Хасидизм вступает в пору упадка тогда, когда цадики более не оказывают хасидам внутреннюю помощь – наряду с внешней помощью и через ее посредство. Ведь здесь все основано на отношениях между цадиками и хасидами, на живых отношениях, которые охватывают все стороны человеческого существования и проникают до глубины души. Если всего этого нет, то, наверное, и в самом деле «нынешние тоже будут не лучше».
Второй том «Хасидских историй» мы начинаем с цадиков, бывших потомками Магида из Межерича и относившихся к Садагорской династии. Принадлежащие к этой линии существенно отличаются от потомков учеников Магида и учеников его учеников. Даже его сын Авраѓам, как мы знаем из книги «Хасидские истории: первые учителя», был не сходен с отцом, избрав для себя путь радикального аскетизма.
Сын Авраѓама, Шалом-Шахна (ум. 1802), сочтя отцовские убеждения неприемлемыми, вернулся к воззрениям своего деда. Его учителем был рабби Нахум из Чернобыля, один из самых преданных учеников Баал Шема и Магида; впоследствии Шалом-Шахна женился на внучке Нахума.
Для Шалома во всех его действиях было характерно стремление к новому. Франтоватые одежды и блестящие манеры резко отличали его от окружающих, однако эти внешние проявления со всей очевидностью демонстрировали вполне определенный стиль жизни, и, возможно, поэтому в народе сложилось мнение, что его душа – это «искра» царя Давида. Когда его тесть высказал неодобрение по этому поводу, он ответил притчей о курице, которая высидела утиные яйца и потом в смятении следила за своим водоплавающим потомством. Рабби Шалом был ярым противником «чудесных исцелений», совершаемых рабби Нахумом, говоря, что при всем своем желании помогать страждущим он намерен делать это силой своей души и обходиться без привычных магических проделок. По его убеждению, вся помощь, получаемая извне, должна стать лишь началом, оболочкой внутренней помощи.
Шалом окружил себя молодыми людьми, безгранично ему преданными. Конфликты между ними и поколением их отцов разгорались непрестанно, что – согласно его взглядам – было неизбежным делом, поскольку рабби Шалом говаривал: «Ничего хорошего нельзя достигнуть, не встречая противодействия». Известна даже весьма странная история (причем ее устные варианты выглядят еще менее правдоподобными, чем дошедшие до нас в письменном виде), повествующая о том, как рабби Шалом умышленно совершил некое публичное деяние, дабы впасть в грех – имея целью перехитрить Сатану. Как известно, Сатана считается имеющим власть над народом Израиля в изгнании, и ему, как принято полагать, ведом также секрет избавления; вот рабби Шалом и решил притвориться грешником, чтобы войти в доверие к Сатане и вытянуть из него этот секрет. Есть мнение расценивать все это как последствие саббатианского догмата священного греха.
Существует ряд указаний на то, что рабби Шалом стремился стать чем-то большим, нежели просто цадик. Взять хотя бы его разговор с внуком Баал Шема. Когда Барух, человек горделивый и властный, приехал к рабби Шалому и предложил: «Давай мы вместе будем править миром» (под «миром», разумеется, имелась в виду хасидская община как центр Израиля), тот ответил: «Я могу справиться с этим делом и в одиночку». При этом, однако, он вовсе не имел в виду, как утверждали многие, возрождение статуса эксиларха. Это высказывание свидетельствует о вере в то, что на его семью возложена мессианская миссия и что реализация этой миссии может осуществиться в любом из поколений.
Подобно своему отцу, рабби Шалом умер в молодом возрасте, и перед смертью ему было видение, о котором он рассказал своему сыну Исраэлю; это видение позволяет лучше осознать суть его верования. Ему привиделся цадик, сидящий в одной из небесных палат. На столе перед ним лежала великолепная корона, выделанная из его учения и святости. Но цадику не было дозволено возложить эту корону на свою голову. «Я рассказал тебе об этом, – добавил рабби Шалом, – потому что в один из дней тебе понадобится это знание».
