ности и то, что ему поручалось, он исполнял играючи, привнося

во все неожиданные, свежие и яркие краски к всеобщему удоволь-

ствию. Оказываясь за пределами этого благополучия, он попадал

в свой прежний мир. Несколько раз в течение полутора лет своей

службы у Хогтона он побывал в Стратфорде. На первый взгляд, все было по-прежнему. Он встречался с родными и друзьями, на-

ведывался к Энн, часами говорил с Виолой. Она тоже изменилась.

Не светилась, как прежде, стала тихой, слишком тихой. Провожая

его в последний раз, она, казалось, хотела что-то сказать, но

только покачала головой и улыбнулась. Улыбка гримасой натяну-

лась на лице, словно маска. Уилл был расстроен, но остаться и по-

терять место он не мог. Еще и потому, что помимо своих прямых

обязанностей, он уже принимал участие в представлениях и ми-

стериях, которые давала труппа «Слуг лорда Стрейнджа» в домаш-

нем театре Хогтон-Тауэра. Иногда они даже давали представления

на подмостках во дворах гостиниц Ланкашира. Благодаря покро-

вительству сэра Хогтона и лорда Стрейнджа — графа Дерби — те-

атральная жизнь графства была яркой и разнообразной. Сэр

Александр Хогтон любил собирать гостей в своем доме. Испове-

дуя одну веру, эти приверженцы отцовских традиций сохраняли

свой мир таким, в каком жили всегда. Домашние театры были не-

отъемлемой его частью. Начав с рождественских мистерий, разыгрываемых вместе с детьми Александра, Уилл вовлекся в со-

чинение сказочных пьес. Вскоре хозяин дома с гордостью охот-

ника демонстрировал гостям свой новый трофей — автора

и актера при своем дворе, молодого Уильяма Шакспира. Лорд

Стрейндж, граф Дерби, держатель труппы «Слуг лорда Стрейнджа», не преминул «заимствовать» молодого актера у Хогтона для своих

званых вечеров. Так Уильям из домашнего автора пьес для господ-

ских детей стал своим человеком в труппе и участником представ-

лений для публики.

В Хогтон-Тауэре он имел возможность присутствовать при бе-

седах гостей и, разделяя верования и настроения этих людей, вошел в круг ланкаширского общества. В доме велись разговоры

о новых порядках, о старой вере, о достоинстве и чести, о вы-

177

СЕРЕБРЯНЫЙ МЕРИДИАН

боре, решимости и воле Божьей. О новой вере высказывались

так, что порой даже дерзкие уши Уилла краснели от услышан-

ного. В происходящем вокруг, казалось, все было соткано из

одних противоречий. Он хотел понять, отчего в одних устах зна-

комые с детства постулаты и догмы звучат убедительно, а в дру-

гих — слабо и шатко. В библиотеке Хогтон-Тауэра Уилл

обнаружил «Хроники» Холла — труд, который произвел на него

сильное впечатление столь откровенно проявленной нетерпи-

мостью. Автор был великолепен в, казалось бы, искренней сер-

дечной любви к родной земле и людям, населявшим «Сей мир

особый, дивный сей алмаз в серебряной оправе океана»*, но

желчная ненависть, с которой он клеймил «староверцев», застав-

ляла усомниться в его человеколюбии. «Какое лицемерие!» —

думал Уильям. Он оставил пометки на полях «Хроник», где раз-

мышлял о лицемерии и лицедействе, намереваясь вернуться

к ним позже. Не пришлось.

16 июля 1581 года миссионер Эдмунд Кэмпион, гостивший в Хог-

тон-Тауэре весной, был арестован. 31 июля его пытали в Тауэре.

Сэр Хогтон получил весть об этом в начале августа. Он понял —

это конец его собственного дома. Третьего августа 1581 года он

написал завещание, в котором среди многочисленных распоря-

жений оставлял Уильяму 40 шиллингов годовых. Тогда же он по-

советовал ему не задерживаться в его доме. Пятого августа

Тайный совет постановил найти «определенные книги и бумаги, которые, по признанию Эдмунда Кэмпиона, оставлены им в доме

Ричарда Хогтона в Ланкашире». Ричард Хогтон, отец Александра, был арестован. Еще через месяц, двенадцатого сентября, Алек-

сандр Хогтон погиб при странных обстоятельствах.

