В 1991 г. был начат большой международный исследовательский проект коллектива ученых из 12 стран по изучению представлений о социальной справедливости в разных культурах. Сравнительное исследование в России и Эстонии, двух частях СССР с весьма разными культурными установками, показало поразительную схожесть в отношении к уравнительному принципу. В этом смысле русские и эстонцы стали именно частями советского народа.
Вот что пишут авторы исследования: «Р1звестно, что характерной чертой социализма являлась патерналистская политика государства в обеспечении материальными благами, в сглаживании социальной дифференциации. Общественное мнение в обеих странах поддерживает государственный патернализм, но в России эта ориентация выражена несколько сильнее, чем в Эстонии: 93 % опрошенных в России и 77 % в Эстонии считают, что государство должно обеспечивать всех желающих работой, 91 % — в России и 86 % — в Эстонии — что оно должно гарантировать доход на уровне прожиточного минимума» [127].
Едва ли не в большей степени этот парадокс проявился в ходе «бархатных революций» в социалистических странах Восточной Европы. Трудящиеся уничтожали реально солидарное общество именно под знаменем социализма, а вовсе не из-за утраты веры в него. О движении «Солидарность» в Польше говорится: «В 1980 г. движение имело выраженный социалистический характер. Рабочие требовали воплощения в жизнь фундаментальных принципов социализма, крайне чувствительно относясь к любым отклонениям от его доктрины. В их требованиях не содержалось каких-либо принципиальных идей и ценностей, идущих вразрез с существующей стратегией общественного развития. В 1977–1979 гг. 70 % опрошенных заявили, что „социальные различия в Польше велики и их необходимо сократить“… На волне политизации 1980-х годов уравнительные тенденции заявили о себе с особой силой» [60, с. 152].
В России в ходе реформы социалистические установки усиливаются, хотя это не всегда осознается и замаскировано идеологическими «шумами». Вот общий вывод 1995 г.: «За пять лет реформ (1990–1994 гг.) число приверженцев частной собственности сократилось, а доля ее противников возросла. Можно утверждать: население укрепилось в своем представлении о том, что основой частной собственности должен быть малый бизнес. Крупное производство, по мнению большинства населения, должно оставаться вне частной собственности… В массовом сознании богатство нынешних „новых русских“ не является легитимным… К участию иностранного капитала в российской экономике большинство россиян по-прежнему относится отрицательно, причем заметна тенденция усиления негативного отношения. Особое неприятие вызывает возможность распространения собственности иностранных граждан на крупные фабрики и заводы. Против собственности иностранцев на крупные участки российской земли по- прежнему высказываются более 80 % россиян, на мелкие — более 60 %» [48].
Самым крупным международным исследованием установок и мнений граждан бывших социалистических стран СССР и Восточной Европы является программа «Барометры новых демократий». В России с 1993 г. в рамках проекта «Новый Российский Барометр» работала большая группа зарубежных социологов. В докладе руководителей этого проекта Р. Роуза и Кр. Харпфера в 1996 г. сказано: «В бывших советских республиках практически все опрошенные положительно оценивают прошлое и никто не дает положительных оценок нынешней экономической системе». Если точнее, то положительные оценки советской экономической системе дали в России 72 %, в Белоруссии 88 % и на Украине 90 % опрошенных. Оценки политической системы, сложившейся после 1991 года, еще хуже [106].
А вот что сказала академик Т.И. Заславская на международной конференции «Россия в поисках будущего» в 1995 г.: «На прямой вопрос о том, как, по их мнению, в целом идут дела в России, только 10 % выбирают ответ, что „дела идут в правильном направлении“, в то время как по мнению 2/3, „события ведут нас в тупик“. Именно те же 2/3 россиян при возможности выбора предпочли бы вернуться в доперестроечное время, в то время как жить как сейчас предпочел бы один из шести» [45].
Таким образом, можно считать, что в главных вопросах общественное сознание не являлось и не является антисоветским. Даже к 1991 г., на пике перестроечной пропаганды, антисоветизм не был принят большинством. Отказ от штампов официальной советской идеологии вовсе не говорит о том, что произошли принципиальные изменения в глубинных слоях сознания.
На голом месте создать кризис сознания было бы невозможно. Каковы же были причины недовольства советской системой? Не дефекты экономики и не отсутствие политических свобод. Эти подсказанные идеологами причины были ложным выражением более фундаментальной неудовлетворенности. Начиная с конца 50-х годов у растущей части населения, особенно молодежи, стало нарастать недовольство системой потому, что образ жизни не удовлетворял некоторые их жизненные потребности. Советский проект вырос из мироощущения крестьянской России. В ходе революции и разрухи этот проект стал суровым и зауженным. Жизнь в СССР строилась по принципу сокращения страданий, а не увеличения наслаждений. Носители «избыточных» потребностей погибли, уехали за рубеж или перевоспитались реальностью. На какое-то время в обществе возникло «единство в потребностях».
По мере того как жизнь входила в мирную колею и становилась все более и более городской, узкий набор «признанных» потребностей стал ограничивать, а потом и угнетать все более и более разнообразные части общества. Для них Запад стал идеальной, сказочной землей, где их ущемленные потребности уважаются и даже ценятся. О тех потребностях, которые хорошо удовлетворял советский строй, в этот момент никто не думал.
Человек живет в мире вещей и в мире образов. В сельской жизни сам тип труда и общения удовлетворяет потребность в образах. В 60-е годы быстрая урбанизация породила, особенно у молодежи, «голод на образы». На Западе этот голод утолялся вещами («общество потребления»), витринами, индустрией развлечений, а потом и виртуально — рекламой.
На потребности нового, городского общества советское руководство ответило неправильно. Новые потребности были объявлены ненужными, а то и порочными. Было забыто даже предупреждение Маркса: «животное хочет того, в чем нуждается, человек нуждается в том, чего хочет». Сегодня философы перефразируют эту мысль так: «ненужные вещи для человека важнее нужных». Никак не ответив на жизненные, хотя и неосознанные, потребности целых поколений молодежи, родившейся и воспитанной в условиях крупного города, советский строй буквально создал своего могильщика — массы обездоленных. Крамольное недовольство общественным строем стало массовым. Хотя это недовольство не означало антисоветизма и требований сменить общественный строй, его смогли эффективно использовать те социальные группы, которые были заинтересованы именно в ликвидации советского строя.
Так был создан социальный конфликт. Потом он был искусственно преувеличен в массовом сознании, осознанно превращен в разлом и стал важным тараном, разрушившим гегемонию советского строя. Отношение человека к социальному строю определяется не непосредственно реальностью, а ее восприятием — теми ее образами, которые построены воображением человека. Как велико может быть расхождение между реальностью и ее восприятием, видно на примере питания.
Были приложены большие усилия, чтобы убедить массы, будто мы плохо питаемся. На деле в СССР, даже при дефектах его распределительной системы, полноценное и сбалансированное питание было обеспечено практически всем социальным группам. По совокупности показателей, которыми оперирует ФАО (Всемирная организация продовольствия), СССР занимал 7-е место в мире. В 1988 г. молока и молочных продуктов в среднем по СССР потребляли 356 кг в год на человека (в США — 260), но при опросах 44 % ответили, что потребляют недостаточно[75]. Самый красноречивый случай — сахар. Его потребление составляло в СССР 47,2 кг в год на человека — свыше оптимальных медицинских норм (в США — 28 кг), но 52 % опрошенных считали, что едят слишком мало сахара (а в Грузии недовольных было даже 67 %). «Общественное мнение» не отражало реальности. Таково было массовое восприятие реальности, а оно было создано методами воздействия на сознание.
