Вот наше отношение к власти. Народ не то чтобы боится своего государства, но, говоря попросту, все время ждет от него какой-нибудь подлянки. Поэтому пристально следит за каждым его шевелением и с подозрением реагирует на каждый его чих. Поэтому фондовый рынок наш крайне неустойчив. И инвесторам в России риски мерещатся даже там, где их, может быть, и близко нет.
У процесса денежной приватизации есть свои пики и свои падения. Очень часто они связаны именно с политическими событиями разной степени значимости.
Стагнация рынка, растянувшаяся до конца 1995 года, была обусловлена парламентскими выборами, а стагнация весной 1996 уже выборами президентскими. Летом, после победы Ельцина на первых президентских выборах, пошел бурный рост стоимости акций приватизированных предприятий, но уже осенью — снова затишье. Вызвано это тем, что начался период всеобщей апатии: Ельцин заболел, правительство стало анемичным, не принималось никаких фундаментальных экономических решений, не было продаж крупных пакетов акций. А вот подъем в начале 1997 года — это приход в правительство Чубайса и Немцова. Подъем в конце августа — следствие удачного размещения евробондов на мировых финансовых рынках и, конечно же, вбрасывание на рынок “Связьинвеста”. Потом — сентябрьский провал. Это, смею думать, — мое увольнение с поста председателя Госкомимущества.
Впрочем, нестабильное состояние фондового рынка и медленный ход денежной приватизации в России объясняются не только политическими факторами. Есть и чисто технологические проблемы. У нас очень слабо развита так называемая фондовая инфраструктура. Что это такое? Непрерывный, массированный процесс денежной продажи и перепродажи акций требует как минимум наличия двух вещей: независимых, хорошо оснащенных технически регистраторов — фирм, которые ведут реестры акционеров. А также — существования депозитариев, специальных электронных хранилищ для акций.
Чтобы я, сидя, например, в Тюмени, мог связаться со своим регистратором в Санкт-Петербурге и сообщить ему, что хочу совершить продажу таких-то и таких-то своих акций тому-то и тому-то. А это станет возможно только тогда, когда мой регистратор будет иметь соответствующую техническую поддержку, соответствующее программное обеспечение. Причем необходимо, чтобы этот регистратор был совершенно независим от управленцев тех компаний, продажу акций которых он должен фиксировать. Дабы у менеджеров компаний не появилась возможность давить на него.
Классический пример такого давления в России — известный скандал на рубеже 1994–1995 годов, когда директор Красноярского алюминиевого завода взял и вычеркнул из реестра акционеров иностранного инвестора — “Транс Уорлд Труп”. Вычеркнул, потому что у него регистратор был ручной. Потому что решил вписать предыдущего хозяина этих акций, каковым он сам и являлся. То есть прежде акции продал, а потом поразмыслил, что он это зря сделал, и захотел устроить все, “как было”.
А сколько “Роскредит” боролся с гендиректором Лебединского горно-обогатительного комбината Калашниковым! Та же самая история. Правда, в послед
нее время проблема независимости регистраторов более-менее налаживается: Государственная комиссия по ценным бумагам работает в этом направлении.
Но до финиша там еще далеко.
ИНОСТРАННЫЙ ИНВЕСТОР: ТОРМОЗ ИЛИ МОТОР?
Итак, российский рынок акций приватизированных предприятий до сих пор остается крайне неустойчивым. Он подвержен политическим влияниям и испытывает проблемы организационного характера. Такие рынки в мировой практике принято называть развивающимися. И состояние таких рынков во многом зависит от благосклонности иностранных инвесторов. Хорошо известны примеры бурного подъема некоторых азиатских стран за счет массированного притока иностранных инвестиций — Гонконг, Тайвань, Южная Корея.
Однако для России проблема иностранных инвестиций до сих пор остается чрезвычайно болезненной. В понимании огромного числа наших соотечественников иностранные инвестиции — это что-то вроде иностранной интервенции. К сожалению, так до сих пор думают не только рядовые работники заводов и фабрик, буквально задыхающихся без инвестиций, но и директора этих предприятий; и чиновники всех рангов; и народные избранники, заседающие в законодательных собраниях всех уровней. В результате этот чисто психологический фактор становится еще одним серьезным тормозом денежной приватизации.
