Аналогичная ситуация сложилась и в 1603 г., и невозможно точно сказать, кому больше был выгоден союз — Лжедмитрию или Мнишкам.
Лакмусовой бумажкой в романе самозванца с Мариной могут быть все брачные договоры, заключенные Мнишками с самозванцем. Одуревшие от жадности Юрий и Марина требовали много, а Григорий покорно на все соглашался. При этом он прекрасно знал, что выполнение хоть половины условий Мнишков стоило бы головы не только ему, но и самому законному московскому царю, тому же Федору Иоанновичу или даже Ивану Грозному.
Тут стоит отметить один любопытный момент. И наши и польские историки постоянно подчеркивают религиозный фанатизм Марины. И делают это вполне обоснованно, вспомним хотя бы конфликты с православным духовенством на свадьбе в Москве в 1606 г. Но почему-то никто до сих пор не обратил внимания на небольшую неувязку. Как уже говорилось, вся родня Мнишков состояла, как нарочно, из протестантов и ариан, да тут еще Урсула вышла замуж за православного. Князья Вишневецкие уже несколько столетий были православными, а окатоличились лишь в 20-х — 40-х годах XVII столетия. И заметим, никаких скандалов на религиозной почве ни у Юрия, ни у Марины с родственниками-иноверцами не возникало. При этом ни отец, ни дочь не были образцами религиозного благочестия, скорее их можно назвать образцами безнравственности и разврата. Так когда и как столь нечистоплотная в жизни и индифферентная к религии Марина превратилась в фанатичку? Разгадку этой тайны нам дает весьма компетентный современник Марины гетман Станислав Жолкевский, который уже после 1612 г. писал о Мнишке: «…из честолюбия и корыстных видов решился он покровительствовать и ввести на царство Московское московитянина Гришку, сына Отрепьева, который обманом назвался царевичем Московским Дмитрием Иоанновичем… С помощью лести и лжи, которые были орудиями его действий, и родственника своего ксендза Бернарда Мациевского, епископа Краковского, имевшего в то время большой вес при дворе, он достиг того, что король явно стал благоприятствовать этому делу и смотрел на оное сквозь пальцы, против совета многих знатнейших сенаторов, которым оно весьма не нравилось».
Итак, в дело ввязался краковский епископ, имевший тесные связи с иезуитами. Замечу, что Бернард Мациевский был один из инициаторов введения в 1596 г. Брестской унии. А в конце 1603 г. папа Климент VIII сделал его кардиналом. Римский папа Климент VIII в 1588 г. был направлен легатом в Польшу, правда, звался он тогда Ипполит Альдобрандини. Царь-католик на московском троне для Климента VIII был не только триумфом контрреформации, но и личным его успехом.
Мнишки и иезуиты взяли Отрепьева под жесткий контроль. И в Самборе, а затем и в Кракове самозванец был вынужден жить в домах Юрия Мнишка, и его свобода передвижения была ограничена. Уже в Самборе Отрепьева усиленно накачивали ксендз Помаский и богослов Анзеришу. Видимо, уже в Самборе католическое духовенство и иезуиты заключили сделку с Юрием Мнишком. В обмен на поддержку церкви и ордена Мнишки должны были сделать все для истребления православия в России. Соответственно, Марина теперь должна была ревностно выполнять все обряды римско-католической церкви.
В ноябре 1603 г. король Сигизмунд изъявил желание видеть Димитрия в Кракове. В это время в польских верхах шла борьба двух партий. Против поддержки самозванца решительно выступали наиболее умные политики и военачальники. Среди них были Ян Замойский, Константин Острожский, Карл Ходкевич, браславский воевода Збаражский и другие. Хотя, согласно конституции, король должен был принять мнение Замойского и Ходкевича, у него были и другие, менее официальные, но более желанные для него советчики. Они принадлежали к второстепенным личностям в стране. Это были царедворцы, шедшие по следам братьев Мнишков, такие прижившиеся в Польше выходцы, как Андрей Бобола, Бернард Мациевский и Сигизмунд Мышковский, или наемные иностранцы, как немец Врадер и итальянец де ля Кола, и, наконец, главная придворная дама королевства Урсула Гингер. Этот маленький мирок, легко доступный всяким интригам, находился вместе с самим королем под сильным влиянием иезуитов, и в частности под влиянием духовника короля отца Барча. А между тем отцов-иезуитов уже насторожили известия, приходившие из Самбора.
