Тем не менее я гнал по дороге так, что из машины вылетали остатки разбитых стекол. И даже ветер, бьющий в глаза, мне не мешал, потому что это был ветер свободы, и он заставлял меня только жмуриться…

Сначала я оказался в одной камере вместе с дядей Васей и Ананасом. Камеры мы не выбирали по своему усмотрению, как и сокамерников. Нарушение, конечно, прав человека, и даже очевидное и вопиющее, но здесь на подобные мелочи не обращали внимания. Говоря честно, с Ананасом я меньше всего желал бы жить в одной камере, но право выбора мне никто, к сожалению, не предоставил. Как я понимаю, просто забыли о такой мелочи. Под светом тусклой коридорной лампочки еще по дороге к камере я увидел, что у Ананаса посинела и распухла правая скула. Мой кулак – высокохудожественная работа! – приложился к ней вполне конкретно. После такого удара, насколько я могу догадаться, обычно бывает сильная головная боль. Может быть, это и останавливало Ананаса от дальнейшего обострения отношений со мной. Старая истина – тупые головы просвещает только крепкий кулак. Но пройдет головная боль, а это может наступить через пару дней, и Ананас, я просто уверен, снова будет стремиться к получению боли, пока не схлопочет искомое в избытке. Однако в следующий раз, и это вопрос принципиальный, вопрос моей безопасности, я заставлю боль держаться дольше. Очень долго, насколько я знаю, мешает радоваться жизни перелом ребра. Я же ему, от всей широты своей души, сразу несколько сломаю, как только он ко мне спящему подкрадется. Пусть тогда одной работе радуется, если радоваться жизни не захотел. Но Ананасом зовут не меня, и потому я сам не намеревался сразу затевать боевые действия. Если ему нравится быть битым, он будет бит, но для этого пусть сам на скандал нарывается. Я человек неагрессивный, хотя и предпочитаю бить первым – это тоже вопрос личной безопасности.

Дауд, которого я считал организатором нашего похищения, и, следовательно, готов был при случае, который обязательно постараюсь найти, предъявить ему претензии, продал нас уже на следующий же день, не удостоив счастья поработать на него самого, и, таким образом, как классический аутентичный негодяй, попытался исчезнуть из моего мстительного поля зрения. И вообще, как я понял по суете и настороженным взглядам ментовского майора с автоматом, Дауда с какой-то стороны начали поджимать, и он стремился от нас быстрее избавиться. Его торопливость вовсе не говорила, что я не собираюсь предъявить ему счет, но рассчитываю это сделать не сразу. Помощники Дауда вывели всех в тот же двор, только уже на свету, когда нас можно было осмотреть и оценить во всей красе. Оценивать было что. Я один оказался уродом, не имеющим синего негритянского отлива в лице. Во втором контейнере, как я и предполагал, тоже были люди. Всего продавали шестнадцать рабов, но я не знал, все ли они ехали вместе с нами. Кто-то мог дожидаться открытия «магазина» и в подвалах дома. Но лица у всех были схожи. Видимо, от употребления однотипных напитков. Такие лица можно в любом городе наблюдать, и все они одно на другое похожи.

Во двор зашли какие-то новые люди. Они не были в камуфляжной форме, тем не менее, по-русски не разговаривали. Принципиально, как я понял. По-русски они только матерились, но матерились часто. Дауд к ним относился уважительно. Эти-то люди и подбирали себе рабов для исполнения любых работ и прихотей. Натуральный невольничий супермаркет, а не двор жилого коттеджа. Хотя, может быть, и даже скорее всего супермаркет нелицензированный. И я тоже стал предметом купли-продажи, вместе с другими моими собратьями по несчастью. Не очень приятно, но изначально бьет это только по гордости, а не по организму, и потому перетерпеть подобное было можно.

