Сашка пустил в ход саперку. Работа продвигалась тяжело: мешало множество мелких камней, которые приходилось выбирать руками, иначе он угробил бы саперку. Дважды Сашка вылезал на поверхность, собираясь все бросить. Когда человек смертельно устал, ему выгодно поверить в то, что позволит перестать барахтаться и оправдает поражение.
Но упрямство побеждало, и Сашка снова лез в яму. Водянка на правой руке лопнула. Сашка лизнул ее. Вкус у водянки был солоноватый. Чтобы работать дальше, Сашка нашел свою майку, оторвал от нее полосу и замотал руку. Ладонь сразу стало щипать: майка была сырой, и пот разъедал рану. Эх! Была бы у него лопата посолиднее, вроде тех, которыми копают колодцы! Лопата тяжелая, поднять ее непросто, зато землю режет, как нож масло.
Сашка вспомнил рассуждение Ула, что вот не умеют шныры жить. Ну свалили бы пару десятков сосенок, построили у Первой Гряды сарайчик. В сарайчике гамачок на предмет поваляться, бочка с водой, аптечка первой помощи и большой запас всевозможного землеройного инструмента. Лом большой, лом маленький, кирка, разные лопаты на выбор.
– А экскаватора тебе. Не надо, – поинтересовался Меркурий.
От экскаватора Ул великодушно отказался:
– Не, его разбирать надо, по деталям проносить. Половина еще небось расплавится… Шланги, прокладки, шняга всякая. Проще поселить у гряды пару десятков узбеков. Пусть копают, а закладки приносят прямо ко входу на двушку.
– Зачем ко входу. Наладить транспорт. Еще один узбек. Ездит туда-сюда через болото. На велосипеде, – сказал Меркурий.
И так он это произнес, что всем представился крепкий и веселый парень в жилетке, который, насвистывая, едет через болото с полной сумкой закладок, а эльбы тупо смотрят на него сквозь оплавленные стенки прохода.
Воспоминание о том разговоре развеселило Сашку. С минуту он отдохнул и опять полез в яму. Наконец ему удалось расширить лаз настолько, что стало возможным в него протиснуться. Он лег животом на землю и пополз, таща за собой саперку. Первый метр протискиваться было сложно, потом проход расширился и Сашка даже сумел немного приподняться. Теперь он полз на локтях, помогая себе коленями.
Сашка полз и полз, а лаз все не заканчивался. Сашку это начинало тревожить. Он понимал, что давно выполз за пределы той ямы, в которой поплавком торчал обжора пег.
«А если это вообще не камень, а подземный язык, который идет от гряды?» – подумал Сашка.
Он прополз еще с десяток метров и вдруг, совершенно неожиданно для себя, уткнулся во что-то лбом. Озадаченный, он долго шарил ладонью, пока не убедился, что все, никаких поворотов нет – перед ним конец тоннеля. Стоило так долго стараться, чтобы приползти в тупик. Сдавленный лазом, Сашка подался немного назад и, похолодев, остановился.
КАК ОН ОТСЮДА ВЫБЕРЕТСЯ?
Назад ползти гораздо тяжелее, а развернуться здесь негде. Не сдаваясь, Сашка все же попытался ползти и убедился, что его худшие опасения оправдались. Метр в минуту, не больше. Узкие стенки хода сдавливали плечи, мешали двигаться быстрее. А тут Сашка еще понял, что начинает задыхаться. Кожа была раскалена, время пребывания на двушке истекало.
Сашка барахтался, не желая признать, что обречен. Знал, что, если перестанет барахтаться, будет только хуже. Пока барахтаешься, можно еще на что-то надеяться.
«Помоги мне! Пожалуйста! Я же пришел на двушку для тебя! Ты сам позвал меня, прислав ко мне пчелу!» – прошептал он. Сашка не знал, к кому он обращается, даже откуда к нему пришла мысль просить, но ощущал, что его слышат и что тот, кого он просит, ближе его собственной кожи. Чувство это было кратким, но острым. Потное, почти вскипевшее от жары тело коснулась прохлада.
Сашка поднес к лицу руку. Грубая кожа нерпи оцарапала ему нос. Сашка осторожно приоткрыл глаза, которые держал закрытыми, потому что в них сыпался песок. Рука слабо светилась. Неиспользованные фигурки нерпи серебрились в полумраке. Их мягкий свет шевелился как живой.
«Ну конечно! – подумал Сашка. – У меня заряженная нерпь, а я тут панику развожу!»