Уильяма ждало свое испытание. Оно пришло не с наветами или

клеветой. Это было короткое письмо от Виолы: «Мой добрый Уилл,если Господь не позволил мне умереть, то для того только, чтобы ты вер-

нулся и простил меня.

Ибо ты единственный, кто еще может меня простить. Ибо из всех

людей, если ты не простишь, то никто не простит. Других причин оста-

ваться в живых у меня нет. В.».

* Шекспир У. Ричард II (пер. М. Донского).

178

ЧАСТЬ II. ГЛАВА V

Внутри у него все оборвалось. Пристегнув к седлу дорожную

сумку, он покинул Хогтон-Тауэр.

Родной дом встретил его объятиями матери, ворчанием отца, который, едва сын вошел, заговорил о каком-то «грязном деле», в котором они теперь замешаны, и сбивчивыми расспросами

братьев и сестер. Когда шум первых минут встречи улегся, Уилл

снял куртку и посмотрел на Мэри.

— Где Виола?

— Наверху.

— Опять? Опять все не слава Богу!

— Ох, сынок, иди к ней. Сам все узнаешь.

— Что?

— Иди. Не тяни.

— Господи!

Он бросился наверх.

Виола сидела на полу, на коленях, у табурета, на котором лежали

восьмушки бумаги, и что-то писала. Вернее, она замерла, раздумы-

вая, глядя немигающими глазами вверх, перо застыло в руке.

— Виола! Ви!

Она очнулась, поднялась и сцепилась с ним в таких крепких объ-

ятьях, что, казалось, ее пальцы продавят его кожу.

— Уилл! Ты приехал! Ты вернулся! Вернулся!

— Что с тобой стряслось? Что случилось?

Она смотрела на него глазами подранка.

— Уилл. Меня больше нет. Осталась грязь. Мерзость.

Она страшно похудела. Он усадил ее на кровать и сам сел

рядом.

— Ты заболела?

— Да.

— У тебя был лекарь?

Она закрыла лицо руками и склонилась к нему на колени.

— Нет. Никакой лекарь мне не поможет. Мне больше нет места

на свете. Мне нет на свете мест.

Он поднял ее за плечи и обнял, положив ее голову себе на

плечо. Покачиваясь и прижавшись губами к ее уху, полушепо-

том он стал напевать колыбельную, которую когда-то Мэри

пела им обоим. Он почувствовал, как потекли ее слезы. Потом

он чуть отстранил ее голову, посмотрел в глаза и прижался лбом

179

СЕРЕБРЯНЫЙ МЕРИДИАН

к ее лбу, как в детстве. Это больше, чем объятия утешало их

обоих. Он улыбнулся ее глазам.

— Расскажи мне, что случилось.

— После твоего отъезда мистрис Мэри стала запираться в своей

комнате и разговаривать сама с собой. Джон скандалил. Чем

дальше, тем хуже. Просто невыносимо.

— Это для меня не новость. Лучше скажи, что все же произошло?

— В сентябре я вышла замуж.

— Как это? За кого? Почему ты мне не написала?

— Было нельзя.

— Но почему?

— Я сбежала с ним.

— Боже мой!

— Я не хотела, чтобы ты узнал раньше, чем я уеду. Я только хо-

тела, чтобы все изменилось.

Он снова крепко обнял ее и молчал, зажмурившись. Виола про-

должала говорить. Она рассказала ему, как начала болеть после

его отъезда, как в дом позвали лекаря, и ей почудилось, что он

может исцелить не только ее хворь, но и освободить ото всех

печалей, мучивших ее. В доме, полном людей, она осталась одна.

Ненужная, лишняя, ни к чему не пригодная.

Виола ничего не сказала о том, что первой в череде молча пере-

живаемых бед стало прощание с Ричардом, боль от которого уде-

сятерила затем разлука с Уиллом. Ее существование превратилось

в удел изгоя. Орудия этих пыток невидимы, но боль от них мед-

ленно лишает жизни. Уилл узнавал и не узнавал ее теперь. А она

была всегда такой веселой, живой, дерзкой, сильной — красивой.

Она и сейчас была красивой. Но словно свет в ней погас. Чтобы