Его сын, рабби Исраэль из Ружина (ум. 1850), не только во всем следовал манерам своего отца, но кое в чем и превзошел его, и потому порядки и ритуалы в его доме делали его похожим на монарший двор. Династический характер своего образа жизни он сам облек в словесную форму, называя рабби Авраѓама-Йеѓошуа Ѓешеля из Апты, общепризнанного «лидера поколения», Моше-учителем, а себя – царем Соломоном; рабби из Апты, в свою очередь, именовал его царем Израиля. Так же обращались к нему и бесчисленные посетители его дома.
Все это не могло не привлечь внимания российских властей, и рабби Исраэль был арестован как вождь евреев, почитаемый у них царем. Проведя два года в тюрьмах (в основном в Киеве), он вышел на свободу и вскоре нашел убежище в Галиции. После продолжительных странствий и невзгод он осел в Садагоре (Буковина), и его дом стал местом массового паломничества. Наряду с простыми хасидами туда приходили и цадики, особенно из числа молодых, чтобы засвидетельствовать свое почтение и насладиться возвышенной беседой. Среди гостей, однако, практически не было учеников рабби Исраэля – он не хотел никого обязывать. Ему интересно было общаться с людьми, жадно внимающими каждому его слову, а не заводить учеников и брать на себя в этой связи какие-либо обязательства.
Подобно Великому Магиду, рабби Исраэль был выдающимся толкователем Торы в классической хасидской манере, но его наставления не связаны с обычной жизнью – это причудливые, как вспышка молнии, образы. Не фрагменты целостной картины, как у Великого Магида, а афоризмы, сияющие и переливающиеся всеми цветами многогранные драгоценные камни. Представители современной западной цивилизации назвали бы рабби Исраэля блестящим импровизатором, и если оценивать его в системе ценностей этой цивилизации, то он, несомненно, был гением – но он перестал быть сосудом религиозного духа и вместилищем Божественного слова.
Шестеро сыновей рабби Исраэля были одаренными эпигонами. Они тоже унаследовали частицу духовного мира Великого Магида, но не способны были претворить это наследие в целостной, законченной форме. Почти у каждого из них был свой двор и последователи, они собирали толпы слушателей, они обладали определенным влиянием – но ни у кого из них не было учеников. Самый достойный из сыновей, рабби Давид-Моше из Чорткова (ум. 1903), был человеком мягким и добрым ко всем окружающим. В мои молодые годы я несколько лет подряд проводил летние месяцы неподалеку от его дома, но так и не решился познакомиться.
Другой сын рабби Исраэля, о котором уже шла речь, рабби Дов-Бер (названный в честь прадеда), поначалу считался самым выдающимся из всех шестерых и пользовался всеобщей любовью. Впоследствии он присоединился к маскилим и был известен тем, что писал письма, своего рода манифесты, против практики суеверий. Этот период его жизни был недолгим; вскоре он вернулся в Садагору и продолжил там жить на положении почти добровольного заключенного. О его жизни можно сказать словами известной присказки: большак закончился тупиком.
Поскольку рабби Мендлу из Витебска так и не удалось основать школу в Палестине, то самым известным из всех учеников Магида принято считать рабби Шмелке из Никольсбурга (Моравия, ныне Микулов, Чехия), прославленного своими молитвами, умением петь песни и дружелюбным отношением ко всему человечеству. Ни один из его учеников не мог сравниться с ним в умении читать молитвы, однако рабби Ицхак-Айзик из Калло (городок на севере Венгрии) наследовал его дар пения, а рабби Моше-Лейб из Сасова – его любовь к роду человеческому.
Рабби Ицхак-Айзик из Калло (ум. 1828) родился в венгерской деревушке и с детских лет постиг тайну крестьянского жизнелюбия. Согласно легенде, мальчишкой он пас гусей. Он не только использовал мелодии, услышанные от окрестных пастухов, для пения гимнов и псалмов (в том числе «На реках вавилонских»), но и заимствовал песни целиком, превращая их – путем изменения буквально нескольких слов – в еврейские мистические песнопения. Печаль пасторальных песен становилась у него рассказом о страданиях народа в изгнании, любовная грусть – ожиданием Божественного присутствия. Он использовал также и «неизвестные мелодии» рабби Шмелке, но рассказывают, что песни рабби из Калло были более эмоциональными и очаровательными, возможно, благодаря наличию фольклорных элементов.
