Г. Арбатов. Знамя. 1990. № 9. С. 208.

В середине января (1965 года) Томпсон передал мне личное послание президента (США) «советским руководителям». Оно не было конкретно адресовано ни Брежневу, ни Косыгину. Дело в том, что и аналогичные послания из Москвы — после отставки Хрущева — не имели чьей-либо подписи, и Джонсон не знал, кому конкретно адресовать свои послания.

Это объяснялось развернувшейся в Москве закулисной борьбой между Брежневым и Косыгиным, в том числе за право подписывать послания лидерам зарубежных стран.

Косыгин считал, что его подпись как премьера в переписке с лидерами других стран соответствовала международной практике. При этом он доказывал, что Брежнев, как партийный руководитель, не должен это делать. Брежневу же очень хотелось поскорее выйти «на международный уровень». Сперва в советском руководстве верх взяла точка зрения Косыгина, и он стал подписывать послания. Однако борьба продолжалась. Громыко негласно поддерживал Брежнева — дал конфиденциально указания послам деликатно разъяснять правительствам стран их пребывания, «кто есть кто» в советском руководстве. В конце концов Брежнев вышел на первые роли и в переписке с иностранными лидерами. Но это произошло позже. Пока же переписка Джонсона до конца его пребывания у власти велась только с Косыгиным.

А. Добрынин, с. 125–126.

Тогда все считали, что главное лицо, с которого следует спрашивать за недостатки и прорывы в области экономики,  — это А. Н. Косыгин. Во-первых, он был Председателем Совета Министров СССР, а во-вторых, он действительно считался знатоком экономических проблем, поскольку являлся крупным экономистом. Я и сам так оценивал его роль. Но как бы основательно Косыгин ни понимал экономические проблемы, он все же на практике шел по тому же пути застоя. Каких-либо глубоких положительных мыслей, направленных на преодоление пагубных явлений в экономике страны, он не высказывал. Ни он, ни руководство того периода не сумели вывести страну из сложного положения.

А. Громыко, кн. 2, с. 527

Некоторые считают, что с первых шагов их совместной деятельности Леонид Ильич ревниво относился к Косыгину, видя в нем конкурента. Однако Генеральный секретарь отлично знал, что Председатель Совета Министров никогда не проявлял интереса к руководящей партийной деятельности.

В течение примерно десяти лет отношения между ними, смею утверждать, были хорошими, и не только внешне. Я не раз бывал на даче Брежнева вдвоем с Устиновым. Устинов был не очень доброжелателен к Косыгину. Брежнев же, наоборот. В то время при мне ни разу не отозвался о нем плохо. И хотя Брежнев очень хорошо относился к Устинову (кстати, именно поэтому и взял его в ЦК), но когда тот в домашней обстановке начинал отпускать какие-либо колкости в адрес Алексея Николаевича, то Леонид Ильич не поддерживал беседу в этом направлении.

Роковую роль, на мой взгляд, в ухудшении отношений между Брежневым и Косыгиным сыграл Н. А. Тихонов. С 1974 г. Брежнев начал болеть, уже через год недуг стал резко прогрессировать. У него явно развивалась подозрительность, и Тихонов умело направлял ее против Косыгина, стремился вбить клин между ними. Это ему удалось, и с 1975 г. их взаимоотношения стали ухудшаться.

Тихонов без конца докладывал Брежневу о тех или иных, большей частью надуманных, ошибках Алексея Николаевича. В оппозицию Косыгину он стремился втянуть и остальных его заместителей…

Тихонов продолжал плести интриги, и это сыграло свою роль: В. Э. Дымшица в конце концов убрали из Госснаба, а отношения между Брежневым и Косыгиным становились все более прохладными. К тому времени Брежнев был уже совершенно немощный, очень болезненно на все реагирующий человек. Он практически утратил контроль над партией и государством.

В. Новиков, с. 122, 124 [45].