Теперь Сашке казалось, что о нерпи он вспомнил сам. Это же так элементарно! Если бы речь действительно шла о чуде, произошло бы что-нибудь глобальное. Разверзлась бы земля, забил бы горячий источник или камень оказался бы яйцом дракона. А тут просто излечили от склероза…
Сашка потянулся ко льву, но понял, что огромный скальный язык ему не отбросить и львом, и потому выбрал русалку и заставил ее брызнуть светом. Свет русалки был слабым – как от экрана плохонького мобильника. Удивительным было другое: ему явно отзывался какой-то иной, трепетный свет. В конце тоннеля, в небольшой выдолбленной нише Сашка увидел шесть камней. Узнал малахит с какой-то примесью. Яшму. Известняк. Песчаник. А это что-то черное. Уголь? Или кварц?
Сашка испытал возбуждение рыбака, уловившего в монотонной ряби поплавка новое обещающее движение. Не решаясь касаться камней, он навис над ними, опираясь на одну руку и подсвечивая себе другой. Поднес нерпь ближе, и камни зашевелились отраженным живым светом – кратким и едва уловимым. Четыре закладки отливали синим и две – красным. Кто принес их сюда? Когда? Почему не вернулся за ними?
Рядом с закладками лежал ржавый обломок лопаты, очень мало похожей на саперку. Сашка озадачился, но лишь на миг. Глупо считать, что первые шныры использовали саперки. И еще глупее предполагать, что саперные лопатки – идеал лопатостроения.
Брать камни в руки Сашка не решился. Лишь поочередно коснулся каждой синей закладки пальцем, точно робкий пианист, пробующий дорогой рояль.
Ощущая прикосновение, закладки поочередно вспыхивали, показывая ему себя. В одном из камней высветилось нечто, напомнившее Сашке улитку, и лишь несколько мгновений спустя он разобрался, что это молодой, туго скрученный лист папоротника с полыхавшей в нем силой рождения. В другом камне пылали две синие ягоды, очень похожие друг на друга. Ягоды равномерно пульсировали светом, при этом одна ягода на долю секунды опережала своей пульсацией другую. Казалось, она зажигает ее и ведет за собой. В третьем камне таилась часть ножки гриба. В четвертом пушилось крохотное, не больше ногтя мизинца, перо. Сашка касался его дважды, пока не убедился, что это действительно перо. Но не верхнее, жесткое, а нижнее, пуховое. Вот только чье? Разве на двушке есть птицы?
Засмотревшись, Сашка не заметил, что уже долго держит палец на закладке. Сияние от пера дотянулось до края камня, коснулось ногтя и поползло по суставу. Сашка вскрикнул и отдернул руку. Контакт с закладкой был потерян, но палец все равно продолжал сиять. Сияние отступало медленно, неохотно.
Сашка понял, что, если возьмет эту закладку, всякое сердце отзовется ему. Чувство самосохранения, этот благоразумный трус-перестраховщик, забьется в свою крысиную нору. Животные будут бежать в огонь и сгорать, если он этого пожелает. Люди станут слушать каждое его слово. Даже если это слово безумно, они все равно увидят в нем смысл. Он скажет армии: «Идите и умирайте!» – и никто не усомнится, не повернет назад. Женщины будут смотреть на него влюбленными глазами – и любой его недостаток в этих глазах будет превращаться в достоинство. Нос с горбинкой – благородство и порода. Сломанный нос – мужественная красота. Нос кнопкой – жизненные силы природы. Вообще нет носа… хм… многозначительная недоговоренность, вмещающая все смыслы подряд! Даже Алиса, вечная шныровская оппозиция, которая считает величайшей заслугой, если она просто зажгла под супом газ, с вилкой побежит на отряд берсерков, если он, Сашка, ее пошлет.
Озаряющее палец сияние окончательно померкло, и Сашка почувствовал, что рука его вновь невольно тянется к камню. Вот чего ему не хватало всю жизнь! Ощущения успеха! На него все рявкали: и в школе, и дома, и на улице. Всякая мелкая дрянь желала показать, какая она крутая! Не для того ли он пошел на бокс, чтобы поверить в свои силы? Чтобы запретить миру держать себя за головастика, которому все кому не лень указывают, в какой луже ему плавать? Как досадно жить, боясь идиотов, бригадами населяющих мир! Мелкого начальства, контролеров в электричках, нервных уборщиц, автовладельцев на бешеных гробах и всякой прочей швали, которая так и норовит хоть в чем-нибудь тебя ограничить и хоть чуток, но тобой «руководнуть»! А тут все будет по-другому! Оставь он себе эту закладку – и дробный мир наконец обретет строгую системность, которая так нравилась Сашке.