А между тем в понятии “иностранный инвестор” нет ничего зазорного, предосудительного, опасного. Напротив, весь мир пребывает в состоянии непрерывной погони за иностранными инвестициями. Африканцы и азиаты, европейцы и, даже страшно сказать, американцы — все они расценивают как настоящую победу приход крупного иностранного инвестора на свой рынок. Но вообще, если рассуждать строго, национальность капиталов — понятие весьма и весьма условное. Ведь границы между иностранным и внутренним инвестором всегда размыты. Смотрите, что происходит на самом деле на рынке капиталов.
Скажем, какой-то американский инвестиционный; банк вкладывает в Россию деньги своих клиентов. По сути банк этот является всего лишь посредником, ведь он работает со средствами инвестиционных фондов. Но и те, в свою очередь, аккумулируют чужие деньги — деньги граждан. То есть в этот инвестиционный фонд, а потом и в этот банк деньги приходят с мирового финансового рынка.
Но ведь на этом рынке находятся и российские деньги: масштабы экспорта капитала из России значительны. По различным оценкам, от 20 до 100 миллиардов долларов. Поэтому не исключено, что под видом иностранных инвестиций Россия часто сталкивается с таким явлением, как реэкспорт (возвращение) собственного капитала.
Вообще мировая финансовая система устроена таким образом, что определить, кто именно инвестирует, очень сложно. Во все страны инвестирует весь мир. В долларе, вложенном в наши предприятия, один цент может оказаться газпромовским, а другой — бабушки из Канзаса. Поэтому нужно уходить от расхожего стереотипа: Россию, мол, скупают иностранцы. Конечно, когда происходят прямые инвестиции в производство, например “Сименс” покупает “Электросилу”, все более или менее ясно: немцы покупают российский завод. Хотя это тоже вопрос, потому что надо разобраться, кому принадлежит этот самый “Сименс”. Ведь на самом деле он принадлежит куче инвестиционных фондов, у которых деньги отовсюду.
А уж национальность денег, направляемых на портфельные инвестиции (инвестиционные фонды вкладывают в покупку акций, чтобы потом их продать и заработать на росте стоимости), определить тем более невозможно. Единственное, что можно констатировать с уверенностью: в этих нвестиционных фондах собраны деньги со всего мира.
А вот и еще одна страшилка про иностранных инвесторов, имеющая широкое хождение в России. Придут они, дескать, — англичане, американцы, немцы, скупят наши заводы и закроют их! Конкуренцию устранять будут.
К сожалению, эта теория слишком красива, чтобы быть правдой. Да-да, именно красива. Потому что в реальном мировом разделении труда Россия и близко не претендует на нишу, занимаемую англичанами, американцами, немцами — производителями высококачественной продукции, требующей современного наукоемкого оборудования. Наши настоящие конкуренты: Бразилия, Индия, Китай — государства, индустрия которых ориентирована на сырьевые отрасли. Как и в России. У нас ведь значительную часть производимой продукции (валового внутреннего продукта) составляет именно сырье: полезные ископаемые, энергоносители, лес, целлюлоза, металл. Так что наши потенциальные страны — конкуренты, не доноры инвестиций, а такие же, как и мы, нуждающиеся — реципиенты.
Как видим, из соображений конкуренции американскому инвестору закрывать российское предприятие ни к чему: не конкуренты мы. Хотя в те наукоемкие отрасли, в которых мы ушли дальше американцев, они, наоборот, с готовностью вкладывают. Допустим, в завод имени Хруничева, производящий космическое оборудование. Они хотели бы, чтобы этот завод остался, потому что они не умеют делать таких разгонных блоков, как мы. Они не умеют делать таких “Протонов”, таких больших сфер для космических модулей. Поэтому и Локхид, и НАСА ежегодно вкладывают по 200–300 миллионов долларов в Хруничева.
