, ненавидя себя за этот тщательно срежесированный спектакль.

– Что с тобой, папа? – заметила Аурика, перехватив взволнованный взгляд бывшей няньки. – Тебе плохо?

– Что ты, что ты! – замахал руками Георгий Константинович. – Немного волнуюсь перед завтрашней встречей.

– Ты-ы-ы? – вытаращила глаза девушка. – А что там у тебя за особенная встреча?

«Это не у меня особенная встреча! – хотелось закричать Одобеску. – Это у тебя встреча!» Но потом барон вспомнил, что встречи у его дочери завтра не будет. И ему стало стыдно – и за подлый маневр, предпринятый им несколько часов тому назад по отношению к этому парню по фамилии Масляницын, и за свое лицедейство, длящееся целый вечер. Ему захотелось признаться во всем, но отцовские чувства заставили его справиться с нахлынувшим раскаянием, и он жестко сказал себе, что так поступил бы на его месте любой.

«Любой!» – снова и снова повторял он себе, ворочаясь в постели под грохот собственного сердца. Эта сердечная канонада измотала Георгия Константиновича так, словно всю ночь его допрашивали с пристрастием. Причем, главный страх барона Одобеску был связан не столько с тем, что его дочь приговорена собственным отцом к убийственному разочарованию, личной драме, называйте это как хотите. Главный страх был связан с другим. С тем, что она узнает о его причастности к происходящему и не простит. «А вдруг этот идиот ненароком проговорится?!» – метался Георгий Константинович из стороны в сторону. – Нет, – успокаивал он себя. – Этот юноша слишком труслив. Не посмеет». «А если глуп?» – точил его червь сомнения. «Ну почему сразу же глуп? – делал Одобеску шаг назад. – По-моему, вполне сообразительный юноша!»

Георгий Константинович был и прав, и не прав. Из благородства он мог бы представить старомодное объяснение в духе романтических историй, где искусителю ночью является ангел и грозит пальцем, после чего прозревший преступник садится в седло и несется на край света со словами раскаяния: «Простите меня… – говорит он той, которая ради него готова отказаться даже от честного имени. – Я виноват перед вами. И покидаю вас, чтобы не губить вашу душу, чистую и невинную». «Ах-ах!» – падает в обморок обманутая барышня, а через год выходит замуж за пожилого генерала, рожает ему дюжину детей и живет долго и счастливо на лоне природы в окружении своего семейства.

Жизненный опыт подсказывал встревоженному отцу, что время романтических историй кануло в Лету, а значит, делать ставку на людское благородство, по меньшей мере, глупо: красивого расставания не получится. И Георгию Константиновичу не оставалось ничего другого, как уповать на то, что студент Масляницын просто исчезнет из жизни его драгоценной Аурики, не обременяя себя никакими объяснениями.

6
{"b":"221385","o":1}