– Что, говнюк, наломал дров?

«Я не говнюк», – гордо решил ответить Юлий, но, когда открыл рот, из него вылетели лишь неуверенные булькающие звуки:

– Я… не понимаю… Иван Семенович…

К счастью, Лапов его перебил:

– Не понимаешь, как же! Зато я понимаю. Герой с дырой. Ты вообще кем себя вообразил? Сериалов про героических ментов насмотрелся?

– Так я… это.

– Молчать, гандон штопаный! Говорить будешь, когда позволю. Сейчас меня слушай.

Юлий посмотрел на полковника почти что с благодарностью. Тот был прав. В его положении лучше молчать. Молчать и слушать. Юлий знал: чем больше гадостей будет произнесено в его, Юлия, адрес, тем спокойнее он станет – таким уж он был человеком.

Любые же оправдания будут только мешать.

Поток ругательств все усиливался, но Юлий и впрямь устоял. Раздавить его морально полковник оказался не в силах. Наполнявшая Юлия досада от несправедливых упреков вытеснила остатки страха и тут же сменилась злостью. Не той злостью, которая заставляет холериков впадать в истерики, а злостью холодной, расчетливой, позволяющей спокойно ждать своего часа. Даже если знаешь, что этот час никогда не наступит. В какой-то момент Юлий вообще перестал следить за речью полковника, начав рассматривать украшающие кабинет фотопортреты в рамках. Фотограф запечатлел полковника в разные моменты жизни. Вот он с ружьем и связкой подстреленных диких уток. Там с ружьем и кабаньим окороком. Тут с ружьем и дохлым зайцем, а еще вон там – со спиннингом и огромным зеркальным карпом.

А ведь Юлий должен был догадаться, чем закончится его утреннее приключение. В тот самый момент, когда увидел на руке задержанного им налетчика часы, стоимость которых навскидку тянула не на одну тысячу долларов…

Их было двое. Одетые в маскарадные костюмы, они выходили из магазина детских игрушек «Малыш и Карлсон». Утренник в детском саду. Или рекламная акция. Мысли об этом пришли в голову Юлия, стоило только их увидеть. Рекламная акция была вероятнее, тем более что в последнее время на каждом шагу можно было наткнуться на рекламных зазывал, ряженных под тропические фрукты, зубные пасты и кока-кольные банки. Да мало ли во что еще.

Те, о которых шла речь, предпочли преобразиться в персонажей мультфильма «Трое из Простоквашино». Первым, важно волоча хвост и слегка покачиваясь из стороны в сторону, шел кот Матроскин. Искусственный мех его костюма давно свалялся и нуждался в химчистке. То, что котяра именно Матроскин, а не кто-либо другой, Юлий определил главным образом благодаря семенившему следом почтальону Печкину – худому человеку в коричневом плащике, растрепанной кроличьей шапке и маске, состоящей из большого слегка загнутого вверх носа и густой щетки прямых усов. На его плече висела внушительная желтая сумка с белыми буквами «ПОЧТА».

Юлий стоял в метрах десяти от «Малыша и Карлсона». Поджидал человека, обещавшего слить теневую схему отмывания крупных сумм денег.

Информатор опаздывал, вот Юлий и крутил головой по сторонам от скуки.

Вид Матроскина и Печкина его позабавил, вызвав желание сказать им что-то смешное.

– Стоять, милиция!

Тупо, кто бы спорил. Но ничего поумнее Юлию как-то не пришло в голову. Правда, щерился он при этом так широко, как не улыбался даже кандидат в президенты США, выступая перед своими избирателями. Тут бы и самый недалекий понял – это просто прикол, шутка такая веселая.

– Ваши докýменты! – продолжил он, ожидая услышать в ответ знаменитое: «Уши, лапы и хвост – вот мои документы».

Не тут-то было. В руке Матроскина появился… нет, не паспорт, и даже не водительские права, а револьвер, в тот момент показавшийся Юлию невероятно большим. Черное дуло уставилось в его сторону. Он еще ничего не понял, а пакостный кот уже принялся давить на курок.

Первый патрон дал осечку. Ну, его счастье. Пуля второго скорее всего отправила бы Юлия на тот свет, если бы не свойственные ему в критические моменты быстрота движений и молниеносное, часто на подсознательном уровне, принятие решений.