Настоящий или самозваный, но обращенный в католичество царевич мог сесть на московский престол, а следом за ним в Россию смогли бы проникнуть и члены Общества иезуитов. Чисто личные соображения побуждали к тому же и короля Сигизмунда. Будучи ревностным католиком, он готов был, кажется, пожертвовать Польшей, чтобы только ввести в католицизм Московское государство. Недавно он потерял свое наследие в Швеции, и эта страна в равной мере волновала его как своими политическими, так и близкими его сердцу религиозными интересами.
В феврале 1604 г. король официально обратился к сейму, прося его высказаться по поводу претендента на русский престол. По двум наиболее существенным вопросам — о подлинности Димитрия и о предполагаемом участии Польши в его предприятии — король почти единогласно получил отрицательный ответ. «За» были только краковский воевода Николай Зебржидовский и гнезенский архиепископ прелат Ян Тарковский.
Тем не менее в первых числах марта 1604 г. Мнишек и Лжедмитрий объявились в Кракове. С самого начала Мнишек показал себя отличным политиком. Он начал с того, что устроил большой пир, куда пригласил и членов сейма. Естественно, что центральное место на пиру занимал Лжедмитрий. Претендент появился со свитой из нескольких «знатных московитов». Наделе это были бродяги, бежавшие из России, или казаки. Но пьяные паны не особенно разбирались в этом, главное, что свита оказывала почти царские почести претенденту.
Вскоре самозванцу представили пятерых братьев Хрипуновых, бежавших из России. Хрипуновы были дворянами из города Зубцова. Все пятеро дружно признали в претенденте царевича Димитрия. Вопрос, откуда они могли знать царевича раньше, поляков, естественно, не интересовал. Интересно, что показания Хрипуновых Отрепьев и Мнишек широко разрекламировали среди поляков. Но с собой в Москву Лжедмитрий Хрипуновых не взял и впоследствии, когда Лжедмитрий уже царствовал, они вынуждены были просить покровительства короля, чтобы получить разрешение вернуться в Россию, и при его поддержке получили там земельные наделы.
Вскоре Сигизмунд III сделал решительный шаг — 15 марта претенденту была назначена аудиенция. Представ перед королем, Лжедмитрий произнес напыщенную речь, пестрящую многочисленными латинскими изречениями, риторическими фигурами и сравнениями, в которых более или менее удачно приводились подобные случаи из истории и преданий. В своем ответе Сигизмунд, связанный мнением сейма, дал понять, что он не признает Димитрия, не даст ему ни одного солдата и не нарушит перемирия, заключенного с царем Борисом, но он все это позволит Мнишку и даже будет тайно поддерживать это предприятие.
Для начала, сразу же после аудиенции, Лжедмитрия осыпали подарками и назначили ему ежегодное содержание в четыре тысячи флоринов, правда, из доходов Самборской экономии, что вряд ли понравилось Мнишку.
Разумеется, король делал все это не ради красивых глаз беглого монаха. Прежде чем попасть в королевскую резиденцию Вавель, Лжедмитрий был вынужден дать польской короне клятвенное обещание — отдать Польше половину Смоленской земли и часть Северской; заключить вечный союз между обоими государствами; разрешить свободный въезд иезуитов в Московию; позволить строить католические церкви и, наконец, обещал помочь королю вернуть шведский престол.
После аудиенции с королем самозванец заказал себе парадный портрет. Подпись к портрету гласила: «Дмитрий Иванович, великий князь Московии, 1604 г. В возрасте своем 23». Летом 1604 г. настоящему царевичу Димитрию, сыну Ивана Грозного, был бы 21 год. Вероятно, самозванец сам придумал подпись к портрету и указал свой настоящий возраст.
Еще до встречи с королем Лжедмитрию пришлось познакомиться и с папским нунцием Клавдием Рангони. В длительной беседе нунций дал понять, что если претендент желает получить помощь от Сигизмунда, то должен отказаться от греческой веры и вступить в лоно римской церкви. Лжедмитрий немедленно согласился. Рангони причастил претендента и миропомазал. Затем Лжедмитрию пришлось побывать на исповеди у монаха-иезуита.
