Основой наступательного плана на нашем участке фронта была стремительность. Это касалось действий всех родов войск и в первую очередь пехоты и танков, которые, заняв первые траншеи противника, должны были тотчас двигаться дальше.

Силы немцев, противостоящие войскам нашего фронта, были хорошо известны. Офицеры разведки, работая над отчётными картами о группировке противника, глубоко и полно изучили характер немецкой обороны, её 14 000 различных инженерных сооружений, расположение 7000 орудий и миномётов, позиции резервного кулака из полутысячи танков и самоходных орудий, вероятное направление флангового контрудара противника. Это, конечно, сыграло большую положительную роль. Командир танкового соединения, которое прикрывали с воздуха лётчики нашей части, рассказывал мне на своём командном пункте, что когда после первых же часов прорыва захваченного в плен командира немецкого полка подвели к карте, рисующей положение немецкой обороны, тот был изумлён – настолько полны и точны были наши данные о противнике.

Сейчас, не раскрывая военной тайны, можно сказать здесь, что наше наступление предполагалось начать несколько позднее, нежели это было сделано на самом деле. Мы ещё только готовились к операции, когда немецкое командование, собрав значительные силы, прорвало ими западный фронт в районе Арденн и поставило действовавшие там англо-американские войска в тяжёлое положение. Оттуда, с запада, радио принесло просьбу о немедленной помощи, и в частности просьбу о нашем крупном наступлении в районе Вислы.

Прогнозы погоды были неутешительными. Чтобы хорошо использовать наше превосходство в артиллерии и авиации, нужны были более или менее ясные дни, отсутствие туманов, мешавших вести прицельный огонь. Однако, учитывая положение войск союзников, наша Ставка Верховного Главнокомандования решила закончить подготовку к операции усиленным темпом и, не считаясь с погодой, как можно скорее открыть широкие наступательные действия по всему фронту.

Так, ещё за много дней до намеченного ранее срока начала операции мы перелетели на Сандомирский плацдарм. Наше перебазирование следовало сделать незаметным для противника. Мы перелетали на бреющем. Как только машина садилась на новом полевом аэродроме, её тотчас тщательно маскировали. Пока не была спрятана от глаз врага одна машина, другой не разрешалось итти на посадку. Так же скрытно сосредоточивались на плацдарме части и соединения других родов войск.

Наша ударная группировка превратилась в своего рода туго сжатую пружину. В назначенный Верховной Ставкой час, развернувшись, она должна была ударить по противнику с огромной силой. Самой острой была ночь перед прорывом. Грандиозный размах наступления, который ощущался всеми, от генералов до рядовых бойцов, повышал чувство ответственности, вызывал творческую заботу и тревогу за исход прорыва. Многие из нас не спали. В душе каждого солдата, лётчика, офицера, генерала жил Сталин. Имя вождя повторялось в солдатских беседах, звало к победе, внушало уверенность в успехе наступления.

Метеорологи принесли ко мне в землянку последнюю синоптическую карту. Циклон бушевал на всём фронте. Замысловатые значки снегопадов, туманов, низкой облачности и самого худшего, что может быть в полёте, – обледенения, – рисовали завтрашний день, как день совершенно нелётный. Но всё же техникам было отдано распоряжение прогреть моторы, проверить оружие, подготовить машины к вылету. Из наиболее опытных лётчиков, мастеров слепого полёта, были составлены группы охотников. Мы не могли безучастно сидеть на своей площадке и дожидаться, пока выглянет солнышко, а ветер развеет нависшую над Вислой муть, в то время как наша артиллерия, пехота и танки будут биться с врагом. Мы обязаны были помочь им всем, что только в наших силах. Так повелевал воинский устав, присяга, долг каждого лётчика.

В пять часов утра 12 января, когда ещё было совсем темно, заговорила наша артиллерия. Линия вражеских позиций осветилась вспышками разрывов снарядов и мин. С нашего аэродрома на низком, тёмном небе были видны отблески сильного артиллерийского огня.

– Начали, – торжественно сказал кто-то из штабных офицеров, всматриваясь в сторону фронта.

Вражеские позиции накрыл огненный смерч. Прорываясь через облачность, в войсковые тылы противника проникали мелкие группы наших штурмовиков и бомбардировщиков. А затем, когда тому пришло время, на штурм неприятельской обороны устремились танки и героическая советская пехота.

Как мучительно переживали наши лётчики, что из-за нелётной погоды они не могут действовать в полную силу! Никто не уходил с аэродрома. Пилоты осаждали меня просьбами выпустить их в воздух. Кое-кому, вероятно, казалось, что я излишне осторожничаю, боюсь взять на себя ответственность за возможную аварию или поломку.

Мне тоже хотелось в воздух. Но моя ответственность как командира заключалась как раз в том, чтобы сохранить силы к нужному моменту. Немцы ведь тоже, прижатые к земле облачностью и туманом, сидели на своих аэродромах. На поле боя не появлялся ни один вражеский самолёт. Мы, истребители/ должны были быть готовыми достойно встретить их, как только чуть прояснится погода, и они, конечно, попытаются задержать наше наступление ударами с воздуха. Вот почему, хотя и уверенный в лётных способностях большинства лётчиков-гвардейцев, я выпускал их в воздух одиночками или парами, ставя ограниченные задачи. Это, помимо всего прочего, имело и чисто моральное значение.

Вылеты в сложной метеорологической обстановке протекали успешно. Каждому из них предшествовала солидная штурманская подготовка, исключавшая потерю ориентировки и другие неприятности. Здесь, в эти дни, мы лишились одного отважного лётчика, моего кубанского воспитанника – Жердева! Каждый из нас тяжело переживал безвременную гибель боевого товарища, лётчика, входившего в плеяду наиболее одарённых, умелых, преданных Родине воздушных бойцов.

В свободной охоте Над южной Польшей Жердев наскочил на сильное зенитное прикрытие объекта атаки. Малая высота не позволила ему совершить энергичный манёвр. Атакуя цель, он был сбит прямым попаданием вражеского снаряда.