– Идет. – Ута спрятал листок в карман. – Я займусь этим, как только приеду.

– Он очень славный мальчик, – говорила она, считая себя обязанной еще что-то сказать. – Он хочет стать инженером.

– Ты не волнуйся.

Одним глотком он осушил рюмку и снова смежил веки. Его мысли упорно возвращались к разговору, состоявшемуся в полдень в кабинете отца. «Десять тысяч. Ровно десять, чтобы заплатить долги». – «Я сказал тебе, что ничего не дам». «Восемь тысяч. Последняя цифра». «Ни восьми тысяч, ни восьми реалов». Когда он попытался разжалобить отца, заговорив о здоровье Лус-Дивины, тот взорвался: «Сколько раз я должен тебе повторять, что мне наплевать на эту девчонку. Я ее в глаза не видел, да к тому же она еще и некрещеная!» Грубиян! Он его научит вежливо разговаривать.

Он с наслаждением стал рисовать себе всевозможные беды, которые могут обрушиться на отца: несчастный случай, ограбление, банкротство, пожар. Умирая, отец, конечно, будет умолять привести к нему сына, чтобы попросить прощения за то, что был несправедлив. Но Ута с презрением пройдет мимо под руку с Элисой и девочкой.

– Вы думаете об отъезде? – внезапно спросила женщина.

– Нет… То есть… да…

Он теряет контроль над собой. Надо собрать разбегающиеся мысли, подчинить их строгой дисциплине.

– Надеюсь, когда я приеду туда, положение прояснится, – сказал он, чтобы хоть что-то сказать.

– Куда вас посылают?

– На передовую.

Они помолчали. Ута наслаждался произведенным эффектом. Чтобы закрепить впечатление, он вытащил бумажник и показал женщине фотокарточку.

– Смотри. Это в Мелилье.

Она бережно взяла фотографию.

– Это ты? – спросила она.

Бармен подал ему еще один коньяк. Ута выпил, у него возникло подозрение, что этот человек разгадал его игру. В глазах бармена светилось что-то похожее на усмешку.

– Сколько я вам должен?

Наступило молчание. Ута презрительно смотрел на бармена.

– Двести десять, сеньор.

Женщина хотела что-то сказать, но он не дал ей открыть рот.

– Жаль, красавица, – сказал он, глядя на циферблат своих часов, – но я не могу больше задерживаться ни на минуту.

Ему стала отвратительна атмосфера этого кабака. Широким жестом он швырнул на стойку три сотенные и, не заботясь о сдаче, вразвалку пошел в гардероб.

– Mon pardessus. My coat. Mon proteçao. Il mio pastrano.[2]

– Сеньор?

– Vite. Vite. Quick. Presto.[3]

– Я вас не понимаю, сеньор, – краснея, пробормотал гардеробщик.

– Я вам сказал: she is not beautiful, but sife is interesting.[4] Словом, вызовите швейцара.

Новая знакомая шла ùo коридору. Она протянула ему сдачу. Он отмахнулся.

– Оставьте себе. Мне они не нужны.

Когда подошел швейцар, Ута с пренебрежительным видом повернулся к ней спиной.

– Позвоните, чтобы прислали такси, – сказал он, фамильярно взяв швейцара под локоть. – Отец только что отдал концы, и мне необходимо попасть в Лас Кальдас, прежде чем он успеет остыть.

Управление Газовой и электрической компанией Лас Кальдаса поглощало большую часть буднего дня дона Хулио. Каждое утро ровно в девять часов он подъезжал на такси к воротам завода и оставался там до обеда. В четыре часа у себя дома он снова принимался за работу и кончал ее, только когда наступало время идти в казино.

Любое отклонение от этого распорядка, даже самое ничтожное, доставляло ему удовольствие. И когда в этот день кто-то позвонил у входа, дон Хулио вздохнул с облегчением. Служанка ушла за покупками, и он сам пошел открыть дверь.

– Дон Хулио Альварес?

– Совершенно верно.

– Я Пабло Мартин, сын Элпидио из «Убежища».

Несколько секунд дон Хулио разглядывал парнишку поверх очков. Он видел его однажды в «Убежище», и сейчас ему показалось, что юноша похудел. Пабло был маленький, смуглый, с темными, выразительными глазами. Он стоял не шевелясь перед доном Хулио и был на вид таким робким и беззащитным.