Покупатели рабов почему-то разговаривали с нами через переводчика, роль которого взял на себя Дауд. Не верилось, что эти взрослые мужики, которым уже за тридцать, живя в России, не знают русского языка. Но им нравилось, видимо, это показывать, они так свою национальную значимость лучше ощущали. По крайней мере, мне именно так показалось. Их, в первую очередь, интересовали те, кто работал на стройке. Выяснилось, что Ананас работал когда-то в молодости водителем автокрана именно на стройучастке в каком-то колхозе и потому строительное дело немного знает. Он сказал, что однажды, когда кран в ремонте был, его на два месяца в бригаду каменщиков поставили. Автокран ему, правда, во временное пользование и здесь не пообещали, но из нашего хилого и неровного строя сразу вывели и поставили в другом конце двора. После короткого разговора, видимо, как сокамерников Ананаса, туда же переставили и меня с дядей Васей, хотя лично мне дядя Вася казался малопригодным человеком для любой работы. И возраст, и фигура не говорили о крепком здоровье. Потом, подумав, туда же задвинули еще и старичка, что плакал и молился в контейнере. Внешне и от этого старичка толку никакого не было никому, кроме могильных червей, но его, кажется, отдавали чуть ли не бесплатно, вернее, в придачу к дяде Васе, потому новый хозяин и согласился. Кроме того, старик, как и дядя Вася, был очень худ, а новый хозяин непомерно толст, и посчитал, должно быть, что старики несильно его объедят.

Деньги перешли из рук толстяка в руки Дауда.

Дальше события развивались быстро. Нас четверых посадили в грузопассажирскую «Газель», но посадили не на заднее сиденье, где мы вполне могли бы и вчетвером поместиться, потому что плаксивый старик с дядей Васей по худобе своей занимали бы только одно место из трех, имеющихся в наличии, а в грузовой отсек. Но там, в отличие от контейнера, хотя бы ящики какие-то тяжелые и неподпрыгивающие стояли, и мешки с цементом лежали, так что можно было присесть. Плохо, что не было видно, куда нас везут, – грузовой отсек не имеет окон, а везли долго. Время ощущать я умею даже без часов. И я определил наш тряский путь в два с небольшим часа. Наконец «Газель» остановилась. Ее металлический кузов к тому времени успел основательно нагреться, и дышать внутри было нечем. Тем не менее нас не спешили выпустить, хотя всем должно было быть понятно, что находимся мы в газовой камере.

Я догадался правильно. Нас не выпускали, пока не приедет наш новый рабовладелец, а он ехал на своем седане «Кадиллак» не спеша, дорога была неважной. «Газель» еще справлялась с ней, а «Кадиллаку» с его низкими свесами спереди и сзади было трудно проехать, не цепляясь за почву.

Ананас не выдержал первым и постучал. Но стучал осторожно, словно с извинениями, только чтобы напомнить о себе, опасаясь, что про нас попросту забыли. Никто на подобное напоминание не отреагировал. Тем не менее минут через пятнадцать кузов открыли. Увидев недалеко «Кадиллак», я постарался вывалиться из кузова первым. И первым оказался перед необхватной женщиной, уткнувшей в заплывшие жиром бока тяжелые кулаки. Женщина пошевелила усами, оглядела каждого из нас сверху вниз, потом снизу вверх и фыркнула с явным неодобрением. Наша команда не произвела на нее впечатления. На меня она впечатления тоже произвела бы мало. Хотя я никогда не имел склонности к работорговле.

Я, грешным делом, подумал было, что это жена нашего новоиспеченного хозяина. И только потом из разговоров с другими работниками узнал, что это его сестра. Хозяина же пока видно не было. Но к нам подскочил какой-то волосатый человек, вполоборота стоя к усатой женщине, выслушал ее приказ и, плохо выговаривая русские слова, толчками погнал нас к одноэтажному кирпичному зданию. Здание было новое, аккуратно выложенное красным кирпичом и не походило на тюрьму. Тем не менее двери там были металлические, а на единственном окне висела массивная металлическая решетка. У окна за стареньким письменным столом сидел какой-то человек и рассматривал чертежи. Я успел только мельком увидеть, что это, видимо, проект стройки. Но читать чертежи и проекты я как чистый гуманитарий по образованию не умел, поэтому не заинтересовался.

– Пополнение? – спросил человек.