С ловкостью каскадера, так, словно ничем другим не занимался, Юлий отпрыгнул с тротуара на проезжую часть и покатился по асфальту, используя в качестве укрытия высокий бордюр. Конечно, он рисковал попасть под колеса, но движение было не особенно интенсивным, час пик миновал, да и автомобилисты ввиду многочисленных выбоин по краю дороги старались держаться поближе к разделительной полосе.

Злоумышленники бросились в разные стороны. Матроскин, еще два раза неудачно пальнув в Юлия, попытался укрыться в магазине. При этом он сильно ударился коленом о бетонную урну и, театрально подпрыгнув от боли, уронил с головы кошачью маску (больше напрашивалось слово «шлем»). Свой маневр он, однако, завершил, нырнув в стеклянные двери «Малыша и Карлсона» и сверкнув на прощание рыжим затылком.

Почтальон Печкин тем временем бежал во всю прыть вдоль магазинных витрин, держа в руке вынутый из сумки МП-40, немецкий автомат времен Второй мировой войны, который зачастую ошибочно называют «шмайсером».

– Стоять, стрелять буду!

Блеф. Выстрелить Юлий мог разве что из указательного пальца. Не то что оружия, в то утро при нем не оказалось даже рогатки. Впрочем, даже если бы пистолет и был, вряд ли бы он им воспользовался. Слишком высок был риск попасть в постороннего – за стеклами витрин могли быть люди.

Здание изгибалось таким манером, что по своей форме напоминало кочергу. За поворотом витрин не было. Прохожих тоже. Печкин, сообразив, что, огибая «пятку кочерги», он будет представлять собой отличную мишень, бросился к месту излома здания под прямым углом. Там, прикрытый большой мраморной тумбой-вазоном, он мог меньше опасаться гипотетических пуль Юлия, но зато сам оказывался в ловушке, в буквальном смысле этого слова загнав себя в угол.

– Сдавайся, клоун! – подбежав ближе, еще раз крикнул Юлий.

Ответом была длинная, почти на весь рожок, автоматная очередь, но ему опять удалось вовремя распластаться на асфальте. Пули цокали совсем рядом, но достать Юлия не могли. Защитой служили уже упомянутый выше бордюр и продавленный асфальт на краю проезжей части.

«Стрех-стрех-стрех», – трещал МП-40, и этот звук казался таким нереальным в конце первого десятилетия двадцать первого века на обвешанной баннерами улице с рекламой маникюра с рисунком, комплекса спа-процедур, моющих пылесосов и женских сумок со скидками.

«Стрех-стрех-стрех». Пули рикошетили о гранит бордюра, портили асфальт справа и слева, одна даже сорвала кусок каблука с подошвы его правого ботинка. Недостатка в патронах преступник, похоже, не испытывал. Расстреляв один магазин, тут же присоединил другой, и стрельба возобновилась с новой силой, пока, наконец, не случилось то, что должно было случиться, – перегревшись от стрельбы длинными очередями, допотопное оружие стало давать сбои, а потом и вовсе смолкло. Это был шанс. Моля Бога, чтобы у стрелявшего не оказалось в сумке какого-нибудь фаустпатрона, Юлий в несколько прыжков достиг места, где укрывался злоумышленник, и остановился как вкопанный. Такого он не видел даже в кино: Печкин преспокойно сидел, прислонившись спиной к стене, вытянув вперед ноги, и щелкал дорогой зажигалкой, пытаясь прикурить сигарету. Автомат лежал рядом.

– Руки за голову, сволочь!

Никакого впечатления эти слова на Печкина не произвели. Он посмотрел на Юлия и, казалось, даже улыбнулся под своей маской.

– Партизаны не сдаются. Гитлер капут!

Сделав еще одну безуспешную попытку закурить, Печкин отбросил зажигалку на кучу стрелянных гильз.

– Вот говно! За что только сто баксов отдал? У тебя огня нет?

– Руки за голову, сказал!

Печкин вытянул руку со сложенной фигой.

– А вот это видел?

Это переходило всякие границы. Отшвырнув ногой автомат, Юлий прыгнул на Печкина сверху, повалил на землю и, прижав коленом, сорвал маску. Печкин на деле оказался молодым круглолицым шатеном со вздернутым носом и тонкими невыразительными губами. Кругломордость и худоба – странное сочетание. Закручивая преступнику руки за спину, Юлий обратил внимание на массивные и, самое главное, настоящие, в этом он разбирался, Patek Philippe на его левом запястье и еще раз усомнился в реальности происходящего: мажор, грабящий магазин игрушек, – это было из области нереального.