– Сын Элпидио? – Дон Хулио любезно посторонился, пропуская его вперед.

– Проходи, сынок, проходи.

– Отец сказал, что вы меня ждете… Я по поводу стипендии…

– Да-да, помню. Входи же… На улице ужасный ветер.

Дон Хулио провел его в кабинет. Юноша нерешительно следовал за ним. Его взгляд с беспокойством перебегал с одного предмета на другой.

– Проходи. Я как раз только что разжег камин.

У него всегда горел камин, даже летом. Игра пламени немного оживляла комнату. Не переставая улыбаться, дон Хулио расположился на софе. В руках у юноши была связка книг, он колебался, не зная, куда их положить.

– Можешь оставить книги здесь, – сказал дон Хулио, видя, что Пабло направляется к письменному столу.

– О, мне совсем не тяжело, спасибо. – Он осторожно положил книги на край стола и стоял, пока дон Хулио не пригласил его сесть.

– Итак, ты сын Элпидио… Садись, не церемонься… Твой отец работал в этом доме более двенадцати лет. Помню, он поступил сюда, когда вернулся из армии. Он еще не был знаком с твоей матерью. Они познакомились гораздо позже, в годы Республики. А кажется – только вчера поженились.

Он снял очки и протер их платком.

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать. Почти восемнадцать.

– Да, именно так. Ты родился, когда меня здесь не было. Значит, во время войны.

– В тысяча девятьсот тридцать восьмом году.

– Во время революции, – пояснил дон Хулио, снова надевая очки, – мне пришлось бежать из города. В первый же день красные послали за мной вооруженных людей. Если бы они меня схватили, не быть бы мне живым. Ты молод и не можешь себе представить, что это было за время.

– Да, – сказал Пабло, покашливая. – Отец часто рассказывает мне про те годы.

– Пожары, грабежи, убийства… Честные люди не могли чувствовать себя в безопасности.

– Отец рассказывал, как он два дня вас прятал.

– Элпидио всегда был человеком порядочным и ничем себя не замарал… Ах, молодежь твоего возраста должна благодарить бога, что ей не довелось жить в те времена!..

Дон Хулио при малейшей возможности старался предостеречь молодежь от опасностей скоропалительного экстремизма. На этот случай в запасе у него было несколько великолепных историй, показывавших, что творилось в красной зоне. Пабло он рассказал обо всех перипетиях своего драматического бегства во Францию. Юноша выслушал его с большим вниманием. Кончив, дон Хулио взял из корзины для дров два полена и положил их щипцами на пылающие головни.

– Впрочем, ты слишком молод, и все это тебя мало занимает… На днях я встретил твоего отца, и он сказал, что ты должен зайти ко мне.

– Да, – отрывисто и сухо покашливая, сказал Пабло. – Мне пришлось пообещать ему это. Сам бы я никогда не посмел беспокоить вас, но отец твердил не переставая: пойди и объясни все дону Хулио, зайди к дону Хулио домой, и столько раз он мне это повторял, что, вот видите – я здесь.

– Ты хорошо сделал, что пришел, – одобрил дон Хулио. – В жизни все мы нуждаемся друг в друге, как бедные, так и богатые, и те, кто наверху, и те, что внизу…

– Я никак не мог решиться. Но вы знаете упорство моего отца: пока не добьется своего, ни за что не отступится.

– Элпидио знает меня лучше, чем ты, вот и все… Если бы ты был знаком со мной столько, сколько он…

– Ну вот, сегодня утром за завтраком он и говорит мне: пойди к добрейшему дону Хулио и расскажи ему, как у тебя обстоят дела со стипендией… Если ты стесняешься идти один, я пойду с тобой… Увидишь, он все устроит.

– Ты, должно быть, знаешь, что я не занимаю теперь никакой официальной должности в муниципалитете, – сказал дон Хулио, переплетая пальцы рук, – но у меня никогда не было недостатка в добрых друзьях и порядочных людях, готовых мне помочь…

Юноша несколько секунд молчал, не сводя глаз с причудливых языков пламени.