Придя к руководству партией, а фактически и страной, Брежнев заметно переживал, что престиж его в народе был не слишком высок. Ревниво относился к А. Н. Косыгину, который пользовался большим уважением в стране. Помню, осенью 1966 г. ехали мы с Брежневым поездом в Грузию вручать республике орден Ленина. Вечером, после ужина в его вагоне, долго беседовали, и вот в сердцах он говорит:

 — Ну, скажи, зачем это Косыгин поехал по украинским заводам? Что ему там делать? Все о своем авторитете печется. Пусть бы лучше в Москве сидел да делами занимался.

Н. Егорычев, с. 28 [45].

Речь зашла о производительности труда. Я рассказал о том, что наблюдал во Франции при посещении предприятия: в аналогичном нашему подразделении работает вдесятеро меньше специалистов.

 — Мы проигрываем не у станка,  — сказал Косыгин.  — У меня есть данные, что наш станочник мало уступает зарубежному на сопоставимых предприятиях. Но теряем из-за плохой организации внутризаводского транспорта, складского хозяйства, общей культуры производства. Главное — механизация вспомогательного и инженерного труда. А это требует больших перемен. Вот в чем дело.

Тут у меня сорвался «роковой» вопрос:

 — Так почему же вы уступили, дали похоронить реформу?

 — А почему вы, как член ЦК, не выступили на Пленуме в защиту реформы?

 — ??

М. Горбачев, кн. 1, с. 152.

Брежнев, однако, относился к этой «затее» (реформа 1965 г.) скептически. Не вникая в ее суть, он интуитивно больше доверял тем методам, которые дали такие блестящие, по его мнению, результаты в период сталинской индустриализации. Не последнюю роль сыграла и ревность к Косыгину, который имел перед ним преимущества как один из старейших руководителей, авторитет его восходил еще к периоду Отечественной войны…

В ту пору в аппарате пересказывали слова Брежнева по поводу доклада Косыгина на сентябрьском Пленуме 1965 года: «Ну что он придумал? Реформа. Реформа… Кому это надо, да и кто это поймет? Работать нужно лучше, вот и вся проблема». Не в таком ли отношении к экономической реформе была главная причина, почему она не состоялась?

Ф. Бурлацкий, с. 152.

Из руководителей того времени я встречался только с Алексеем Николаевичем Косыгиным, Председателем Совета Министров СССР, чем-то он выделялся в правящей верхушке. Окончил текстильный институт, работал директором текстильной фабрики, министр текстильной, потом легкой промышленности, во время войны организовал эвакуацию предприятий на восток, молчаливый, знающий дело технократ, не лез на трибуны, держался в тени, особняком, был отдален и отделен от окружающей его камарильи. Единственный человек в правительстве, похожий на интеллигента.

Несколько лет осенью я ездил в Кисловодск, встречал там Косыгина. Как и другие отдыхающие, он совершал пешие прогулки по дорожкам терренкура до «Храма воздуха», а иногда и до «Красного солнышка». Гулявшие по терренкуру незнакомые люди здоровались с ним; «Здравствуйте, Алексей Николаевич, добрый день!» И он их приветствовал. Мне это нравилось. В его демократичности не было рисовки.

Познакомились мы в Чехословакии, в Карловых Варах, лечились в одном санатории «Ричмонд», иногда ходили вместе к источнику пить карловарскую воду, он был молчалив, а я посмеивался над номенклатурными обитателями «Ричмонда»…

Я обратил его внимание на красиво оформленные витрины магазинов.

 — А у нас в витринах пирамиды консервных банок. Толкуем о реформах, а где они?

Он шел молча, потом хмуро проговорил:

 — Какие реформы? «Работать надо лучше, вот и все реформы!»

Цитировал чьи-то слова.

 — Леонид Ильич так считает?

 — Многие так считают,  — уклончиво ответил он.

Я видел перед собой человека, потерявшего надежду.

А. Рыбаков, с. 255–256.

Некоторые его (Брежнева) поступки просто необъяснимы. Когда умерла его мать, то все руководство пошло на ее похороны. И это правильно, по-человечески. А когда умерла жена Косыгина (1967 г.), то он обзванивал членов руководства и говорил: мы тут посоветовались и решили не участвовать в похоронах. Такой звонок был и мне. Тем не менее я был у нее и в больнице незадолго до ее смерти, и на похоронах.